Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1 - Сергей Кургинян

В-третьих, при наличии объекта можно кайфовать. «Ну, проедешь ты на «Роллс-ройсе» по Лондону — и что? Будьте добры, соблюдайте правила уличного движения… И так далее. А если хочется со спецномерами (пусть даже и коммерческой серии)? Да с мигалками? Да кортежем? Да с вооруженной охраной (хоть помповые — все равно ружья)? Да так, чтобы все улицы перекрывали? А если какие-нибудь «Жигули» по дороге, то чтоб сразу в сторону. Это вам уже не деньги, не скука в дворцах и виллах. Это кайф! Адреналин!»

Не так давно по телевизору показывали одного такого адреналинщика… Тот прямо говорил: «Кайф! Купил поместье… Сижу, чай пью, а мужички докладывают… Ну, про погоду и вообще». Попробовал бы он сказать во Франции что-нибудь подобное. А тут — можно. Что, анекдот эпохи, в котором политический лидер увещевает олигархов: «Вы же все приватизировали — нефть, золото, уголь, пора и о людях подумать», — а лидеру отвечают: «Да, душ по триста не мешало бы!» — не имеет корней в реальности? Имеет, имеет! Это и есть кайф, адреналин или третье основание для сохранения объекта, как его ни назови — государство или дойная корова. Что для гедониста одно и то же.

Раздавить или отбросить элиту ненависти своими силами оппозиционные «слаботочники» не могли. В этом и была фундаментальная унизительность ситуации. Но соединить свои слабые токи с элитой гедонизма и дать ей хотя бы потеснить элиту ненависти… в каком-то смысле это удалось. Таков весьма проблемный (вновь подчеркну — и позитивный, и унизительный) промежуточный результат.

Нынешнее государственное состояние — это частичное обнуление элиты ненависти за счет триумфа элиты гедонизма. Обнуление, конечно, носит относительный характер. Элита ненависти занимает достаточно прочные позиции. Она чуть-чуть отступила, чуть-чуть забилась в очень (очень-очень) элитные щели, чуть-чуть сменила лексику, «молотя» под патриотизм, а то и под социальную справедливость.

Но все эти уступки, которых удалось добиться невероятной ценой, отнюдь не означают окончательного исторического поражения элиты ненависти. Она еще будет пытаться брать реванш, и не раз. И именно как элита. В России оранжевая «улица» может возникнуть только как добавление к совсем другому — собственно элитному — оранжизму. В этом принципиальное отличие от Украины, где «улица» все-таки значила чуть больше, а элита чуть меньше.

Даже в конце 80-х годов, когда квазиоранжевые страсти кипели в Москве, выплеснуть оранжевую энергию на улицы можно было только с высочайших элитных благословений. Сегодня, когда энергии намного меньше, это еще труднее. Поэтому оранжисты будут искать элитного реванша. Они будут творить по этой части чудеса, опираясь на противоречивость элиты гедонизма, своего врага и собрата. Оранжисты понимают, что только в этом их шанс в России! Ох, как понимают! Потому что люди неглупые. А еще вдобавок идейные. Идейка скверненькая («эта страна» и прочее), но все же идейка. А у гедонистов-то и этого нет.

Отпихнуть «ненавистников» гедонисты могут. Начать лакомиться государственностью (и бабки, и разруливание, и кайф) тоже могут. Но дальше-то что?

Коллизия, которую я рассматриваю, касается отнюдь не только России. Запад создал третьесортные, но очень лакомые и достаточно широкие элитные ниши. Ниши гедонизма. Теоретически можно себе представить, что в России какие-то немногочисленные представители элиты захотят государства как инструмента не гедонистического, а иного. Например, инструмента Большой Игры.

Вот, скажем, элиты Зимбабве не могут видеть в своем государстве инструмент Большой Игры. Потому что государство маленькое. Так зачем им государство вне вышеназванной триады (дойка, разруливание, кайф)? Либо они почему-то любят свой народ и относятся к государству не инструментально (тогда они элита идеи). Либо оно им за пределами вышеназванной триады абсолютно не нужно. Но у триады есть ограничения. Ну, продержалась у власти определенная элитная группа лет двадцать — двадцать пять. Надоила… Разрулила… Покайфовала… Что дальше? Позиции в гедонистической западной нише есть. Никакая другая гедонистическая ниша не конкурентоспособна. Запад монополизировал гедонистическую инфраструктуру, знаки и фигуры престижа. Что тебе шейх, что вождь… «Оттягиваться» он хочет в местах престижного западного релакса, а не в своем северо- или центральноафриканском дворце. А вот ловить кайф доминантности он может только на своей территории.

