И грянул гром… (Том 4-й дополнительный) - Вашингтон Ирвинг

Это было верно, чувствовал он, по крайней мере, в одном отношении. Более чем вероятно, он был единственным человеком, который знал — который знал, что сознательные машины хотели, чтобы он знал.

Они хотели, чтобы он знал — и только он один знал, в этом он был уверен. Они хотели, чтобы он знал, как сказала пишущая машинка, потому что он был средним человеком.

Почему он?

Почему средний человек?

На этот вопрос был ответ, и он был уверен в этом — очень простой ответ.

Белка пробежала по стволу дуба и повисла головой вниз, зацепившись своими крохотными коготками за кору и бранясь.

Надвинув шляпу почти на самые глаза и засунув руки глубоко в карманы, Крейн шагал неторопливо, шурша по недавно опавшей листве.

Зачем им нужно, чтобы кто-нибудь знал?

Разве не было бы более вероятно, что они не захотят, чтобы кто-нибудь знал, чтобы прятаться, пока не придет время действовать, чтобы использовать элемент внезапности при подавлении любого возможного сопротивления?

Сопротивление!

Вот где ответ!

Они захотят узнать, какое сопротивление ожидать.

А как можно узнать, на какое сопротивление натолкнешься в чужой цивилизации?

Ну что ж, сказал себе Крейн, проверяя ответную реакцию. Прощупывая слабые места чужестранца и наблюдая за его действиями. Делая вывод о реакции проверяемого путем сознательного наблюдения.

Значит, они прощупали меня, думал он. Меня, среднего человека.

Они дали мне это понять и теперь наблюдают, что я делаю.

И как можно было бы поступить в таком случае?

Обратиться в полицию и заявить: «Я имею доказательства того, что машины из космического пространства прибыли на Землю и освобождают наши машины».

А полиция — что бы они сделали?

Проверили, не принимал ли алкоголь, позвали медика, чтобы посмотреть, в здравом ли ты уме, связались с ФБР, чтобы узнать, не разыскивают ли тебя где-нибудь, и наверняка допросили «с пристрастием» в связи с последним убийством. Потом засадили за решетку, пока не выдумают еще чего-нибудь.

Пойти к губернатору штата, а тот, будучи политиком и притом очень скользким, вежливо осадил бы тебя.

Отправиться в Вашингтон и неделями ожидать встречи с кем-нибудь. А после такой встречи твое имя попадет в ФБР как подозрительное и требующее периодической проверки. А если об этом узнал конгресс и они не были слишком заняты в этот момент, то они скорее всего займутся расследованием тебя самого.

Направиться в университет штата и поговорить с учеными — или попытаться с ними поговорить. Можно быть уверенным в том, что они заставили бы тебя понять, что ты лезешь не в свои дела и притом напролом.

Отправиться в газету, особенно если ты сам газетчик, и написать…

Крейн задрожал при мысли об этом.

Он мог себе представить, что произойдет.

Люди рационализировали. Они рационализировали, чтобы свести сложное к простому, неизвестное к понятному, чуждое к общеизвестному. Они рационализировали, чтобы спасти свое здравомыслие — чтобы превратить мысленно неприемлемую концепцию во что-то, с чем они могли жить.

Штука в шкафчике была розыгрышем. Маккей сказал про швейную машину: «Позабавься с этим». А в Гарварде будут десятки теорий, объясняющих исчезновение электронного мозга, и ученые люди будут ломать голову над тем, почему они никогда не задумывались над этими теориями раньше. А мужчина, который видел швейную машину? «Вероятно, — подумал Крейн, — он уже убедил себя в том, что он был пропитым пьяницей».

Когда он вернулся домой, уже стемнело. Вечерняя газета белой кляксой валялась на крылечке, куда ее бросил разносчик. Он поднял ее и, перед тем как войти в дом, постоял в тени крыльца, всматриваясь в улицу.

Старая и знакомая, она была точно такой же, как и в годы его детства, дружелюбным местом с уходящей линией уличных фонарей и высокой и внушительной полосой из древних вязов. Этим вечером по улице полз запах дыма от горящих листьев, и этот запах, как и улица, старый и знакомый, был заметным символом первых воспоминаний.

Именно такие символы, думал он, составляли человечность и все то, что делало человеческую жизнь стоящей, — вязы и дым от листьев, уличные фонари, бросающие блики на тротуар, и отсвет от освещенных окон, смутно виднеющихся за деревьями.

Через кустарник, окружавший крыльцо, прошмыгнула кошка, а на другой стороне улицы завыла собака.

Уличные фонари, думал он, охотящиеся кошки и воющие собаки… все это есть образ, образ человеческой жизни на планете Земля.

Он отомкнул дверь и вошел в дом.

Пишущая машинка по-прежнему стояла на столе. Отрезок трубы по-прежнему лежал на раковине. Кухня была все тем же старым, уютным местом, свободным от какой-то внешней угрозы чужой жизни, которая лезла в земные дела.

Он швырнул газету на стол и на мгновение склонился над ней, читая заголовки.

Его внимание привлек жирный шрифт наверху второй колонки. Заголовок: КТО КОГО ДУРАЧИТ?

«Кембридж, Массачусетс (ЮПИ). Кто-то сыграл шутку с Гарвардским университетом, органами печати страны и редакторами всех постоянных газет.

Сообщение проскочило по каналам новостей сегодня утром как информация об исчезновении электронного мозга Гарварда.

Сообщение оказалось голословным. Мозг по-прежнему находится в Гарварде. Он никуда не исчезал. Никто не знает, каким образом это сообщение попало в различные агентства печати, но все они передали его приблизительно в одно и то же время.

Все заинтересованные стороны начали расследование и надеются, что объяснение…»

Крейн выпрямился.

Иллюзия или прикрытие?

«Иллюзия», — сказал он вслух.

Машинка звякнула в тишине кухни.

«Не иллюзия, Джо», — написала она.

Он ухватился за край стола и медленно опустился в кресло.

Что-то пробежало по полу гостиной, и, когда оно пересекло полоску света, пробивавшуюся из двери в кухню, Крейн успел это заметить уголком глаза.

Машинка застрекотала.

«Джо!»

«Что?» — спросил он.

«В кустах у крыльца была не кошка».

Он поднялся на ноги, пошел в гостиную и снял телефонную трубку. Гудка не было. Он потряс вилку. Гудка так и не было.

Он повесил трубку на место.

Линию перерезали. В доме была, по крайней мере, одна из них. По крайней мере, одна была снаружи.

Он подошел к входной двери и распахнул ее, тут же захлопнул дверь, закрыл на замок и щеколду.

Он стоял, дрожа, прислонясь спиной к двери, и вытирал лоб рукавом рубашки.

«Боже мой, — сказал он себе, — двор кишит ими!»

Он вернулся назад в кухню.