Грязь. Motley crue. Признание наиболее печально известной мировой рок-группы - Нейл Страусс

Скайлэр даже не узнала меня, пока я не начал говорить, тогда она разразилась смехом. Я плакал, под душным костюмом слезы смешивались с потом, я обернулся и сказал, “Шариз, подай мне вон те пасхальные яйца”.

“Как ты назвал меня только что?” послышался резкий, колкий и сердитый голос Хайди. Шариз даже не было в больнице, и если есть что-то, что не может простить подруга, так это то, когда её называют по имени бывшей жены, даже если это происходит у постели больного ребенка. За несколько минут Пасха превратилась в Хэллоуин, когда мы устроили целое шоу с переодеваниями для детей. Для относительно молодой девушки в этих новых отношениях со мной Хайди находилась под очень большим давлением, на которое она никогда не рассчитывала, между тем фактом, что технически я всё ещё был женат, и тем, что все наши свидания проходили в присутствии медсестёр и Шариз, вместо официантов и друзей. Сначала все видели в ней просто белокурую чувиху. Но после месяцев того, как Хайди нанимала актёров в образе Белоснежки, каждый день сидела у кровати Скайлэр, держа её за руку, будучи при этом очень осторожной, чтобы не конкурировать и не сталкиваться с Шариз, врачи и семья Шариз, в конечном счете, принял её, хотя и не до такой степени, чтобы считать её членом семьи.

“Папа”, спросила Скайлэр, когда она проснулась однажды утром, “Я ведь больше никогда не поеду домой, правда?”

“Конечно же ты поедешь домой”, сказал я. И я не лгал. Врачи сказали мне, что мы можем забрать Скайлэр домой и просто привозить её на химиотерапию. После месяца, проведённого на больничной койке, Скайлэр, наконец, вернулась в свою собственную спальню. К сожалению, ей не пришлось наслаждаться этим долго. Каждую ночь она спала всё меньше и плакала всё больше, говоря, что у неё болит живот. Когда она ходила в туалет, она кричала от боли, что было более мучительно, чем что-либо из того, что я испытывал в жизни восемь раз до неё.

Мы вернули Скайлэр в больницу всего после четырёх ночей, проведённых дома. Врачи сказали, что ткани рубцов на её кишечнике, образовавшихся после операции, скрутили его и затрудняли его работу. Когда Шариз сказал нашей дочери, что ей предстоит ещё одна операция, Скайлэр сказала самым слабым, самым грустным и самым невинным голосом, который я когда-либо слышал: “Мама, я не хочу умереть”. Она знала, что то, что происходит с нею, ненормально, что все улыбки и шутки от нас с Шариз вызваны лишь тем, что родственники и друзья, которые посещали её, обычно плакали при виде её.

“Хорошие врачи помогут тебе заснуть ненадолго, а сами тем временем сделают ещё одну операцию”, сказала Шариз, вытирая пот со лба Скайлэр. “А когда ты проснёшься, мама и папа будут ждать тебя прямо здесь. Мы любим тебя, солнышко. И всё будет хорошо. Мы все скоро снова будем дома”. Мне ужасно хотелось верить, что то, о чём говорит Шариз, непременно сбудется.

После операции Скайлэр выглядела ещё хуже, чем прежде. Я впервые заметил, как вся жизнь ушла с её лица, каким напряжённым и прерывистым стало её дыхание, как каждая унция детского жира сменилась обтянутыми кожей костями. “Папа”, попросила она. “Пожалуйста, не позволяй им больше меня резать”.

Я не знал, что на это ответить: врачи уже сказали мне, что придётся удалить её правую почку. Три дня спустя она снова лежала в операционной. И когда врачи привезли её обратно, это не было похоже на телешоу. Они так и не сказали: “Поздравляем, операция прошла успешно”. Они сказали, “Мне очень жаль, Винс. Но произошло нечто неожиданное. Рак распространился на её печень, кишечник и мышцы спины”.

“Вы удалили почку?”

“Нет. Мы так и не смогли удалить опухоль. Она не реагирует должным образом на химиотерапию. Она так сильно опоясывает её почку, что удаление привело бы к фатальной потери крови. Однако это не подразумевает того, что нет ни-какой надежды. Есть другие доступные нам способы, и, если на то будет Божья воля, один из них избавит её от этой штуки навсегда”.

Но “эта штука” продолжал расти, съедая девочку, которую я любил слишком сильно и слишком поздно. 3-го июня я получил телефонный звонок от онколога, отвечающего за врачей Скайлэр. Когда вы каждый день проводите в больнице, последнее, что вам хочется сделать — дома поднять трубку и услышать голос врача, потому что это может означать только одно. Скайлэр прекратила дышать, сказал мне онколог. Врачи только что подключили её к аппарату искусственного дыхания и ввели ей вещество, которое парализовало её с той целью, чтобы она не расходовала лишнюю энергию. Она не могла смеяться, она не могла двигаться, она не могла говорить. За четыре месяца из счастливого четырехлетнего ребёнка она превратилась в грустный, доверху зашитый манекен. У неё даже не было шанса выжить, и теперь она была в худшем состоянии, чем большинство людей в домах престарелых. Ради всех этих практических целей, она была теперь трупом с бьющимся сердцем, хотя я пытался убедить себя в том, что это всего лишь временный сон.

Тем не менее, она была сильной девочкой, и её тело продолжало бороться с раком. Её жизненные показатели стабилизировались, её сердечный ритм усилился, и время от времени её легкие самостоятельно качали немного воздуха. После полутора месяцев такого состояния неопределенности, врачи решили, что у них нет выбора. Было лучше попытаться удалить опухоль, чем просто оставлять её внутри и медленно убивать Скайлэр. Операция была чрезвычайно опасной, но если Скайлэр её выдержит, сказали они, то есть вероятность, что она поправится.

Семья Шариз, моя семья, Шариз и мой сын Нейл присоединились к нам с Хайди в больнице, и все мы нервно сидели вместе, беря перерывы, чтобы перекусить, в ожидании вердикта врачей, оперирующих её. Все это время мы пребывали в тревожном волнении, неспособные даже произнести фразу без того, чтобы не разрыдаться. Я думал о том, что рак пришёл со стороны семьи моей матери, и размышлял о том, была ли здесь моя ошибка. Или, возможно, я не должен был позволять врачам подвергать Скайлэр химиотерапии. Я должен был сказать им, чтобы они удалили почку. Я должен был привезти Скайлэр в больницу, когда полгода назад она жаловалась на боль в желудке. Различные мысли мелькали у меня голове, и все они содержали всё те же два отравляющих и бессильных слова: “должен был”.

Наконец, после восьми часов тревожного ожидания, врачи вышли к нам, чтобы сказать, что Скайлэр вернулась в свою палату. Они успешно удалили опухоль: она весила шесть с половиной фунтов (почти 3 кг). Столько весила Скайлэр, когда появилась на свет. Я даже не мог себе представить, что в ней могло вырасти нечто такое огромное.

Я захотел посмотреть на то, что убивало мою дочь, поэтому я попросил врачей, чтобы они сохранили опухоль. Они привели меня в лабораторию патологии и показали её мне и моему рефлексирующему желудку. Прежде я никогда не видел ничего подобного: это было олицетворение зла. Она лежала в металлической кастрюле — перламутровое месиво всякого дерьма. Она напоминала студенистый футбольный мяч, который прокатили сквозь глубины преисподней, собирая рвоту, желчь и другие испражнения всех проклятых, которые лежат на его пути. Всеми постижимыми путями, это была полная противоположность нашей с Шариз дочери, которую мы вырастили.