Харбин. Книга 2. Нашествие - Евгений Анташкевич

– Плохо. Я думаю, что люди всё-таки должны жить и радоваться жизни.

– Тут, Александр, я с вами согласен. Люди действительно должны жить и радоваться жизни. Кстати, а как у вас на личном фронте?

Снова перемена темы была неожиданной, и Сашик поднял удивлённые глаза:

– На «личном фронте»? Что это?

– Ну-у! – усмехнулся Лапищев. – Теперь я за вас спокоен. Если бы сейчас вас взялись вербовать японцы, толку от этого всё равно бы не было.

– Почему? – спросил Сашик.

– Вас удивило, что они стали бы вас вербовать или что от этого не было бы толку?

Сашик немного подумал и ответил:

– И то и другое!

– Ну что ж, отвечу и на «то», и на «другое»! – Лапищев смотрел на своего молодого собеседника с хитрой прищуренной улыбкой. – «То»! – значительно произнёс он и поднял палец. – Фашиста, да из такой семьи, не завербовать – грех! Ваша семья слишком авторитетна в Харбине! «Другое»! В этом городе вы как в консервной банке! Совершенно не знаете современного русского языка. Если в СССР вы будете так вскидывать глаза на простые фразы, которые у нас давно уже стали обычными, мои коллеги из контрразведки быстро вами заинтересуются – чужих у нас не любят.

Сегодняшняя беседа проходила как-то странно, и Сашик вытащил из кармана пачку «Жэтана»; крепкий дым толстых французских сигарет быстро перебил запах лапищевских папирос. Ответ Лапищева был ему непонятен.

– «Личный фронт» – это, наверное, личная жизнь? – переспросил он.

Сергей Петрович согласно кивнул и улыбнулся.

– На «личном фронте»? – Сашик повторил вопрос Лапищева. – Крупных событий не происходит. Фронт стоит на месте!

– Может быть, оно и к лучшему. Но это я так, для затравки.

Сергей Петрович сделал последнюю, очень дымную затяжку и вмял остатки папиросы в пепельницу. Сашик уже давно заметил, что его движения часто бывали резкими и даже грубыми. Это напоминало ему манеры рабочих мастеров из железнодорожных мастерских; они были простыми людьми, но в постоянном общении с инженерами, особенно из старых, обладавших хорошими манерами и с образованием, русскими интеллигентами многое перенимали, иногда очень комично. Чувствовалось, что Сергей Петрович провёл своё детство и юность не за гимназической партой или около университетской кафедры, а, вероятнее всего, в рабочей, мастеровой среде. Однако дипломатическая работа оставила свой след – он хорошо говорил, грамотно писал, иногда цитировал известных русских поэтов и писателей, однако окурки своей серой, грубой и сильной рукой растаптывал в пепельнице всмятку и выражения вроде «для затравки» были для него естественными.

– Александр Александрович, я хочу, чтобы вы ответили на один вопрос!.. – опять закурив, сказал он. – Однако, прежде чем ответить, подумайте!

Сашик смотрел на собеседника не отрываясь, ему казалось, что он догадывается, о чём тот его сейчас спросит.

– У вас есть много вариантов, но мы рассмотрим только два! Вы меня внимательно слушаете? Я могу продолжать?

Сашик кивнул.

– Тогда вариант первый – вы выбираете свой жизненный путь, если хотите, остаётесь с фашистами, но тогда мы сейчас расстанемся и будем считать, что вы от нас, а мы от вас свободны, и, если случайно встретимся в городе, можете со мною не здороваться, я не обижусь…

Сашик пошевелился…

– Погодите, Александр, не торопитесь, вы можете ответить сейчас, можете позже, однако выслушайте вариант номер два!

Сашик кивнул.

– Вариант номер два – мы работаем вместе на пользу вашей и моей родины – России. Сейчас она называется Советский Союз. – Лапищев секунду помолчал. – Если нужно время, чтобы обдумать ваше решение, оно у вас есть…

Езда из Фуцзядяня на Пристань получилась долгой и утомительной. Рикша, молодой китаец в войлочной шапке и ватной куртке, бежал хотя и резво, но всё-таки медленно, и Сашик снова успел замерзнуть.

Он сошёл у кондитерской в самом начале Китайской улицы.

«Хорошо, что Лапищев назначает встречи не утром и не вечером, – все места свободны, можно спокойно посидеть и подумать».

