Механическое сердце. Черный принц - Карина Демина

Заминка. И выдох.

И правду говорит. Войтех, точно почувствовав ее сомнения, наклоняется.

- Ты же знаешь, что я не лгу.

Знает. Но от этого горше.

- Почему ты со мной возишься?

Гребень ложится рядом с пудреницей. Пальцы Войтеха обнимают шею, гладят.

- Наверное, потому, что рядом с тобой я вспоминаю, каким был… а это уже много. Я ведь почти… привык к тому, кем стал.

Он поцеловал ее в макушку.

- Отдыхай. И постарайся взять себя в руки, Таннис. Если не ради себя, хотя бы ради ребенка.

Наверное, он был прав.

И на следующее утро Таннис спустилась к завтраку. Она равнодушно восприняла и холодный взгляд Ульне, и радостное, слишком уж радостное щебетание Марты, и преисполненное ненависти молчание супруги Освальда.

Был день, обычный день для Шеффолк-холла. Снова гостиная, рукоделие и игла, которая - редкое дело - не норовила выскользнуть из пальцев. Клубок шелковых нитей, пяльцы, рисунок, намеченный кем-то. Стежок к стежку, не думая ни о чем, кроме вышивки… алые маки в пузатой вазе. Контур вазы лишь намечен, да и сама вышивка только начата, но у Таннис много времени.

Хренова бездна.

И Освальд, заглянувший вечером, присел на пол у ее кресла.

- Я рад, что тебе стало лучше. Вот, - он поставил на колени крошечные башмачки. - Сегодня увидел и подумал… знаешь, надо комнату выбрать, чтобы светлая была. Детям нужно много света.

Башмачки, сделанные из мягкой телячьей кожи, были невесомы.

- Завтра придут каталоги…

- Зачем тебе это?

…если бы он лгал, Таннис было бы легче.

- Я отправлю тебя за Перевал. К морю. Дом на берегу… я купил его давно, еще когда думал, что смогу вырваться. Но никогда там не был. Поверенный утверждает, что дом в хорошем состоянии. И место удачное. Рядом небольшой городок. Война его почти не тронула. И думаю, вам там будет хорошо.

Башмачки на ладони. Выкрашены золотой краской. И с крупными кожаными бантами. В центре каждого - прозрачный камень, не алмаз, конечно, фианит, но выглядит нарядно.

- Потерпи, Таннис. Недолго осталось.

- Сколько?

Молчание. И мука в глазах.

…не остановится, и просить бесполезно. Он ведь всегда был упертым, потому и выжил, и вырвался из капкана Нижнего города, чтобы угодить в другой.

- Пожалуйста, Войтех… - она бы хотела унять его боль, и вычеркнуть те годы, которые прошли здесь. А он сдавил ее руку, прижал к холодной щеке, впился пальцами в запястье, едва не выламывая кости.

- Знаешь, как давно я не слышал этого имени.

- Твоего.

- Больше не моего. Не надо, Таннис, - он отстранился, разрывая связь. - Ты и так уже многое… изменила. Наверное, Тедди был прав в том, что я слишком сентиментален.

Он поднялся, как-то неловко, словно само движение причиняло боль.

- Знаешь, о чем я жалею сильнее всего? - Войтех отошел к окну. Он стоял, опираясь на широкий подоконник, прямые руки, сгорбленная спина. - О том, что ты и вправду любишь этого щенка…

Ушел, не дожидаясь ответа. Исчез на несколько дней, каждый из которых был вновь похож на предыдущий. Единственное, ей и вправду доставили каталоги, и по вечерам Таннис листала их, разглядывая картинки, пытаясь представить ту самую комнату в доме на берегу.

В доме, которого она никогда не видела.

…в ночь перед Рождеством Таннис проснулась от скребущего мерзкого звука. Ветки старого вяза терлись о стекло.

Не ветки.

Кейрен.

Он забрался на широкий подоконник, устроившись меж двух горгулий. И когда Таннис не без труда распахнула старую раму, попросил:

- Пусти погреться… пожалуйста.

Глава 26

День как преддверие ночи.

Короткий, обрезанный, всего-то час между рассветом и закатом, когда недогоревшее солнце тлеет алым углем. Небо серое ноздреватое, как недопеченный хлеб.

Широкие горловины огненных ваз. Вяжущий запах ароматного масла, которое подняли из подвалов загодя. И высокие сосуды с узкими журавлиными шеями, стоят в холле, откуда их выносят на ступеньки, щедро поливая маслом.

- Хороший праздник, - гость появляется незваным, но Брокк, странное дело, рад его видеть. - Здравствуйте, Мастер. Пусть ночь будет мирной.

Гость протягивает деревянный солнечный круг с темными вставками смолы.

- Покоя душам ваших предков, Олаф, - Брокк принимает дар. - Чем обязан?

- Позволите? - Олаф становится на колени перед кувшинами, проводит над каждым ладонью и кивает. - Этот гореть не будет.

- Откуда…

- Знаю, просто знаю, - он жмурится.

Изменился за год. Повзрослел.

И постарел, пожалуй, в длинных волосах появились седые пряди, а глаза Олафа запали.

- Вам хуже?

- Для меня это тяжелые дни, - он вытирает со щек испарину. А ведь одет-то легко, не по погоде. Рубашка и жилет из белого пике. Новомодный каррик горчичного цвета перекинут через плечо, из карманов брюк выглядывали желтые перчатки. - Много живого огня вокруг… тяжело сдержаться. Обычно я уезжал. Но сейчас, сами понимаете…

Королевское приглашение, от которого не получится отказаться.

- Мастер, - Олаф рассеянно гладил выдавленные узоры на жилете. - Я пришел сказать, что… знаю, вы поймете правильно. Хотелось бы думать, что поймете.

Он дышал мелко, часто и в целом выглядел совершенно больным.

- Жила волнуется. Нет, не так… она предчувствует. Ей больно, Мастер. А я слышу эту боль! - он почти выкрикнул и зажал уши ладонями. Олаф стоял, раскачиваясь, перекатываясь с ноги на ногу. - Она внутри меня. В голове. И ночью я сгораю. Я счастлив, что способен гореть… я смотрю, как моя кожа плавится, как тело становится пеплом и смеюсь… просыпаюсь от смеха, Мастер. Родители вызвали доктора, но он ничего не способен сделать. Опий предлагает. А я не хочу пить опий! Я знаю, что не поможет… мне надо уехать, но она не отпустит. И Король тоже… он думает, что это я собираюсь взорвать город.

Олаф? Почему бы и нет, не ради глобальной идеи или сомнительной выгоды, но лишь затем, чтобы выпустить пламя на волю.

- Я не настолько еще сошел с ума, - он сел на пол, скрестив ноги, стянул туфли и носки, оставшись в брюках со штрипками. - Видите?

Изуродованная рыхлая кожа, стянутая рубцами ожогов. И ступни выворачиваются, изгибаются длинные пальцы.

- Танцевали на углях?

- Что-то вроде, - слабо улыбнулся Олаф. - Пытался… поговорить с огнем. Раньше у меня получалось. Я ведь на пожарах год провел… знаете, когда видишь, на что огонь способен, день изо дня… нет, он по-прежнему красив, я не видел ничего, красивей пламени. Оно всегда разное… как лицо… женское лицо. Она капризна, но… меня любила.

Он разминал ступни.

Нелепая картина, полубезумный потерянный мальчишка, который сидит на полу чужого дома, босой, растрепанный, и трет изуродованные пламенем ноги.