Черчилль. Биография - Мартин Гилберт

У Черчилля была ванна и бак для нагревания воды, а Эмиля Эрзога он посылал на поиски свежей баранины, овощей и молочных продуктов. Но и этот минимальный комфорт порой нарушался. «Только что принял превосходную горячую ванну, – написал он Клементине 29 января, – лучшую за месяц, и наслаждался чистотой, как вдруг над головой раздался оглушительный грохот, и я весь оказался в печной саже. Снаряд проклятых бошей разорвался у нас над крышей, повыбивал стекла и перепачкал меня! Да, это очень странный мир, и я уже навидался всякого». Матери в этот же день он писал, что «приходит в раздражение от одной только мысли, как много всего должно быть сделано, а мои способности остаются неиспользованными в такое великое время. Но ты должна помнить, что для победы нужна настойчивость. Что касается меня самого, то на большом или малом посту, в кабинете министров или на линии огня, живым или мертвым, мой курс неизменен – «никогда не сдаваться». В том же письме он требовал от нее поддерживать контакты с друзьями.

Трое политиков, друзей Черчилля, собрались во Францию. Днем 31 января он встретился с ними у Макса Эйткена в Сент-Омере. Приехали Ллойд Джордж, Бонар Лоу и Ф. Э. Смит. Молодой офицер, который сопровождал Черчилля, позже вспоминал: «У них была общая уверенность, что от Асквита следует избавиться любой ценой». Ллойд Джордж дал понять, что намерен возглавить Военное министерство, и Черчилль надеялся, что он его получит. Сам он хотел бы сформировать некий действенный правящий орган, в который, по его мнению, должны были войти Ллойд Джордж, Ф. Э. Смит, Бонар Лоу, Карсон и Керзон. «Держу это постоянно в голове, – писал он жене. – Это будет альтернативное правительство, когда правление Асквита подойдет к концу».

Черчилль, впрочем, не торопился. «Если здесь все окончится благополучно, – написал он Клементине, – я стану гораздо сильнее, чем когда-либо. Я гораздо охотнее вернусь сегодня вечером в траншеи, чем домой на какую-нибудь заурядную должность. Но я бы так хотел повидаться с моей любимой кошечкой».

В феврале Черчилль провел три шестидневные смены на передовой. С наступлением темноты он перелезал через колючую проволоку и отправлялся на нейтральную полосу проверять передовые посты, скрытые в воронках от взрывов. Однажды вечером, когда он с группой офицеров приблизился к одной из таких воронок, немецкий пулеметчик открыл огонь. «Мы все нырнули в воронку, которая, как оказалось, была уже переполнена людьми, – позже вспоминал один из офицеров. – Но все, съежившись, как-то устроились. Внезапно в глубине воронки вспыхнул ослепительный свет. Старший офицер сквозь зубы потребовал: «Выключите этот чертов свет!» Только через пару секунд он сообразил, что, скрючившись, сам случайно включил собственный фонарь».

Иногда снаряды залетали на территорию фермы Лоренс. Однажды после ланча Черчилль с офицерами сидели за кофе и портвейном, когда начался обстрел. Один из снарядов упал довольно близко, так что дрогнуло окно. «Только мы начали обсуждать, не стоит ли укрыться в амбаре, – рассказывал Черчилль Клементине, – как раздался оглушительный грохот, помещение заполнилось пылью, тарелки разбились, стулья опрокинулись. Всех накрыло обломками, а адъютант Джок Макдэвид – ему всего восемнадцать – был ранен в палец».

Черчилль не рассказал Клементине, что ему и на этот раз повезло. «Уинстон занимался своим фонарем, – позже вспоминал Макдэвид. – Когда залетел снаряд, он возился с этой штуковиной, и осколок врезался в металлический корпус фонаря. Это было меньше чем в паре дюймов от его руки. Чуть ближе – и он бы наверняка лишился кисти». Макдэвид отправился домой в отпуск по ранению. В Лондоне он заглянул к Клементине и передал ей этот злосчастный осколок. Он также сообщил ей, что ее муж временно исполнял должность командира бригады и нес ответственность за четыре тысячи человек. Но это продолжалось всего сорок восемь часов – пока командир бригады куда-то ненадолго отлучился.

В первый из этих двух дней командования бригадой к Черчиллю явился неожиданный гость – лорд Керзон. «Я сводил его на мою разбитую ферму, – рассказывал он Клементине, – провел вдоль моих собственных траншей. Он рассказал мне все новости и в своей обычной энергичной манере изложил взгляды на людей и политику. К счастью, нас не задело. И снаряды, и пулеметные очереди очень тактично били туда, откуда мы уже ушли, или туда, куда мы еще не добрались».