Но если он гедонист и ему предложат выбирать между удовольствием-1 (суперроскошное размещение на европейской гедонистической суперэлитной территории) и удовольствием-2 (вытирание ног об автохтонных рабов), то он в итоге выберет удовольствие-1. Он, конечно, повыпендривается и сначала скажет, что не хочет выбирать, а хочет все сразу. Но ему возразят, что выбирать надо. Что он, конечно, может выбрать второе (это самое «вытирание ног»), потеряв первое (Монте-Карло и так далее), но при таком выборе у него потом и второй кайф отберут с помощью очередной оранжевой революции.

И почему это гедонист, поняв, что с ним не шутят и выбор действительно таков, будет артачиться? Потому что он хочет играть в мировой преферанс, используя фишки под названием «народ и государство»? Но если это все Зимбабве, то фишки такие невозможны. К тому же если он гедонист, то он не игрок.

Используя пошлую и жалкую в своей неказистой роскоши инфраструктуру, сделав себя монополистом по части этой инфраструктуры гедонизма, Запад гениальным образом решил проблему. Он оторвал элиты от народов, с которыми они должны быть связаны, интегрировал элиты в себя и снял с них груз исторических обязательств перед их народами. Элиты гедонизма, меняясь и кривляясь, превращали народы в слизь, в гной истории. Развитие народов оказалось ненужным.

Такие смены элитных масок и типов кривляния, конечно, можно попробовать назвать модернизацией элит за счет народов. Но только абсолютно не понимая, что такое модернизация.

«Я вижу рабство и гнет, произвол и насилье повсюду, безмерный чувствую стыд, ибо народ мой унижен — и этим унижен я сам», — писал Уолт Уитмен от лица элиты модернизации. Обучавшаяся на Западе и пропитанная его культурой латиноамериканская интеллигенция возвращалась в свои нищие страны для национально-освободительной борьбы (синоним стартовой фазы догоняющей модернизации). Она теряла завоеванные на Западе позиции, возможности процветания, культурного самовыражения… Ради чего? Ради полунищеты и с трудом осваиваемой массами проповеди… А то и ради жертвенной смерти… Ведь доктор Че Гевара вполне мог преуспевать на Западе, но выбрал иное…

Народ… Если он для элиты является источником мелких, вторичных по отношению к гедонизму лакомостей, то его можно использовать, но не более. Да и то недолго. Потому что и от дойки можно устать, и от кайфа властвования. А на «разруливание» (оно же укоренение на западной элитной территории) не нужно исторически длительного периода. Дети вписываются в чужую элиту, получают позиции в бизнесе, правильным образом строят собственные семьи (включая в них представителей западного элитного сообщества). Ну, и все…

А что еще надо-то гедонисту? Решил он эти задачи — народ становится чистым обременением. Страна — тоже. И чем тогда гедонист будет отличаться от ненавистника? Тем, что просто наплюет и сдаст, а не будет отплясывать джигу на трупе? Невелика разница, если мы говорим о жизни, а не о смерти.

Для «слаботочников» элита гедонизма была инструментом. Средством отодвигания (а по возможности, избывания) элиты ненависти. Но и для гедонистов «слаботочники» были инструментом. Так сказать, средством самолегитимации.

И вот, получив такой культурный и социальный результат, мы говорим о развитии… А есть ли на него хоть какой-то шанс? Ведь речь не об отдельных фигурах. И не о политических лидерах даже. Речь о социальных группах и элитах. На что мы надеемся? Есть ли на что надеяться?

В случае, если мы встанем на позиции романтизма, то надеяться не на что. Ситуация исторического поражения (а оно несомненно) обрекает нас на абсолютно другую — глубоко неромантическую — логику поведения. Я не хочу сказать, что мы должны предать идеалы, стать циниками. Нет, конечно же, мы можем что-то изменить, лишь сохранив в себе идеальное. Но это сохранение не имеет ничего общего с романтизацией реальности.

Наши надежды следующего десятилетия, как и надежды предыдущего десятилетия, будут нести горький привкус унижения. И чего-то добиться мы можем только игнорируя несовершенство наших надежд. Отказавшись от их воспевания и вместе с тем трезво их перечислив. Причем начав с самых, так сказать, несовершенных. И потому самых реальных.

Надежда № 1 — на то, что западная ниша окажется «не того». Условно можно назвать это надеждой в духе злоключений Прохорова в Куршевеле, но возведенных в тысячную степень. Причем сразу и количественно (в смысле количества случаев и персонажей, ими задетых), и качественно (в смысле объема проблем, которые будут возникать у наших гедонистов в столь желанной западной нише).