Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали - Борис Кагарлицкий

Спустя несколько дней этот текст странным образом исчез с сайта телеканала, а сами представители ФСБ начали отмежевываться от обвинений в провокации. Но успокоить общественное мнение было уже трудно. По ходу дела выяснялись все более странные подробности. Оказалось, что почти все погибшие террористы, которых удалось опознать, на определенном этапе своей карьеры оказывались в руках российских спецслужб. Возникал закономерный вопрос: где и кем была сформирована террористическая группа, откуда она прибыла — из Чечни или из России?

«Страшная, сенсационная арифметика Беслана, — писал “Московский комсомолец”. — Как выясняется теперь, пятерых из восемнадцати опознанных террористов спецслужбы уже задерживали прежде. Всех их брали с поличным, но почему-то при таинственных и преступных обстоятельствах они неизменно обретали свободу»[358]. Газетчики, разумеется, приписывали такое странное стечение обстоятельств тотальной коррупции в спецслужбах. Однако никакая коррупция не могла объяснить того факта, что террористические акты постоянно совершали именно засвеченные и известные спецслужбам боевики. С точки зрения элементарной логики террористам удобнее было бы использовать новых людей, благо недостатка кадров в разрушенной войной Чечне и дестабилизированном федеральной политикой Северном Кавказе не было. Напротив, спецслужбам приходилось иметь дело с теми людьми, которых они знали, на которых у них имелось досье, и с которыми, в той или иной форме уже существовали договоренности.

Власть, естественно, использовала бесланскую трагедию в собственных интересах. Как писала одна из сибирских газет, «кровь и слезы бесланских матерей освятили руки президента и правительства в их благом деле по дальнейшему переустройству России в образцовую страну нефтедобычи с сильными спецслужбами и без лишнего груза социалки»[359]. Путин объявил новые инициативы по укреплению единства страны — отменялась выборность губернаторов. Хотя это не имело никакого отношения к войне на Северном Кавказе, расширение власти Кремля было представлено как ответ на преступления террористов. Ужесточилась и политика федерального центра в Чечне. В марте 2005 г. Аслан Масхадов, который жил в республике почти не скрываясь, был схвачен и убит. Любопытно, что расправу с чеченским лидером Кремль даже не пытался выдать за важную победу, которая приблизит окончание войны. Напротив, государственные средства массовой информации призывали людей готовиться к актам возмездия, которые теперь непременно совершат боевики.

Народу, со страхом ожидавшего обещанных на следующий год реформ, в очередной раз предложили сплотиться вокруг власти. Однако подобные призывы оказывались все менее действенными.

«Что будет, если сентябрьские тезисы Путина воплотятся в законы, в чем собственно мало кто сомневается? — спрашивала одна из сибирских газет. — Россия перестанет быть федеративным государством, превратившись в классическую империю с богатым центром, блестящим фасадом и нищими задворками, единственная задача которых будет поддерживать великолепие столицы. Если президент будет назначать губернаторов, то население регионов утратит даже номинальную возможность влиять на власть, уподобившись населению колоний»[360].

Зададимся вопросом, недоумевал политолог Владимир Филин, «как можно консолидировать людей, ограбленных в ходе реформ, с теми, кто их ограбил? И почему ограбленные должны относиться к тем, кто их ограбил, лучше, чем к Масхадову или Басаеву, которые, вообще-то при всех их отрицательных качествах, “Челси” на украденные у народа деньги не покупали?»[361]

Реакция общества на события в Беслане радикально отличалась от того, что можно было наблюдать в 1999 г. после московских и Волгодонских взрывов или даже в 2002 г. после «Норд-Оста». В то время как официальная оппозиция отмалчивалась или стыдливо солидаризировалась с властью, настроения молодых радикалов выразил Дмитрий Черный, один из идеологов Молодежного левого фронта, призвав не поддаваться «на провокацию “своих”, длящуюся с 1994 г.» Вместо того чтобы сплачиваться вокруг власти для борьбы с чеченцами, надо бороться «против всех этих заказчиков и дилеров кровавого спектакля, вместе взятых»[362].

Подобные настроения, однако, свойственны были не только левым активистам. Опросы общественного мнения показывали, что желание прекратить войну овладело большинством граждан страны. В военной среде нарастала усталость от многолетней и совершенно бесперспективной войны с чеченцами. Начальник штаба Воздушно-десантных войск генерал Николай Стаськов в октябре 2004 г. открыто заявил в интервью «Московскому комсомольцу», что у военного решения нет никакой перспективы: «Развязали войну — это была ошибка. Надо ее признать и в то же время иметь твердость и мужество, чтобы не выпустить ситуацию из рук. И через осознание того, что произошло, выйти на покаяние. Тогда, может, наши внуки будут жить в мире»[363].

