Семейство Борджа (сборник) - Александр Дюма

Услышав этот рассказ, отнявший последнюю надежду у тех, кто ее еще хранил, один из папских слуг спросил у славянина, почему тот, оказавшись свидетелем подобной сцены, не сообщил о ней губернатору города. Однако славянин ответил, что с тех пор, как он стал лодочником, ему сотни раз приходилось видеть, как сбрасывают в Тибр трупы, и никого это не беспокоило. Потому он решил, что этот труп – такой же, как прочие, и сообщать о нем не следует, поскольку он не важнее тех, что были прежде.

Руководствуясь полученными сведениями, слуги его святейшества обратились к лодочникам и рыбакам, обитавшим поблизости, и, поскольку тому, кто найдет труп герцога, было обещано хорошее вознаграждение, охотников набралось до сотни. К вечеру того же дня – это была пятница – двое рыбаков вытащили из воды мертвеца, в котором вскоре признали несчастного герцога.

При осмотре трупа никаких сомнений в причине его гибели не возникло. На нем было девять ран, и самая серьезная из них – перерезанная шейная артерия. Что же до одежды, то она была не тронута; камзол, плащ, перчатки за поясом и даже золото в кошельке – все было цело; герцога явно убили из мести, а не ради наживы.

Лодку, в которой находился труп, пригнали к замку Святого Ангела, куда и перенесли тело; после этого во дворец герцога послали за роскошным нарядом, в котором тот был на празднике, и облачили в него погибшего, а рядом положили знаки отличия генерала церкви. Тело пролежало так целый день, однако пребывавший в отчаянии отец герцога не набрался смелости бросить на него хоть взгляд. Наконец с наступлением ночи самые верные и достойные из слуг перенесли его в церковь Санта-Мария-дель-Пополо, что сопровождалось всей помпой, какой двор и церковь могли обставить похороны папского сына.

Тем временем Чезаре Борджа обагренными в крови руками возложил королевскую корону на голову Федерико Арагонского.

Этот удар потряс Александра VI до глубины души. Не зная вначале, на кого обратить подозрения, он приказал во что бы то ни стало разыскать убийц, однако мало-помалу ему открылась страшная правда. Поняв, что удар нанесен членом его семейства, он впал в неистовство; словно безумец, папа в изодранной одежде и с осыпанными пеплом волосами пронесся по залам Ватиканского дворца и, ворвавшись в помещение, где заседала кардинальская коллегия, принялся, захлебываясь рыданиями, признаваться в сотворенных им бесчинствах и утверждать, что кровавая распря у него в семействе – справедливое наказание Господне за грехи. После этого он бросился в самую дальнюю и уединенную комнату дворца и заперся в ней, заявив, что желает умереть с голоду. В течение шестидесяти часов он отказывался от пищи, не спал ни днем, ни ночью, а тем, кто стучался в дверь и умолял его вернуться к жизни, отвечал, стеная, словно женщина, либо рыча, словно лев; даже его новая любовница Джулия Фарнезе, которую называли Прекрасной Джулией, будучи не в силах поколебать папу, послала за Лукрецией, его дважды возлюбленной дочерью, чтобы та попыталась сломить его упорство. Лукреция покинула свое уединенное убежище, где оплакивала герцога Гандийского, и явилась утешать отца. При звуках ее голоса дверь и впрямь отворилась, и только тогда кардинал Сеговийский, который целый день стоял у порога на коленях и умолял его святейшество набраться мужества, смог войти вместе со слугами, принесшими вина и еды.

Папа пробыл один на один с Лукрецией три дня и три ночи, после чего вышел – спокойный, хотя и безутешный; Гвиччардини утверждает, что дочь убедила его: не стоит слишком явно выказывать любовь к погибшему перед убийцей, который вскоре должен был вернуться, так как это небезопасно.

Между тем Чезаре Борджа сидел в Неаполе – скорее для того, чтобы дать поутихнуть отцовскому горю, чем с целью довести до положительного результата переговоры, которые ему были поручены и суть которых сводилась к следующему: устроить брак Лукреции и дона Альфонса Арагонского, герцога Бичелли, принца Салернского, побочного сына Альфонса II и брата донны Санчи. Лукреция, правда, была замужем за владельцем Пезаро, однако отцу ее небом было даровано право соединять и разлучать. Поэтому на сей счет можно было не волноваться: когда жених и невеста будут готовы, папа даст разрешение на развод. Александр был слишком хорошим политиком, чтобы позволить дочери оставаться замужем за бесполезным ему человеком.