В зале кондитерской было всего несколько человек; почти все столики были свободны. Мысль зайти именно в кондитерскую пришла ему в голову по дороге, и не только потому, что на улице стояла стужа с пронизывающим ветром, он был хорошо, добротно одет: крытая шуба и бобровая шапка уберегали от холода и ветра. Выйдя из маленькой китайской гостиницы и перебирая в голове только что закончившийся разговор с Сергеем Петровичем, он понял, что всё, что он сейчас услышал, надо обдумать в тишине и уединении. Дома ему этого сделать не дадут: матушка и Тельнов будут отвлекать разговорами, да и время неурочное – середина дня – по идее он сейчас должен быть на службе, не станешь же, будучи очевидно здоровым, объясняться перед домашними, что в конторе он сказался простывшим и отпросился.

Сашик оглядел зал. В этой кондитерской он ещё ни разу не был. Он хорошо знал Харбин, все приличные места, где можно было провести вечер, хорошо поесть – русского, или китайского, или французского. Знал все кофейни и кондитерские, а об этой, судя по всему недавно открывшейся, не знал.

Зал был высокий, просторный. В центре потолка висела большая изящная электрическая люстра, от неё лился свет, который мягко отражался от окрашенных в цвет кофе с молоком стен. Понизу стены были закрыты полированными чуть выше столов деревянными панелями. Вся мебель – столы, стулья, бар были сделаны из красного дерева. Почти под самым потолком висели, как это ни странно, узкие книжные полки, в которых стояли старые книги.

«Как в библиотеке! Как уютно и как тихо!»

Он огляделся и увидел, что возле громадных зеркальных окон стояли высокие, как в баре, столешницы, а рядом с ними были стулья на высоких ножках. Если сесть на такой стул, то можно, опершись на столешницу локтями, смотреть из тёплого зала на бегущих по морозу закутавшихся людей, у которых не было пяти минут для того, чтобы зайти сюда и отогреться чашкой кофе.

В зале вкусно пахло – мололи, поджаривали зерна и варили кофе тут же.

– Чего изволите? – услышал он тихий голос за спиной и обернулся. Рядом с ним стояла и улыбалась миниатюрная кельнерша в белой наколке на скромно уложенных волосах, в руках она держала большую, обтянутую коричневой кожей книгу меню.

Сашик молча взял его и раскрыл.

– Если вы один, не пожелаете ли присесть к окну? – спросила кельнерша.

«О! – подумал он. – Тут мысли читают!» Он уселся на стул, положил локти на столешницу и посмотрел в окно: «Стужа! Бр-р-р!»

Меню приятно удивило – кроме обычного, довольно богатого выбора кофе, чая и полагающихся в таких заведениях пирожных в меню были холодные и горячие закуски, коньяки, водки и вина, и это несколько озадачило: «А что? С мороза не помешает!»

Через несколько минут перед ним стояла рюмка арманьяка, тарелочка с солеными орешками, чашка кофе и большой кусок наполеона. Ещё через несколько минут, когда тело начало согреваться от пригубленного коньяка, в голову пришла мысль: «А хорошо бы сюда – с Соней. Бьюсь об заклад – она об этом заведении ещё ничего не знает».

Пока он сюда ехал, то по дороге обдумывал только что закончившийся разговор.

С первого дня знакомства с Лапищевым он полагал, что стал советским разведчиком. Его, правда, удивляло, что он ещё не получил ни одного серьёзного задания. На встречах Лапищев рассказывал о жизни в СССР, объяснялся на политические темы, это было интересно, но совсем не интригующе. До знакомства с Родзаевским Сашик горел совершить что-то такое, что в его понимании было бы настоящим поступком настоящего разведчика, однако дальше обсуждения общеполитических вопросов и некоторых ситуаций харбинской городской жизни дело не шло. А когда сорок минут назад он сказал, что принимает второй вариант, Лапищев, как ему показалось, погрустнел и молча выкурил две папиросы подряд.

– Тогда вот какое дело, Александр! – задумчиво отмахивая рукою дым, сказал он. – Наши японские «друзья» сейчас решают одну очень важную для себя задачу.

Сашик напрягся, разговор в такой тональности за год их общения был впервые.

– Им нужны свежие люди. И здесь, и там! Из наших, из русских.

«…Из наших, из русских…» Сашик вспоминал слова Лапище – ва, вытащил из кармана и положил перед собой пачку «Жэтана».

– Месье! – услышал он за спиной. Он обернулся, у спинки его стула стояла та же кельнерша и держала в руках зажжённую спичку.

– Спасибо! – Сашик прикурил и выпил глоток коньяку. «Интересно, а в СССР есть такие кондитерские? Надо спросить!»

Сегодняшний разговор с Лапищевым был не похож на предыдущие.

«…Из наших, из русских…»

Только уже к концу он понял, что весь год их общения Лапищев к нему присматривался, только сейчас до Сашика стал доходить смысл некоторых отрывочных фраз, которые обронил Лапищев в последнем разговоре, а разговор свёлся вот к чему.