Лики миров (СИ) - Елена Владимировна Добрынина

— Ты — не все! Когда ты, наконец, поймешь это?! Ты — мой сын, наследник. То, что сойдет с рук остальным, для тебя непозволительная роскошь! Ты не имеешь права рисковать своей жизнью!

Лик показательно закатывает глаза, и, тяжело вздохнув, отвечает, спокойно и почти издевательски:

— Я не просил о подобной чести и с радостью уступлю ее другому.

Владыка нарочито медленно, не торопясь, заложив руки за спину, прогуливается по залу, обходя сына по кругу. Выражение лица его становится страшно-предвкушающем, пугающим до дрожи.

— Не думаешь о себе, подумай о других. О народе… нашем народе, сын, — голос правителя снова становится спокойным. Но за спокойствием этим угадывается буря. — Один неоперившийся птенец уже последовал твоему примеру и сорвался в пропасть, — взгляд черных глаз стрелой вонзается в собеседника, мстительно, беспощадно. — Сколько их еще будет, тех, чья жизнь на твоей совести? Ты думал об этом?

Лик бледнеет, дышит тяжело, пальцы его сжимаются в кулаки, но взгляд Владыки он выдерживает и глаз не отводит.

— Не думал. А следовало, Эрилик. Ты на виду, с тебя берут пример остальные, — продолжает Владыка.

— Разумеется, — подбородок юноши упрямо поднимается вверх, темно-синие глаза сверкают зло, — мне следует уподобиться тебе, отец: запереться в четырех стенах и заняться бумажками.

— Не бумажками, глупец, а торговлей и дипломатией, — лицо Владыки становится хищным, острее проступают желваки и скулы.

Зачем, ну зачем Лик его злит?

— Если бы ты больше времени уделял своим непосредственным обязанностям, то знал бы, насколько они важны.

— О да, менять эльдион на тряпки, что может быть лучше? — с презрением выплевывает парень в лицо отцу, — скоро у соседей его будет больше, чем у нас. Знаешь, как они называют народ Таар-

ди-Ора? Дикарями и животными, раздающими сокровища даром. Огромное достижение..

— Идиот!

Я зажимаю рот рукой и, похолодев, смотрю на то, как резко Владыка хватает Лика за ворот, притягивая к себе. Пальцы мужчины сжимаются в кулак, рука поднимается вверх, готовясь нанести удар. Лица правителя я не вижу, а вот Лик… По губам его блуждает невыносимая ухмылка, глаза лихорадочно блестят.

— Ну же, давай, — произносит он певуче, почти нежно. — Ты ведь так давно мечтал это сделать.

Владыка медлит. Я вижу, как чудовищно он напряжен, сколько сил ему приходится прикладывать, чтобы взять себя в руки. Наконец, он разжимает пальцы и отходит в сторону. В том, как это проделано, мне чудится брезгливость.

— Дикий, упрямый строптивец, — произносит мужчина. И лицо его, которое сейчас я вижу вполоборота, настолько безжизненно холодно, что я закусываю губу, чтобы не закричать, — Да хранят духи Таар-ди-Ор от такого правителя. Ты разочаровал меня.

Лик, безумец, улыбается. Его совершенно не пугает ни тон отца, ни его слова: он только рад будет, если тот передаст трон кому-нибудь еще. Власть не манит Лика. Только легенды, сражения, свобода и риск занимают его мысли.

Но правитель знает сына не хуже меня.

— Я запрещаю тебе проходить церемонию! — низкий голос Владыки разносится по залу, и сказанное тяжелой плитой ложится на меня, давит, не давая вздохнуть. — Ты не получишь крылья, пока не образумишься.

— Что? Но ты не можешь… — сейчас перед правителем стоит растерянный мальчишка, у которого только что из рук выдернули самую большую драгоценность.

— Могу, Эрилик. Или ты возьмешься за ум, или больше у меня не будет сына. Выбор за тобой.

Мгновение-другое Лик вглядывается в лицо Владыки так отчаянно, словно ищет там что-то, потом снова вскидывает подбородок и, крутанувшись на каблуках, быстрым шагом покидает зал. Гулко хлопают двери, возмущенные таким грубым к себе отношением.

Владыка тяжело опускается в кресло, проводит ладонью по лицу и смотрит перед собой, усталый, изможденный, сразу постаревший на десяток лет.

Умеют ли птицы плакать? Я никогда не задумывалась над этим вопросом. Ответ пришел сам собой: соленые капли падали на ровную поверхность купели, заставляя ту расходиться кругами. Снова и снова. Сначала я даже рассердилась: из-за этой ряби видение отступило, выталкивая меня обратно в реальность. И только потом поняла: плачу, да, я плачу… Память Джалидеи творила со мной странные вещи: будто кожу с души сдирала, заставляя остро чувствовать растерянность и боль совсем еще юной девушки, почти ребенка. Она так любила Лика совсем еще детской, но оттого искренней и безусловной любовью и места не могла найти себе от беспокойства за него. Она… или я?

Неожиданный звук отвлек меня от странных моих мыслей. Опять эта настырная птица! Ищет еду, вороша камни гнутым клювом. Еда… Хорошая мысль. Мне тоже хотелось есть. Но еще больше хотелось знать, что было дальше..

Глубокий вечер. Сидя перед зеркалом, я расчесываю волосы. На сердце тяжело. С того самого разговора прошла уже треть сезона. Все друзья Лика из тех, что одного с ним возраста, прошли обряд и получили крылья. А он… он отдалился, стал раздражительным и еще более отчаянным. Задирал тех, кто был сильнее и старше, туманил разум дурманом и устраивал в своих покоях громкие пирушки с очень сомнительными личностями. Казалось, он совсем потерял опору под крылом. Или задался целью на зло отцу продемонстрировать миру свою полную никчемность.

Однажды я, побаивающаяся Владыку, осмелилась просить его изменить свою решение. Но тщетно. Отец не уступал сыну в бессмысленном упрямстве.

Тихий, но настойчивый стук доносится со стороны окна. Я смотрю туда и вижу Лика, делающего мне знаки. Я бросаюсь к нему, открываю окно и отхожу в сторону. Лик привычным ловким движением спрыгивает с подоконника вниз.

— Привет, — говорит он так, будто мы только вчера с ним виделись, — хочешь новость?

Его глаза блестят, по щекам разлит нездоровый румянец. Я пристально вглядываюсь в его лицо, пытаясь понять, в ясном ли он уме… Кажется, да, только взволнован до предела. И ему не меньше хочется рассказать о чем-то, чем мне — выслушать его. Я молча киваю, несколько раз и быстро-быстро. Лик фыркает довольно и садится на кровать.

— Скоро мне здесь не будет, Дея, — говорит он.

Я не понимаю его. Как? Крылья он так не получил, а без них далеко отсюда не уйти.

— Я нашел способ, — радостно сообщает он, — точнее сказать, способ нашел меня. Вот, смотри..

Он протягивает мне раскрытую ладонь, на которой, поблескивая в приглушенном вечернем свете, перекатывается волчок с четырьмя цветными полями.

Дрожь, прошедшая вдоль хребта, заставила нахохлиться, а потом и встряхнуться, взъерошив перья. Воспоминания рассеялись, оставив меня наедине с растерянностью, пораженную и испуганную.

Будь я