Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Deirde Nansen McCloskey

видят Бога и не владеют им, а приписывают успех достаточности инструментов, - заявил Уриан Оукс, конгрегационный священник из Кембриджа (штат Массачусетс) и президент Гарвардского колледжа с 1675 по 1681 год, - настало время Богу отстаивать свою собственную правоту и показать, что Он дает и не дает успех по Своему благоволению"¹⁵ Благодать, а не дела, делает человека богатым. Нибур видел, как "в Америке происходит спуск от пуританства к янки. . . [как] довольно быстрый. Процветание, которое раньше искали в служении Богу, теперь искали ради него самого [опять Аристотель]. Янки очень ценили обещание, данное во Второзаконии: "И делай то, что хорошо и правильно в глазах Господа, чтобы хорошо было тебе, и чтобы ты мог войти и овладеть землею доброю, которую Господь клялся отцам твоим"" (6:18). "По мнению джефферсоновцев, - продолжает Нибур, - в основе добродетели должны лежать процветание и благополучие":

Они считали, что если каждый гражданин находит удовлетворение в справедливо и богато вознагражденном труде, то он не будет склонен использовать в своих интересах ближнего. Пуритане рассматривали добродетель как основу процветания, а не процветание как основу добродетели. . . . [Слияние этих двух сил породило озабоченность материальными обстоятельствами жизни ["счастье" - слово в фаворе], которая выражала более последовательную буржуазную этику, чем даже в самых передовых странах Европы".

В северо-западной Европе и ее ответвлениях уже в 1848 г. экономические достоинства все еще не были респектабельными, во всяком случае, по мнению респектабельных классов. Вплоть до реставрации Мэйдзи 1868 г., после которой риторика в Японии изменилась молниеносно, мнение элиты презирало купца. В японском конфуцианстве, как я уже отмечал, сверху вниз ранжировались император (восстановивший свою власть в 1868 г.), сёгун (1603-1868 гг.), даймё, самурай, крестьянин, ремесленник, купец, ночной землепашец и, наконец, корейцы. Купец в Японии, Китае и Корее не был, выражаясь европейским языком, "джентльменом" и не имел чести. Историк Ф. У. Мот отмечает, что в Китае уже в IX в. до н.э. "юридические барьеры" на пути буржуазного продвижения "просто не могли больше сохраняться". "К эпохе Сун (960-1279 гг.), - продолжает он, - установки, лежавшие в основе антикупеческого уклона более раннего общественного идеала, еще сохранялись (как, собственно, и до конца императорской эпохи [в 1911 г.]), но правовые ограничения были в основном отменены". Свобода, но не достоинство. И все же "старая идеальная модель все еще влияла на их жизнь, самым непосредственным образом побуждая их подражать образцам жизни ученых чиновников... и вкладывать семейное богатство в землю"¹⁶ Так же обстояло дело и в Англии около 1600 года. И действительно, в XVIII веке в Китае, как и в Англии, дворянство и купечество настолько сплелись в браке, ученичестве и землевладении, что конфуцианское презрение - или, как в Англии, презрение со стороны аристократии и дворянства - было отброшено.¹⁷ Развитие не простое, но тенденция ясна: место должно переоценить буржуазию, иначе оно должно привыкнуть к экономической стагнации. Не удивительно, что после недавней фукусимской катастрофы современное японское духовенство, и так враждебное буржуазии, рекомендует Японии отказаться от атомной энергетики и привыкнуть к стагнации: Икэдзава Нацуки предложил стихотворение "К безмятежной бедности"¹⁸.

Центральной (хотя и редкой) ошибкой в "Философии денег" Зиммеля (1900, 1907) является утверждение о "психологической особенности нашего времени, составляющей столь решительный контраст с более импульсивным, эмоционально решительным характером предыдущих эпох. . . . Оценка ценностей в денежном выражении научила нас определять и уточнять ценности до последнего фартинга". Это утверждение ложно как реальное поведение и созвучно утверждению Вебера, который примерно в то же время утверждал, что современный мир характеризуется ростом рациональности. Напротив, как только люди научились писать, они начали вести более или менее рациональные счета, или наоборот. Письменность возникает из счетов и из магических заклинаний, причем и те, и другие рациональны сами по себе. Так, около 1280 г. н.э. некий Уолтер из Хенли, задолго до нашего времени посвятивший себя оценке стоимости в деньгах, написал на французском языке руководство по управлению имуществом для английских лордов, наполненное количественным благоразумием совершенно рационального толка.²⁰ Так и Месопотамия за четыре тысячелетия до этого была наполнена количественным благоразумием в счетах.

В настоящее время поведенческая экономика, например, Дэна Ариели, делает работу по разрушению утверждений об индивидуальной рациональности современных людей. Однако и она совершает веберианскую ошибку, фокусируясь на индивидуальной психологии, а не на групповой социологии и рыночной экономике. Экспериментальная экономика Вернона Смита, Барта Уилсона, Эрика Кимброу и других, напротив, всегда работает с группами, показывая, что мудрость толпы часто берет верх над психологической недальновидностью и расчетливой растерянностью. И, кстати, это убедительно доказывает, что собственность возникает без помощи государства или подталкивания церковников.²¹

Иррациональность всегда с нами. Эрнест Ренан, профессор иврита в Коллеж де Франс с 1862 г., наиболее известный своим утверждением, что Иисус был хорошим человеком, хотя и несколько примитивным и восточным, заявлял, что "мы должны проводить заметное различие между обществами, подобными нашему, где все происходит при полном свете размышлений, и простыми и доверчивыми сообществами", подобными тем, в которых проповедовал Иисус.²² Великая война надолго заставила причудливо выглядеть подобные европейские претензии на полный свет размышлений. Поражаешься тому, что кто-то до сих пор может верить в необыкновенную рациональность, благоразумие или бережливость поведения в современном европейском мире, верить даже после второй из мировых войн, развязанных европейцами в ХХ веке. Как мог бы сказать Ганди, если бы его спросили, что он думает о европейской рациональности: "Это звучит как хорошая идея".

На самом деле люди всегда и везде были более или менее рациональны и более или менее импульсивны, и то и другое. Им лучше быть такими, иначе они умрут с голоду или будут съедены. Упомянутый мною социальный психолог Джонатан Хэйдт иллюстрирует эту мысль образом слона и водителя. Слон - это эмоции, а водитель - нечто вроде рациональности экономиста. И то, и другое необходимо для того, чтобы довезти бревно от реки до лесопилки. Средневековый английский крестьянин был беден не потому, что он был иррационально неосмотрителен, а потому, что он жил в обществе, предшествующем новым идеям либерализма, буржуазной переоценке, буржуазной сделке и, как следствие, Великому обогащению. Точно так же крестьянин майя или пакистанский рабочий рациональны настолько, насколько это возможно. Говоря по-старому, люди демонстрируют семь добродетелей и множество соответствующих пороков - все, включая благоразумие, а также любовь, справедливость и мужество (с чем согласится Хэйдт, почитающий гуманитарные науки так, как не почитают некоторые его коллеги по социальной психологии). Но пока люди не пришли к восхищению коммерческими