Огнепоклонники - Нора Робертс

Темноволосый детектив с щетиной, как у Санни Крокета,[7] что-то сказал своему товарищу и пересек улицу.

– Мистер Хейл! Мы арестовали Пасторелли по подозрению в поджоге. Мы везем его в участок вместе с найденными вещественными доказательствами.

– Он признался?

Умберио улыбнулся.

– Пока нет, но с тем, что у нас есть, можно надеяться, он признается. Мы дадим вам знать. – Он оглянулся на мисс Пасторелли, которая продолжала рыдать. – У нее фингал под глазом, а она по нему убивается. Ну что за люди!

Он приложил два пальца к виску, словно салютуя, и вернулся к машине. Когда машина отъехала, из дома выбежал Джоуи.

Он был одет, как отец, в джинсы и футболку, посерев от многочисленных стирок. Выкрикивая ругательства, он бросился следом. И он плакал. У Рины сжалось сердце, когда он увидела его слезы. Он плакал и бежал за машиной, потрясая кулаками.

– Идем домой, малышка, – тихо сказал Гиб.

Рина шла домой, держа отца за руку. До нее все еще доносились выкрики Джоуи, не прекращавшего свой бессмысленный бег.

Новости распространились быстро. Это тоже был своего рода пожар – с горячими «карманами», зонами подавленного жара, который взрывался при первом же соприкосновении с воздухом. Возмущение, как запальный фитиль, разнесло пламя по всему району: в дома и магазины, на парковки и в парки.

Шторы на окнах дома Пасторелли оставались плотно задернутыми, словно легкая ткань могла служить щитом.

Рине казалось, что двери ее собственного дома вообще перестали закрываться. Соседи шли непрерывным потоком, принося свежие слухи и угощение в глубоких тарелках под крышками, предлагая свою поддержку.

«Вы знаете, что ему отказали в залоге?»

«Представляете, она даже к мессе не пошла в воскресенье!»

«Майк с бензоколонки «Саноко» продал ему бензин!»

«У меня кузен адвокат, так он говорит, что его могут обвинить в покушении на убийство».

И все эти слухи и догадки сопровождались неизменной присказкой: «Я так и знал. От такого, как он, только и жди неприятностей».

Деда и нуни прикатили в своем «Виннибаго»[8] из самого Бар-Харбора, штат Мэн.[9] Они оставили свою тачку на подъездной аллее у дяди Сэла в Бель-Эйре: дядя был самым старшим, и у него был самый большой дом.

Все пошли посмотреть на «Сирико»: дяди, тети, кузены. Это было похоже на парад, только без костюмов и без музыки. Соседи тоже вышли из своих домов, но они, из уважения, близко не подошли, старались держаться в стороне.

Дед был стар, но крепок, с белыми, как облако, волосами и такими же белыми пышными усами. У него был внушительный живот и широкие сильные плечи.

Нуни рядом с ним казалась крошечной. Она прятала глаза за стеклами солнцезащитных очков.

Все много говорили – по-английски и по-итальянски. По-итальянски говорил в основном дядя Сэл. Мама всегда говорила, что дядя Сэл считает, что он в большей степени итальянец, чем итальянские спагетти.

Рина увидела, как дядя Ларри – его называли Лоренцо, когда хотели поддразнить, – подошел к маме и поднес ее руку к губам. Дядя Ларри был самым младшим в семье и считался тихоней.

Дядя Джио пристально смотрел на дом Пасторелли, словно хотел прожечь взглядом дырки в шторах. Он слыл «горячей головой». Рина слышала, как он пробормотал по-итальянски что-то резкое, наверное, ругательство или угрозу. Но дядя Пол – Паоло – осуждающе покачал головой. Он всегда был разумным.

Дед долго молчал. Рине ужасно хотелось знать, о чем он думает. Может быть, он вспоминает те времена, когда у него не было большого живота и волосы не были белыми, когда они с нуни вместе пекли пиццу, когда он повесил свои первый доллар в рамочке на стене.

Может быть, он вспоминал, как они жили в маленькой квартирке наверху еще до рождения мамы или как однажды мэр Балтимора приезжал пообедать в «Сирико». Или как дядя Ларри разбил стекло и порезал руку, а доктор Тривани бросил свои печеные баклажаны с сыром «Пармезан» и повел его к себе в кабинет в квартале от пиццерии, чтобы зашить ему руку.

Дед и нуни рассказывали им множество историй о старых временах. Рина любила их слушать, хотя много раз слышала и раньше. Она протиснулась между тетями и кузинами, взяла его за руку.

– Мне очень жаль, деда.

Он сжал ее пальчики, а потом вдруг отодвинул один барьеров. Сердце у нее забилось часто и быстро, пока дед вел вверх по ступеням. Через желтую ленту она видела обгорелую до черноты древесину и лужи грязной воды на полу. Один высоких табуретов расплавился и изогнулся в причудливой форме. Всюду были следы огня, пол местами был прожжен, местами вздулся.

К своему изумлению, Рина увидела банку аэрозольной краски, врезавшуюся в стену, да так и застывшую, словно ею выстрелили из пушки. Радостных и солнечных красок не осталось, не было больше толстых свечей, воткнутых в оплывшие воском бутылки, не было на стенах красивых картинок, нарисованных рукой ее матери.

– Я вижу здесь призраков, Катарина. Это добрые духи. Их не отпугивает огонь. Гибсон? – Дед повернулся, и папа подошел к нему. – У тебя страховка есть?

– Да. Они уже приходили, осматривали. Со страховкой каких проблем не будет.

– Хочешь использовать страховую премию на ремонт?

– Тут двух мнений быть не может. Мы начнем прямо завтра, если нам разрешат войти.

– И с чего ты собираешься начать?

Дядя Сэл начал было говорить – у него было свое мнение по любому поводу, – но дед властно поднял палец вверх. И, словам Рининой мамы, он был единственным, кто мог застав вить дядю Сэла проглотить язык.

– «Сирико» принадлежит Гибсону и Бьянке. Им решать, что и как делать. Чем семья может помочь?

– «Сирико» принадлежит мне и Бьянке, но все началось с вас. Я хотел бы выслушать ваш совет.

Дед улыбнулся. Рина видела, как эта улыбка раздвигает его пышные белые усы и прогоняет печаль из глаз.

– Ты мой любимый зять.

Это была старая семейная шутка. Соль заключалась в том, что Гибсон был его единственным зятем. Дед вышел обратно за ограждение и вернул барьер на место.

– Давай вернемся в дом, там поговорим.

Пока они, снова как на параде, шествовали друг за другом обратно к дому, Рина заметила, как дернулась штора на одном из окон у Пасторелли.

Слово «поговорим» было весьма вольным термином для описания события, собравшего вместе всю семью. Для этого потребовалось неимоверное количество самой разнообразной еды, старшим детям было велено присматривать за младшими, что вылилось в бесчисленные перебранки и даже драки. Под настроение детей бранили или смеялись над ними.

В доме стоял стойкий запах чеснока и свежего базилика. И еще в доме стоял страшный шум.