Второе пришествие - Александр Новичков

— Это и правда ты, дочь моя? – спросил граф, взяв Лилию за руки.

— Да, это я, отец.

Глаза графа Августина были влажными. Он больше не мог сдерживаться. Резко обнял дочь, прижал к себе изо всех сил. И утонул в слезах, совершенно не скрывая этого от окружающих. Лилия зарыдала вместе с любимым родителем.

— Как же я несчастен… – сквозь всхлипы едва можно было разобрать слова. – Почему… почему… я должен был увидеть тебя вновь… Ведь ты же знаешь… как сильно я тебя любил…

Неожиданно в руке графа, появившись неизвестно откуда, сверкнул короткий стилет, лезвие которого он незамедлительно направил в спину собственной дочери.

В этом прыжке я, казалось, позабыл про гравитацию, про сопротивление воздуха и течение времени. Но чуть было не опоздал. Я поднялся в воздух, вцепился пальцами в потолок и, пустив тело во вращение, метнулся вперед. Не удержав равновесие, я рухнул на пол, под ноги рыдающей паре дворян, но мне удалось подложить ладонь под стилет и оттолкнуть его, не дав вонзиться в спину девушки.

Затем я рывком вырвал стилет из ослабевшей руки графа, и поднявшись с пола, медленно вытянул лезвие из ладони.

На пол упало несколько рубиновых капель. Кровь осталась и на лезвии стилета. Да, тогда я убедился, что под странной, клубящейся черной массой находится обычное тело человека, с нервами, мышцами, сухожилиями и костями. Если меня серьезно ранят, то могут убить даже в обличье демона.

— Глупец, – выдавил я и, не сдержавшись, метнул стилет в дверь. Кинжал утонул в плотной древесине по самую рукоять. – Как ты только додумался до такого. Безумцы! Эти безумцы основательно промыли тебе мозги!

Я повернулся к служителям ордена. Рыцари все еще направляли копья туда, где меня уже не было, хотя головы некоторых из них уже были повернуты, и они смотрели на меня. Епископ поднял руки к лицу и напрягся, не в силах вытолкнуть наружу застрявший в горле визг. Даже лицо капеллана чуть изменилось, выразив одну–единственную эмоцию – страх.

— Идиоты! – взревел я. – Если бы я хотел, то перебил бы всех в то мгновение, когда вы только рискнули направить на меня оружие… или применить магию. Но нет, я зачем‑то объясняюсь, что‑то доказываю… Кому? Дуракам, которые не слышат ничего, кроме своего собственного безумия. Глупцу, пытающемуся убить собственную дочь из‑за чужих наговоров? Да, я мог бы убить вас, но не сделал этого. А знаете почему?

Капеллан с епископом недоуменно переглянулись, но не ответили.

— Да потому что я не испытываю к вам ненависти! Если вы будете строить козни и пытаться убить меня – я буду убивать в ответ, но если вы, наконец, задумаетесь, то, быть может, и поймете, о чем я вам говорю. А теперь пошли вон отсюда! Все! Возвращайтесь к своим постам, на свои спальные места, займитесь отложенными делами. Живо!

Но никто не вздрогнул, не двинулся, не опустил оружия. Все были настолько ошарашены моими словами, что не могли понять, что делать дальше.

Первым опомнился епископ Вольдемар. Он неожиданно выплеснул мне в прямо лицо содержимое какой‑то склянки и истошно завопил:

— Я заклинаю тебя, демон, – он начал энергично крестить себя, – изыди!

Естественно, после контакта с прозрачной жидкостью, вероятно, самой обычной водой, я не испарился, не воспламенился, не провалился в ад и даже не убежал в панике. Со мной не произошло ровным счетом ничего, потому что вода, будь она хоть четырежды освящена самым святейшим человеком на земле, не могла убить существо, не имеющее отношения к религии и верованиям.

— Ну что, не помогло? – сочувствующим тоном поинтересовался я, уставившись на епископа кроваво–красными горящими глазами.

Сглотнув застрявший в горле ком, священник беспомощно заскулил.

— Ты! – Я повернулся к капеллану. – Ты тут самый разумный. Отдай приказ всем разойтись. Больше кровь здесь не прольется. Независимо от ваших убеждений!

Диметр нахмурился, обратил взор к епископу, скулившему, словно потерянный щенок, и кивнул рыцарям.

— Разойдитесь. Возвращайтесь в казармы. Мы отступаем.

Стражники, растерянно наблюдавшие за происходящим действием, переглянулись и осторожно, стараясь не показывать спину, покинули залу. Стало ощутимо легче дышать.

— Его тоже уведи отсюда, – я кивнул в сторону впавшего в прострацию лысого епископа.

Капеллан отступил, взял за трясущуюся руку сановника и подтолкнул в плечо. Некоторое время потребовалось, чтобы заставить его идти. Наконец, когда они покинули залу, я занялся дворянской проблемой.

Увы, от переизбытка эмоций запутавшийся родитель потерял сознание. А Лилия, его любимая дочь, пыталась привести его в чувство своим обычным способом – безумной тряской, которая особого эффекта не оказывала. Граф Августин Руденберг находился в глубоком обмороке и не намеревался возвращаться в реальный мир.

— Не тряси ты его так, – посоветовал я, постепенно возвращая себе человеческий облик. – Весь разум вытрясешь.

— А что, так бывает? – подняла глаза Лилия, на мгновение остановившись.

— Да, – кивнул я, – сотрясение мозга называется.

Она изобразила некоторое подобие удивления, а потом вновь насупилась.

— А он действительно хотел убить меня тем кинжалом? – Она вернулась к грубой тряске. – Отец, ты что, правда хотел меня убить?

Естественно, пребывающий в беспамятстве родитель никак ей не ответил.

— Хватит, успокойся. – Я придержал девушку за руку.

Лилия вновь подняла на меня глаза.

— Он выживет? – От ее наивности я просто онемел.

— Надеюсь, – выдавил я и для пущей уверенности прощупал пульс. Сердце графа еще билось. – Давай отнесем его в покои. Покажешь дорогу?

— Я постараюсь, – отозвалась она и осмотрелась. Взгляд остановился на дверях, через которые вошли епископ с капелланом и привели ее отца. – Думаю, нам сюда.

Я поднял на руки обмякшее тело графа и пошел вперед. Лилия двинулась за мной, но остановилась в проходе. Несколько секунд она смотрела на кинжал, лезвие которого на семь–восемь сантиметров выпирало из полотна двери.

— Идем, – обернулся я, остановившись на развилке. Лилия посмотрела на меня, чуть замялась, а затем кивнула.

Мы некоторое время побродили по коридорам безлюдного и слабоосвещенного дворца. Левое крыло было куда живописнее мрачных казарм ордена. Здесь нашлось место и для гобеленов, и для картин, на которых были изображены предки Руденбергов – очень красивые работы, надо заметить, – и, конечно же, для ковров. Коротковорсные, но мягкие паласы лежали в каждом коридоре, а более дорогие, пышные и изящные, по заверению Лилии, устилали пол каждой из нескольких десятков комнат дворца, даже те, в которых жили слуги. Затем, когда мы попали в просторное помещение с очагом и длинным столом – комнату для гостей, девушка, наконец, сообразила, где же мы находимся, и затем в два счета привела нас в покои лорда.