Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов) - Олег Михайлов

Жалея ногайцев, поставлявших провиант, Ермолов запретил усиливать перевозочные средства, и под вещи Грибоедову дали одну арбу вместе с адъютантом наместника Шимановским.

Расположившись в доме коменданта Грозной, Ермолов ожидал подхода остальных войск и коротал время за беседой с Грибоедовым, которой не мешало раскладывание новомодного пасьянса «Гробница Наполеона».

А для серьезного разговора было немало причин.

Утром на Рождество в Червленную прискакал фельдъегерь с известием о событиях 14 декабря и восшествии на престол императора Николая.

Говорили короткими фразами, понимая друг друга с полуслова, и перемежали их длительными паузами.

– Представляешь, какая теперь в Петербурге идет кутерьма! – сказал Грибоедов, то сжимая кулак, то разводя сильные пальцы пианиста. – Чем-то все кончится!..

Без посторонних лиц наместник на Кавказе и чиновник по иностранным делам были на «ты».

– Я послал офицера к Воронцову. Выяснить, что происходит на юге… – не сразу отозвался Ермолов, выкладывая по углам четырех карточных королей на простом деревянном столе.

Из Новороссийской губернии, где начальствовал М.С.Воронцов, доходили неподтвержденные слухи о волнениях в армии.

Грибоедов поправил очки и взял колоду.

– Итак, Александр Павлович скончался. – Он накрыл червонного короля дамой той же масти. – Константин Павлович сам отказался от престола… – Та же участь постигла трефового короля.

– Остается молодой император, – мрачно-усмешливым басом подхватил Ермолов, подвигая Грибоедову короля бубен.

– И еще не известный нам благородный мужчина, – возразил Грибоедов. Он снял очки и поднес близко к глазам короля пик: – Обладающий огромной силой в своих владениях…

Последние два тревожных года, обещавших наступление развязки, Ермолов употребил на то, чтобы укрепить Кавказский корпус верными ему людьми. В 1823 году вопреки желанию императора он назначил своей волей Н.Муравьева командиром 7-го Карабинерного полка, командиром 41-го Егерского – члена тайного общества А.Авенариуса, а командиром Грузинского гренадерского – его единомышленника Г.Копылова. Одновременно Ермолов вызывает в Тифлис для службы по особым поручениям своего старого приятеля В.Ф.Тимковского. А в штабе корпуса работает еще один член тайного общества и родственник Якубовича – П.Устимович.

И вот теперь развязка близка.

Когда в Червленной Ермолов вскрыл конверт и поздравил окружающих с новым императором, то сразу понял, что означает для него эта перемена. При той ненависти, какая была к нему при дворе, он оставался у дел лишь благодаря Александру Павловичу и нескольким лицам: дежурному генералу Закревскому, начальнику главного штаба Волконскому, статс-секретарю Кикину. Теперь Александра I нет, Закревский назначен генерал-губернатором в далекую Финляндию, а начальником главного штаба стал генерал Дибич…

– На благородного мужчину есть управа, – покачал он своей львиной головой, доставая даму пик. – Зло, неудача, слезы…

Теперь он медлил с отдачей приказа о приведении войск к присяге Николаю I; ранее личный состав Отдельного Кавказского корпуса уже присягнул Константину Павловичу.

– Не забывай, Алексей Петрович, что, по карточным законам, пиковая дама рядом с благородным королем теряет свои злодейские свойства. Она становится всего-навсего женщиной темной масти, – тонко улыбнулся Грибоедов, в то время как Ермолов вдруг сдвинул густые брови и стал всматриваться в окно.

Теплый и солнечный день сменялся сумерками. Снизу по почтовому тракту подымалась тройка, окруженная двумя десятками казаков. «Еще фельдъегерь! Не к добру…» – подумал Ермолов. Дурное предчувствие, томившее его с утра, оправдывалось.

Почти тотчас появились в черкесках и полушубках ермоловские адъютанты Талызин, Шимановский и Сергей Ермолов, двоюродный племянник главнокомандующего. Они сообщили, что привезли из Червленной фельдъегеря Уклонского.

– Зови! – повелел Ермолов.

Уклонский вынул из сумки на груди тонкий конверт и подал генералу. Ермолов надорвал конверт, развернул бумагу. В глаза ударили строки: «Приказать немедленно взять под арест служащего при вас чиновника Грибоедова со всеми принадлежащими ему бумагами, употребив осторожность, чтобы он не имел времени к истреблению их, и прислать как оные, так и его самого под благонадежным присмотром…»

Ермолов положил бумагу в боковой карман сюртука и начал расспрашивать Уклонского о событиях в Петербурге. Фельдъегерь охотно и очень толково рассказывал о том, как 14 декабря несколько тысяч солдат и матросов с тридцатью офицерами отказались присягать Николаю Павловичу и вышли на Сенатскую площадь.

