Герои Смуты - Вячеслав Козляков

В дальнейшем позиция Шульгина по отношению к земскому движению оставалась такой же двойственной: формально действуя на стороне ополчения, он делал всё для того, чтобы с ним продолжали считаться.

Новый статус Казани подчеркивался и возросшим авторитетом казанского митрополита Ефрема, оставшегося после смерти патриарха Гермогена одним из первых иерархов Русской церкви. Земскому ополчению нужен был пастырь, который мог стать правителем всех дел Русской церкви. К митрополиту Ефрему прямо обращались как к преемнику власти умершего патриарха Гермогена, видя в нем «едино утешение» и «великое светило… на свешнице в Российском государстве сияюща». В Ярославле готовы были даже пойти на чрезвычайные меры, вмешавшись во внутренний порядок церковных дел, и «по совету всея земли приговорили» выбрать в крутицкие митрополиты игумена Саввино-Сторожевского монастыря Исайю, ставшего духовным пастырем земского ополчения. Казанского митрополита Ефрема просили поставить нового владыку, выдать ему «ризницу» и «отпустить его под Москву к нам в полки вскоре»[615]. Обращение об этом было послано от князя Дмитрия Михайловича Пожарского и земского «Совета всея земли» в тот самый момент, когда ополчение двинулось из Ярославля в поход на Москву 29 июля 1612 года. Выступая уже от имени всего земского войска, в грамоте Ефрему писали: «Не мала скорбь нам належит, что под Москвою вся земля в собранье, а пастыря и учителя у нас нет».

Просьба в итоге так и осталась невыполненной, крутицкую кафедру впоследствии занял другой иерарх. Неизвестно даже, как мог митрополит Ефрем в одиночку, без церковного собора возвести игумена Исайю, по сути дела, в сан патриаршего местоблюстителя. Вполне возможно, что ополчение, обратившись к митрополиту Ефрему, переоценило степень его самостоятельности в Казани. Даже действуя в интересах церкви, он, видимо, не мог решить этот вопрос без совета с Никанором Шульгиным. А тому, напротив, было на руку, что именно казанского митрополита признали в земском ополчении временным главой Русской церкви. Да и сам митрополит Ефрем мог рассчитывать на приезд в столицу.

В подчинении Никанора Шульгина оставалась огромная сила, сопоставимая по численности с отрядами ополчений. Только один отряд свияжских татар, отправленный Шульгиным в конце 1612 года на помощь в борьбе с Иваном Заруц-ким, насчитывал более четырех тысяч человек[616]. Поэтому пока шла борьба за Москву, Шульгину многое прощалось и сходило с рук. Его даже повысили до ранга воеводы, отправив в поход на Арзамас; далее казанское войско должно было действовать против Ивана Заруцкого, обосновавшегося под Рязанью[617]. По дороге Никанор Шульгин исполнил свою старую угрозу курмышскому воеводе Смирному Елагину, сменив его на другого — Савина Осипова[618]. Между прочим, когда воевода нижегородского ополчения князь Дмитрий Пожарский также пытался сместить Елагина и заменить его нижегородским дворянином Дмитрием Саввичем Жедринским в феврале 1612 года, ему это не удалось[619]. Курмыш, вступивший в союз с Арзамасом и другими понизовыми городами — Козьмодемьянском, Ядрином, Санчурином и Свияжском, только отдалялся от нижегородского движения. В начале лета 1612 года он держался присяги царю Дмитрию[620], то есть поддерживал подмосковные «таборы», а не земские силы, собиравшиеся в Ярославле.

Показательно, что арзамасского воеводу Григория Очина-Плещеева, присланного из полков подмосковного ополчения и возглавившего приказную администрацию после присяги города Лжедмитрию III — Псковскому вору, пленили и, ограбив, отправили в Казань к Никанору Шульгину, который его позднее в тюрьме «уморил»[621]. Внешне всё выглядело так, что Казань превращалась в форпост земских сил, противостоявших остаткам самозванщины. Но основной целью Никанора Шульгина было подчинение городов на казанско-нижегородском пограничье. Еще одна причина, заставившая его уйти из-под охраны казанских стен в опасный поход под Арзамас, проясняется из спорного земельного дела по поводу арзамасского поместья Семена Нетесева. Прежний владелец, как выяснилось позднее, был просто убит по приказу Никанора Шульгина! О «насильствах» казанского дьяка били челом братья Семена Нетесева, писавшие, что «в нынешнем же во 121-м году (не ранее 1 сентября 1612 года. — В. К.) брата их роднова Семена Нетесева Никонур Шульгин казнил смертью, и после того бил челом боярам о том отца их поместье». Грамота была дана от властей подмосковного ополчения 22 ноября 1612 года[622]. Арзамасский поход Никанора Шульгина оказался трагически памятен целому уезду, а не одной семье дворян Нетесевых. Согласно дозорным книгам, многие поместья запустели «от Никонуровых кормов Шульгина и от казанских ратных людей». Присутствие казанцев в Арзамасском уезде сравнивали с действиями «тушинсков воров», «татарской войной» и походами «черкас»[623].

Свою главную ошибку Никанор Шульгин совершил тогда, когда начал препятствовать участию Казани в земском соборе. Грамоты о созыве собора стали рассылаться властями «Совета всея земли» с середины ноября 1612 года. Дело шло к царскому избранию, а это означало конец чрезвычайным полномочиям дьяка в Казанской земле. Тогда-то он и решился на противодействие земской власти. Первой жертвой, по свидетельству челобитной дьяка Ивана Поздеева, стала Вятка, куда Шульгин прислал большой отряд стрельцов «с вогненым боем», чтобы заставить вятские власти отказаться от участия в земском соборе. Из слов Ивана Поздеева можно увидеть, что речь также шла о продолжении существования самостоятельного Казанского государства. Новую присягу Никанор Шульгин и его главный советник на казанском посаде земский староста Федор Обатуров задумали на свой страх и риск, «умысля без мирского ведома». Ведь дело шло о прямом неповиновении решению о созыве избирательного земского собора. Шульгин «велел по записи крест целовать на том, что вяцким городом быть х Казанскому государству, а Московского государьства ни в чем не слушати, и с Казанским государьством стояти за один, и друг друга не подати, и для государева царского оберанья выборных людей и денежных доходов к Москве не посылать, а прислати в Казань»[624].

Вспоминал об этих событиях в Вятской земле дьяк Иван Поздеев много лет спустя, поэтому к его обвинениям нужно отнестись с известной долей осторожности. Однако детали той истории он должен был запомнить очень хорошо, потому что случившееся едва не стоило ему жизни. Вятчан, сопротивлявшихся воле Никанора Шульгина, «велели, за приставом сковав, прислати в Казань». Двенадцать человек вятских жителей были повешены в Казани. Никанор Шульгин добился своего и продолжал распоряжаться доходами с Вятки по своему усмотрению («денежные многие доходы роздавал, где ему годно»). Даже отправившись в поход в Арзамас, он не забыл о вятских врагах и специально послал своих людей, чтобы арестовать и привести в казанскую тюрьму Ивана Поздеева. Как позднее вспоминал в своей челобитной вятский дьяк, «и в тюрьме сидел долгое время, и многую нужу терпел, и ждал от Никонора смертного часа»[625]. Стоит напомнить, что тогда же попали в тюремное заключение в Казани и участники освобождения Москвы голова Лукьян Мясной с товарищами, оставшиеся некогда в земском ополчении.