К концу августа стало известно: папский легат, выполнив свою миссию при дворе нового короля, собирается вернуться в Рим. 5 сентября, то есть спустя всего три месяца после смерти герцога Гандийского, он действительно возвратился и на следующий день, 6 сентября, отправился в церковь Санта-Мария-Новелла, у входа в которую его по традиции ждали сидевшие верхом кардиналы и послы Испании и Венеции при Ватикане, резиденции его святейшества. Представ перед консисторией, он согласно церемониалу подошел к папе, который благословил сына и поцеловал, после чего, опять-таки в сопровождении кардиналов и послов, Чезаре проследовал в свои покои, откуда уже один направился в комнаты папы: в консистории они не обменялись ни единым словом, а между тем отцу с сыном было о чем поговорить – но не о герцоге Гандийском, как можно было бы подумать: ни в этот день, ни потом имя его не было ни разу произнесено, словно несчастного молодого человека никогда не существовало на свете.

Впрочем, Чезаре привез добрые вести. Король Федерико согласился на предложенный брак, поэтому женитьба Сфорца на Лукреции отменялась. Кроме того, Федерико дозволил эксгумировать труп Джема, который, как нам известно, стоил триста тысяч дукатов.

Итак, желание Чезаре исполнилось: он вместо герцога Гандийского стал вторым человеком после папы, и жители государства вскоре убедились, что новый вице-государь быстрыми шагами ведет Рим к безднам распущенности. Начались сплошные праздники, балы и маскарады; начались пышные охоты, на которых Чезаре, наскучив, должно быть, пурпурным цветом, стал появляться не в кардинальской мантии, а во французском платье, сопровождаемый, словно король, кардиналами, посланниками и гвардейцами. Город, где находился престол его святейшества, словно куртизанка, предался оргиям и распутству; по словам кардинала Витербского, даже во времена Нерона и Гелиогабала[157] никогда в Риме не было таких неистовых бунтов, невообразимой роскоши и кровавых убийств. Никогда на город не обрушивалось столько бед, никогда его не бесчестили столько доносов, никогда сбиры до такой степени не обагряли его кровью. Грабителей развелось столько и наглость их дошла до такой степени, что невозможно было войти в город, а вскоре и в самом городе стало опасно находиться. Стены дома или замковой башни уже не могли никого защитить. Справедливость и правосудие отсутствовали. Городом правили золото, сила и наслаждения.

Однако все эти праздники отнимали столько золота, что оно таяло буквально на глазах, и вот уже Александр и Чезаре, словно орудия праведной кары небесной, стали зариться на деньги даже тех, кто, будучи ими подкуплен, вознес их на вершины могущества. Первым, на ком они испробовали новое средство выколачивания золота, был кардинал Козенцы. Случилось это так.

В свое время некой монахине, последней наследнице португальской короны, было дано разрешение выйти замуж за побочного сына последнего короля. Этот брак оказался как нельзя более некстати для Фердинанда и Изабеллы Испанских, и они направили к Александру VI послов с жалобой на то, что этот союз заключен в то время, когда Арагонский дом и святейший престол собираются соединиться родственными узами. Александр рассудил, что жалоба справедлива, и решил дать ей ход. Для этого он заявил, что в глаза не видел указа с разрешением на брак, за подписание которого получил в свое время шестьдесят тысяч дукатов, и обвинил архиепископа Козенцы, в чью обязанность входило редактировать папские указы, в выдаче фальшивого разрешения. Архиепископ был препровожден в замок Святого Ангела, где вскоре начался его процесс.

Однако доказать справедливость предъявленного обвинения было непросто, тем более что архиепископ упрямо твердил, что указ подписан папой, и тот решил прибегнуть к беспроигрышной хитрости.

Однажды вечером в помещение, где был заперт архиепископ Козенцы, вошел кардинал Валенсийский и с открытым и ласковым выражением лица, которое он быстро научился принимать, когда понял, как это выгодно, заявил узнику, что папа находится в затруднении и лишь он, архиепископ, коего его святейшество почитает своим лучшим другом, может помочь.

Архиепископ ответил, что он весь к услугам его святейшества.

Тогда Чезаре Борджа уселся за стол, облокотившись о который сидел пленник, когда он вошел, и разъяснил ему всю нелепость положения святейшего престола. К моменту заключения столь важного альянса с Арагонским домом, то есть помолвки Лукреции с Альфонсом, папа не мог признаться Фердинанду и Изабелле, что за жалкую горстку дукатов подписал согласие на брак, в результате которого супруги получили все законные права на португальскую корону, тогда как Фердинанд и Изабелла могли владеть ею лишь по праву завоевателей. Такое признание тотчас же свело бы на нет все договоренности, и папская династия оказалась бы в опасности, поскольку были бы потрясены сами основы, на коих она желала упрочить свое могущество. Поэтому архиепископ должен понять: папа хочет, чтобы он доказал свою дружбу и преданность и признался, что счел возможным сам подписать разрешение. А поскольку такое решение имел право принимать только папа, то его, архиепископа, будет легко обвинить в том, что он заранее был уверен в согласии папы. Впрочем, Александр вправе не только принимать решения, но и вознаграждать, и если его решение оказалось поистине отцовским, то награда будет королевской. А в качестве награды папа готов назначить архиепископа легатом, причем в кардинальском чине, для присутствия на бракосочетании Лукреции и Альфонса – он заслужил эту милость, так как брак состоится лишь благодаря его преданности.