Берег ночью - Мария Галина

— Вы взгляните только туда, — воскликнула Катерина.

— Силы небесные, — пробормотал Матвей.

Я тоже поглядел на посадки и увидел, что растения шевелятся. Поначалу я подумал, что они сошли с ума и двигаются сами по себе, подобно молоденьким деревьям в лесу, но потом понял, что шевелятся не они, а покрывающий их сплошной живой ковер.

— Откуда же они взялись? — удивился Матвей.

Они сидели на каждом листе, на каждом стебле, пригибая его к земле, — крупные, величиной с ладонь, жирные неповоротливые создания в кожистом панцире — у них было карикатурное подобие лица с маленькими подслеповатыми глазками и мерно жующими челюстями.

Заметили их не только мы одни — над пораженным участком кружились птицы; камнем падали вниз, а потом взлетали, отяжелев от обилия добычи.

— До чего же мерзкие твари, — с чувством сказала Катерина, — смотреть тошно. Это происки дьявола, святой отец?

Священник пожал плечами.

— Я так не думаю, сестра. В старых летописях сказано, что они приходят время от времени из леса. Просто нужно позаботиться о том, чтобы они не уничтожили все посадки, вот и все.

— А как…

— Огнем, разумеется, — коротко ответил священник.

— Что вы стоите! — прикрикнула Катерина. — Не слышали, что ли? Давай, Люк, руки в ноги, беги за лопатой, и ветошь прихвати!

Вскоре во рву, который окружил это живое поле, уже полыхала промасленная ветошь, а птицы, ныряя в клубах дыма, казались черными клочьями — порхающими лоскутами обгорелой материи.

Пламя, слизывая пространство, огороженное рвом, высушило растения и, когда оно перекинулось на них, мне показалось, что я слышу пронзительный писк — отчаянный, но еле уловимый, на грани человеческого слуха.

Сотни застигнутых огнем пришлых тварей отпускали свою опору и падали на землю, издавая сухой стук — они корчились и сокращались, пока их шкурка не начинала трещать и лопаться от жара. Меня замутило и я отвернулся.

— Нужно пройтись по всем остальным делянкам, — спокойно объяснил священник, — и собрать всех тварей, которые успели туда пробраться.

Осмотр затянулся до позднего вечера. Делянок было не так уж много, но пришлось заглядывать под каждый куст, и, когда мы с факелами в руках оглядели последний клочок земли, уже совсем стемнело. Все кругом было покрыто копотью.

Я подошел к отцу Лазарю.

Он стоял на границе выжженного участка и смотрел в пламя.

Полы его одеяния обгорели, но он не обращал на это внимания. Услышав мои шаги, он обернулся.

— Нелегкий день сегодня выдался, мальчик мой, — сказал он.

Я кивнул.

— Да, святой отец.

И, набравшись храбрости, спросил:

— Что это было?

Он рассеянно ответил:

— Кто знает? Иногда на поселки нападает всякая тварь. Полагаю, им в лесу голодно. Или они размножаются слишком обильно… не знаю. Но они по своему безобидны. Следует отличать то, что угрожает всего лишь нашим телам, от того, что угрожает нашим душам. Самой сущности человека.

— Оборотни? Бесы?

— Да, мой мальчик. Вот кого нужно страшиться, а значит — уметь распознавать, — сурово ответил он. — тех, кто рыщет повсюду, тех, кто похищает наши души, тех, кто извращает наш телесный облик прежде, чем мы отправляемся в последнее плавание.

— Они тоже приходят из леса? Как и эти вот штуки?

— Из леса… или из моря… Боюсь, — буднично закончил он, — что они обитают повсюду. И, к сожалению, способны принимать самые разные формы.

— И… человеческий облик тоже?

— Любой, и человеческий в том числе. Но это не люди. Это оборотни. Согласно преданиям, Господь проклял их еще на заре человечества.

Он больше ничего не говорил, но этого уже и не требовалось.

Мне казалось я вижу власть и силу, и ношу ответственности, гнетущую его слабые плечи, и понимание, озаряющее его, точно ореол бледного света.

— Я… если вы захотите взять меня в обученье, святой отец…

Было темно, но мне казалось, я вижу, как он улыбается.

— Я ждал этого, мальчик мой, — сказал он. — Ну что ж… осенью переберешься ко мне. Я объявляю тебя своим учеником.

Странно — до сих пор я все маялся, не знал, на что решиться, а тут вдруг успокоился, будто и впрямь почувствовал себя на своем месте.

Теперь мне было плевать на насмешки сверстников — тот я, над которым они смеялись, не имел к нынешнему никакого отношения; и, хотя обучение должно было начаться лишь осенью, мне достаточно было лишь самой мысли об этом, чтобы чувствовать себя почти счастливым. Матвею еще на какое — то время пришлось задержаться внизу, на побережье, в ожидании, пока на замену ему не придет кто — нибудь из трудоспособных членов общины — в поселке всегда оставалось несколько человек — чтобы присматривать за хозяйством, и на случай всяких непредвиденных неприятностей, вроде недавней.

Сам я был уверен, что отправлюсь наверх вместе с отцом Лазарем, раз уж так вышло, но, к моему тайному удивлению, никто об этом и речи не завел. Сам же отец Лазарь, который, вроде бы, присматривался ко мне до того, как все решилось, теперь, казалось, и вовсе перестал обращать на меня внимание — словно я больше не представлял для него интереса.

Обида мешалась у меня в душе со страхом и уязвленной гордостью — и когда священник отбыл на летнюю стоянку, я лишь проводил повозку взглядом, но не сказал ни слова.

Матвею я тоже ничего не сказал — сначала был слишком растерян, а потом мне просто стало неловко, что все так повернулось.

На прибрежной полосе оставаться было опасно — летние бури бушевали все сильнее, а один раз я увидел огромную приливную волну — она надвигалась, точно стеклянная стена, сквозь которую просвечивало солнце. На центральной площади, на прилегающих к ней улицах было так пусто, что, когда я выходил вечерами на крыльцо общинного дома, я, казалось, слышу стук собственного сердца.

В единственной освещенной комнате уютно мерцала лампа с промасленным фитилем, и оранжевый огонек казался таким теплым — в особенности по сравнению с холодноватым светом, который испускало ночное море — невидимое отсюда, оно отбрасывало на низкое небо бледное зарево.

И тут я услышал тихий — тихий переливчатый свист. Он шел откуда — то со стороны моря — мерный гул прибоя почти заглушал его.

Я прижался к стене общинного дома — она еще хранила дневное тепло и казалась надежной, точно крепкое человеческое плечо, — но не двинулся с места.

Там, на берегу, что — то происходило.

На свист кто — то отозвался — таким же тихим, сладостным свистом, он шел на этот раз откуда — то со стороны скал. Повсюду на побережье в теплой ночи перекликались нежные, плачущие, зовущие голоса.