Через триста лет после радуги - Олег Михайлович Куваев

ложбинах. По одной охотовед ползет на восток, по другой бараны убегают на запад. Охотовед говорит: «Ты, Витька, ложись с биноклем на той стороне распадка. Я за стадом пойду. У меня тоже бинокль, и ты направление бега показывай шапкой». Ладно. Лежу. Бараны вверх бегут, охотовед с винтовкой внизу карабкается. Без бинокля все вижу. Сейчас бараны в ложбину уйдут. Слышу, шуршит. Смотрю, горностай у меня бинокль в сторону тащит. Отнял бинокль. Смотрю. Бараны из ложбины вынырнули, берут вправо. Ищу шапку, чтобы показать. Нету. Смотрю, горностай мою шапку под валежину затаскивает и от злости урчит. Отнял шапку, ищу, где бараны, смотрю, он рукавицу попер. Я рукавицу отнял, все под себя подложил, ищу баранов. Чувствую, грызут сапог, тянут из-под меня. Вытянул рукавицу. Где бараны? Бараны вон, на взлобке. Горностай снова сапог грызет. Отмахнулся. Где охотовед? Вижу охотоведа на чистом месте. Баранов же нет, нырнули в другую ложбину. Охотовед в мою сторону бинокль наводит, чувствую, снимают с меня ремень. Я шапкой сигналю. Смотрю, а бараны в другой стороне, не туда сигналю. Горностай верещит, злобствует. Оторвал ему кусок портянки в качестве выкупа. Он его уволок и требует снова, а баранов уже нету. Где? Не знаю. Вижу в бинокль охотоведа, грозит кулаком. Хочу закурить от злости. Хвать-похвать, где папиросы? А вон, дорожкой рассыпаны. Охотовед возвращается. В чем дело, Витя? Отвечаю: с биноклем что-то. Фокусировка разладилась. Разве скажешь, что меня один горностай в окружение взял. А горностай под валежину спрятался, только глаза посверкивают. Не решается против двоих идти. Я ему втихаря кулак кажу: ладно, зимой потолкуем…»

— Поедем вместе, — говорю я Витьке. — Я в избушке у Большого Прижима порыбачу. Там долбленка спрятана. На ней и вернусь.

— Поедем, — откликается Витька. — Постой! А ты с чего взял, что я ехать собрался?

— Тоже мне высшая математика.

— Поедем. Только несерьезно все это. Избушка, долбленка… Вот поставлю базу с зеркальными окнами и библиотекой. Приезжай тогда ко мне жить. Вдвоем, оно знаешь…

Вечером Витька возится с лодкой. Лодки он всегда делает сам. Если спросишь, что прислать из Москвы, то ответ один: годовой комплект журнала «Катера и яхты». Вообще Витька многое умеет руками: чинить радио, ковать ножи, доводить до ума мотор, регулировать капканы, стучать морзянку и так далее.

Утром мы грузимся. «Прыгай, что ли», — хмуро говорит Витька. Я отталкиваю лодку и сажусь на дно. Витька едва трогает шнур, мотор ревет и на полной скорости — спина закостенела, взгляд вперед — Витька выводит лодку в протоку. Вдруг сбрасывает газ, встает и кричит на берег: «Пока, толстые!»

— Витька, — говорю я, — опять ты без весел. А как заглохнет мотор?

— Мой не заглохнет. Однако весла бы хорошо…

Прошлый год мы с ним поднимались вот так по реке. Река здесь дикая, быстрая. По берегам лежат тысячетонные заломы из деревьев, снесенных в паводок. Под заломы бьет струя и может втянуть лодку. У нас тоже однажды заглох мотор, и течение понесло лодку прямо на ощетинившуюся орудийными стволами стену залома. Витька копался с мотором, а я с тоской думал: «Были бы весла». Когда до залома осталось метров десять, я вытащил из-под груза доску и развернул лодку кормой. В метре от залома мотор завелся. Мы вышли на струю, и Витька сказал:

— А ты молодец!

— Соображаем маленько, — тщеславно согласился я. — Лодка бы кормой стукнулась, ты бы выскочил. Потом бы ее обязательно развернуло и выпрыгнул бы я. Лодке, конечно, конец.

— Я не о том. Молчал ты, пока я с мотором возился. Под руку с советом не лез.

— Так как же насчет весел? — повторяю я. — Тебе сделать их, что ли, трудно?

— С веслами беспечным становишься. Про мотор забываешь. А так ты должен на него дышать и протирать платочком. Вроде как последний патрон или последняя спичка. Не имеешь права сделать ошибку.

Мы выходим на реку. Течение крутит водовороты, вода отблескивает, как серый шелк. Витька сидит на корме. Мотор неожиданно глохнет. Лодка быстро катится вниз. Но берег тут ровный, не опасный.

— Заводи, — говорю я. — Хоть и не последняя спичка, но…

— Что там потому что, — смущенно отвечает Витька. — Он работать не хочет. Не имеет желания.

— Да ты дерни шнур-то.

— Что я, своего мотора не знаю? Не желает он сегодня работать.

Лежим у костра. Два ствола сушняка ровно горят по всей длине. У комлей закипает чайник. Витька лежит на гальке лицом к огню, мгновение — и я слышу легкий храп. Спит Витька. На реке стоит плеск, журчание, шум кустов, какие-то птичьи и звериные крики, возня — идет ночная жизнь. Не прерывая храпа, Витька медленно переворачивается спиной к огню, спит и снова так же медленно переворачивается лицом к костру, точно сидит на невидимом вертеле. Минута — и я вижу его с открытыми глазами, как будто и не было ничего.

— Профессионал ты у нодьи спать, — уважительно говорю я.

— Внизу за перекатом выдра рыбу гоняет, — говорит Витька. — А на том острове росомаха, наверное. Ищет, что плохо лежит. Горностай на нее сердится.

— Может, лось просто. Или медведь?

— Горностай говорит, что росомаха.

— Профессионал!

— А как же! — соглашается Витька. — Если работаешь — дело знай. А не знаешь — учись. Меня отец пять лет натаскивал, прежде чем доверил капканы ставить. На Полярном Урале то было. Что там потому что!

Утром мотор заводится с одного рывка. У избушки мы расстаемся. Витька — «поднять и резко опустить» — коротко машет рукой, садится в лодку и в реве мотора исчезает за скалистой стеной прижима. На отвесной стене воткнута палка, на палке висят штаны — выходка того же Витьки. Мы встретимся через год, когда он прилетит в отпуск в Москву, как договорились. Или я снова прилечу сюда.

В избушке на нарах горько пахнут ивняковые ветки. Поржавевшая за лето железная печь. На столе пачка соли и кружка. В таких избушках не живут, в них только ночуют. И у Витьки такие в двухстах километрах отсюда.

Я раскладываю на столе продукты, собираю спиннинг. Каждый раз насовсем прощаюсь со здешней тайгой и каждый раз возвращаюсь. Но не обо мне речь.

Зимой от Витьки приходят письма. Письма он пишет в редкий свободный день, когда пуржит и нельзя выходить на капканы.

«Вчера ночью собаки залаяли. Лают и лают, держат кого-то. Я из мешка выполз, ноги в валенки, иду. Слышу, кусты трещат, значит, лося, держат. Решил: пойду отзову, а то всю ночь будут лаять. Прихожу и вижу (ты там узнай,