На второй день гостем Черчилля был Хью Тюдор, друг по Бангалору, который теперь стал артиллерийским генералом и воевал при Лосе. Оба весьма критически оценили систему телефонной связи на фронте. «Дорогая моя, – написал Черчилль Клементине, – сколько ошибок они натворили при Лосе! Ты просто не поверишь, что такое возможно. Если бы мы в Адмиралтействе, как они, делали все вразвалочку, мы бы никогда не одолели немецкие субмарины. Видит бог, я бы заставил их всех прыгать, если бы у меня была власть, хотя бы месяц. На фронте, к примеру, должно быть раз в десять (как минимум) больше узкоколеек. Это война техники и умов – смелость и самоотверженность пехоты этого не заменяет и не никогда заменит».

10 февраля, находясь в резерве на новой ферме Сойер, Черчилль наблюдал за обстрелом Плугстерта. «Снаряды, попадавшие в церковь, – писал он, – поднимали клубы красной кирпичной пыли, которые весело смешивались с белыми клубами взрывов. Шрапнель била непрерывно. Трое или четверо наших людей, которые находились в городе, были ранены, один смертельно, другой просто был в шоке – снаряд взорвался рядом с ним, и он мог мгновенно погибнуть. За первые сорок восемь часов в резерве батальон потерял восемь человек – больше, чем за шесть суток на передовой. У меня осталось меньше 600 человек из 1000. Во многих батальонах то же самое».

Артиллерийские обстрелы стали привычной ежедневной опасностью. Посетив в тот же день с Хью Тюдором позиции британских войск в Плугстерте, Черчилль стал свидетелем того, как артиллеристы Тюдора открыли огонь по немецким траншеям. Затем ответили немцы. «Это был первый интенсивный артиллерийский обстрел, под который я попал. Конечно, это было довольно опасно, – рассказывал он Клементине. – Кроме артиллерии, немцы стреляли и из минометов. Видны были летящие мины. После того как мина падает, до взрыва есть определенный интервал времени, когда надо решить, что делать. Это мне больше всего понравилось. Оказалось, нервы мои в идеальном состоянии, не думаю, что хоть раз даже учащался пульс. Но после того как стрельба закончилась, я почувствовал странную усталость, словно целый день занимался тяжелой работой – сочинял речь или писал статью».

Через сорок лет Черчилль писал Тюдору, который напомнил ему об этом эпизоде: «На самом деле это был единственный случай настоящего артобстрела, который я пережил на передовой. Не скажу, что получил бы удовольствие, если бы это продолжалось восемь часов, а не час. Хорошо, они прекратили, как обычно, с приятной немецкой пунктуальностью».

13 февраля Черчилль вернулся на ферму. «Мне кажется, – написал он Клементине, – что все, что было в прошлом, – только сон, а я всю жизнь медленно двигался вперед с армией – от субалтерна до полковника». На следующую ночь он вновь пошел на нейтральную территорию, проверял проволочные заграждения, посещал посты. Вернувшись на ферму, лег немного поспать. К северу от Ипра слышалась артиллерийская канонада. Но ничто не могло помешать ему думать о политике. Узнав на следующий день, что Керзон, скорее всего, возглавит Министерство военно-воздушных сил, он писал: «Должен признаться, меня возмущает их неблагодарность. Если бы не мои личные усилия, у нас не было бы и половины воздушного флота, который мы имеем сегодня».

Утром 16 февраля, во время завтрака, ферма Лоренс вновь подверглась артиллерийскому обстрелу. Было несколько прямых попаданий. Два человека были ранены, в том числе один из пяти офицеров штаба Черчилля. «Мы спешно похватали нашу яичницу с беконом, хлеб, мармелад и укрылись в землянке, – рассказывал он Клементине. – Пока мы там отсиживались, штук двадцать снарядов взорвались на ферме и рядом. Было довольно странно жевать бекон и мармелад, в то время как врач перевязывал большую открытую рану нашему бедняге офицеру буквально в паре футов от нас!» Когда этот офицер отправился в отпуск по ранению, получил в подарок носовую часть снаряда, который его ранил. «Он поцеловал его! – написал Черчилль. – От радости, что уезжает, он почти не чувствовал боли».

В этот день Черчилль получил отчет о первых испытаниях танка, за что он так давно и настойчиво боролся. «Как видишь, идея приносит плоды, – писал он Клементине 17 февраля. – Но сколько усилий надо было приложить, чтобы что-то сделали! И насколько я бессилен! Ну не дураки ли они, что не используют мою голову? Или мошенники, которые ждут, пока ее не пробьет какой-нибудь залетевший осколок? Я не боюсь ранения или смерти, мне нравится здешняя жизнь, но их наглость и самодовольство порой вызывают у меня сильную злобу».