– Лейб-гвардии Московский полк… Гвардейский морской экипаж… Гренадерский полк… – перечислял Уклонский. – Духовенство явилось увещевать – не слушают… Прискакал генерал-губернатор Милорадович – кто-то из злоумышленников смертельно ранил его… Его императорское величество изволил приказать стрелять по каре картечью…

Ермолов скосил глаза на Грибоедова, тот сделался бледен как полотно.

– В Петербурге арестовано уже около ста человек, – продолжал фельдъегерь. – Трое Бестужевых, князья Трубецкой и Оболенский, графы Коновницын и Мусин-Пушкин, поэт Рылеев…

Рассказ Уклонского был прерван появлением дежурного по отряду полковника Мищенко, который доложил, что голова колонны прибыла в Грозную и расположена биваком около крепости. Ермолов приказал подавать ужин. Выйдя в сени, он коротко бросил Талызину:

– Пошлешь урядника Рассветаева. Пусть скачет в обоз, отыщет арбу Грибоедова и гонит в крепость…

Походный ужин незатейлив – всего два блюда. Но россказни Уклонского заставили просидеть за столом лишнее время. А может быть, и нужно было продлить ужин для других целей. Равнодушный к выпивке, Ермолов разрешил офицерам отведать спирта и угостить фельдъегеря. Талызин, как ловкий человек, предложил было вторую чарочку, но Уклонский отказался.

Наконец появился казак – ермоловский ординарец – и вызвал Талызина. Ермолов любил всегда сиживать после ужина подолгу: тут начинались разные шутки, истории, анекдоты. Но на сей раз ничего подобного не было, и, когда убрали посуду, главнокомандующий, обратившись ко всем, сказал:

– Господа! Вы с походу, верно, спать хотите. Покойной ночи!..

Между тем Талызин встретил арбу, приказав грибоедовскому камердинеру Алексаше спешно сжечь все бумаги хозяина, оставив лишь толстую тетрадь – «Горе от ума». Менее чем в полчаса бумаги были преданы огню на кухне капитана Козловского, местного офицера. Затем чемоданы были внесены в комнату, где должны были располагаться на ночь Шимановский, Жихарев, Сергей Ермолов и Грибоедов. Вскоре они пришли и все, кроме Грибоедова, разделись и улеглись прямо на полу. Чтобы удержать подушки, в головах были поставлены переметные чемоданы каждого.

Вдруг отворились двери, и вслед за дежурным по отряду Мищенко, который был уже в сюртуке и шарфе, вошли Талызин и Уклонский. Мищенко подошел к Грибоедову и обратился к нему:

– Александр Сергеевич! Воля государя-императора, чтобы вас арестовать. Где ваши вещи и бумаги?

Грибоедов весьма спокойно показал ему на переметные чемоданы, которые вытащили на середину комнаты. Начали перебирать белье и платье и наконец в одном из чемоданов нашли тетрадь. Мищенко спросил, нет ли еще каких бумаг. Грибоедов отвечал, что ничего больше нет и что все его имущество заключается в этих чемоданах. Их перевязали веревками и наложили печати. Потом Мищенко попросил Грибоедова пожаловать за ним. Его перевели в другой домик, где уже были поставлены часовые у каждого окна и у двери.

Ермолов провел ночь без сна.

Уничтожая бумаги Грибоедова, он спасал, возможно, и себя (так, кстати, охарактеризовал ермоловский поступок А.И.Тургенев после беседы с Пушкиным 9 января 1837 года) и дело. Теперь улики были уничтожены. Вместе с арестованным полетело письмо на имя начальника главного штаба Дибича. Грибоедов «взят таким образом, что не мог истребить находившихся при нем бумаг, – сообщал Ермолов, – но таковых у него не найдено, кроме весьма немногих, кои при сем препровождаются». В заключение командир Отдельного Кавказского корпуса сообщал, что Грибоедов «как в нравственности своей, так и в правилах не был замечен развратным и имеет многие весьма хорошие качества»…

Генерал ворочался, вздыхал, зажигал свечку и глядел в черное оконце. Он не знал того, что в далеком Петербурге, в Зимнем, двадцатидевятилетний император так же вот не спит, встает, идет к столу в кабинете, перечитывает, наклонив канделябр, записку, найденную в бумагах покойного брата. «Есть слухи, что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит или, по крайней мере, сильно уже разливается и между войсками… – собственноручно писал Александр I. – Есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют притом серьезных миссионеров для распространения своей партии…»