На первый взгляд, политика российской власти производила в 2004—2005 гг. странное впечатление. С одной стороны, Кремль откровенно и агрессивно отбирал собственность у опальных олигархов, пытаясь увеличить участие государства в Газпроме и поддерживая развитие «Роснефти». С другой стороны, проводил неолиберальные меры в социальной области и готовил приватизацию той же «Роснефти».

Даже критики Путина вынуждены были признать, что граждане России одобрили бы национализацию. Опросы общественного мнения на протяжении 1990-х и первой половины 2000-х гг. неизменно показывали, что большая часть российского общества выступает за национализацию крупных корпораций, прежде всего добывающей промышленности. «Приватизация не нашла отклика в сердцах россиян, — жаловался журналист правого еженедельника “Аргументы и факты” в 1999 г. — По данным социологических опросов, 65% россиян считают, что результаты приватизации должны быть пересмотрены. Не хотят пересмотра всего лишь 11%»[364]. Чем больше проходит времени с начала “либеральных реформ”, тем больше неприятие их результатов. Очередное исследование в декабре 2004 года показало: лишь 12% опрошенных считали, что надо все оставить как есть, 11% полагали, что надо увеличить налоги, а 67% высказывались за какую-либо форму национализации[365]. Осенью 2004 г. социологи констатировали: «большинство населения страны либо поддерживает действия властей по отношению к компании ЮКОС, либо равнодушно относится к процессу»[366].

Однако вместо того чтобы честно принять закон о национализации (благо большинство в Думе имелось), Кремль устраивал какие-то странные аукционы, прибегал к посредничеству загадочной группы частных лиц. Правитель России неоднократно высказывался против национализации. В этом вопросе позиция президента была ясной и последовательной. Первый президентский срок Путина сопровождался возобновлением приватизации, приостановленной правительством Примакова. Крупнейшей сделкой такого рода была продажа государством своей доли акций в нефтяной компании ЛУКойл за 775 миллионов долларов[367]. Государственный пакет акций ушел к американскому инвестору.

Впрочем, тот же Путин регулярно повторял, что принадлежащие правительству компании имеют полное право приобрести активы разваливающегося ЮКОСа. На первый взгляд это может показаться противоречием. Но лишь на первый взгляд.

Экономическая программа власти оставалась неизменной, несмотря на все перипетии дела ЮКОСа и истерику либералов. «Я считаю, — заявил Путин в сентябре 2004 г., — что Россия должна стремиться в экономике к дерегулированию, снижению учетных ставок и постепенному прекращению необоснованного вмешательства государства в экономику, в том числе с помощью субсидирования неэффективных отраслей производства»[368]. Предприятия, которые не могут конкурировать на мировом рынке, обречены были президентом на гибель. Наступление на социальные права трудящихся усиливалось, повергая в шок не только левых, но и мало-мальски здравомыслящих либералов. Казалось, что страной руководит какой-то маньяк, в действиях которого нет никакой логики. Власть провоцировала недовольство и слева и справа.

На самом деле своеобразная логика в действиях властей все же была. Достаточно вспомнить историю старого российского капитализма, чтобы понять, что режим Путина стихийно шел по его стопам.

Люди, сидящие в Кремле, имели собственную систему взглядов. Они не были либералами в западном смысле слова, но испытывали твердую и искреннюю неприязнь к любой форме социализма. Это — государственники-рыночники.

Государственная собственность должна была постепенно усиливаться. Но это государство не собиралось брать на себя никаких социальных обязательств в духе социал-демократии. Не собиралось оно и выступать локомотивом развития, как в советские времена. Избранный курс был по-своему последователен. Экономика должна была остаться во власти рынка. Собственность концентрируется в руках правительства, а государство превращается в самого жесткого, агрессивного и безответственного капиталиста, использующего механизмы политического контроля и свою естественную монополию на насилие в качестве своеобразного конкурентного преимущества. Бюрократия не может в такой ситуации быть честной или эффективной, ибо коррупция превращается в цель ее существования. Зато власть не может позволить себе слабость или уступчивость, ибо это равносильно экономическому краху. Контроль над финансовыми потоками делается главным смыслом управления, присвоение казенного имущества — наградой за верную службу. Государство становится коллективной собственностью высших эшелонов бюрократии, а большинство граждан — массой заложников.