Горацио (Письма О. Д. Исаева) - Борис Фальков

Моя отчётливость уже начала замутняться, когда мы стали на край крыши. Крыша была поката, как балкон в проклятом, то бишь, пророческом сне моём. Мы это трое торгующихся, кому из нас сигать вниз, кому принадлежит право первенства: я, Дж., и кума Роза. Я отстаивал право своё, опираясь на присущий мне патриотизм, на великих предков и на соответствующее обещание начальству перед поездкой. После того, как я привлёк Маресьева с Мазепой, Дж. Т. пригрозил меня пристрелить. Ведь ковбои, на которых ссылался он, перед моими викингами — ничто. Родная культура Дж. весьма и весьма чахла. Ему ничего иного не остаётся, и другого не дано: лишь хвататься за револьвер. Но пока мы так спорили, сеньора, не вступая в дискуссию, тихонько спустилась на руках с края крыши и повисла там в нерешительности. Такие действия весьма свойственны её лукавому народцу… Когда нам стало ясно, что нас обошли, мы с Дж. возмущённо вскрикнули. Этот крик заставил Розиту дрогнуть, а пальцы её — разжаться, и она аки листок сердечный с древа спорхнула вниз. Сердце наше с Дж. Т. вмиг соединилось с потусторонним миром. Но и там обнаружилось нечто такое, что оно немедленно разъединилось назад. Мы заглянули за край крыши в пропасть… Коварная Розария стояла на балконе и делала нам пальчиками. Операция чудесным образом была проведена без изъянов. Если не считать изъяном то, что дверь балконная оказалась также крепко запертой.

Далее снова темно в глазах моих, от того, что бурно смеялся, чем и получил мозговой силы удар по памяти. Кстати: никогда не смейся, будучи наполненным.

Только среди ночи меня посетил короткий миг просветления, в котором я всё же успел понять, что мы таки в квартиру Розарии попали. Успел я и сделать вид, что вовсе не думал спать. Хотя члены мои и протестовали против такого гнусного обмана гостеприимной женщины. Протест членов выразился в их манерности и хамской вялости. Чем кокетничают, скоты! Роза, однако, была этим не очень поражена. Но не успела она члены мои вздрючить, как я снова погрузился в темноту. Снова умер. И потому не знаю, удалось ли Розе довести до конца вторую её операцию.

Вот так и всё в этом мире, все в нём начинания: не успеешь начать — а ты уж покойник. А дано ли покойнику ОТТУДА узнать, как его дела ТУТ — это ещё вопрос. Скажу откровенно… Если ты затеваешь дело, умирать не следует. Или, если уж умирать неизбежно, а это — ещё один вопрос, не следует затевать дел. Третьего не дано.

Хотя… может быть, дано четвёртое. Я имею в виду, что к утру я ожил. Настолько, что смог повиноваться необходимости. Необходимость же была — выйти из дому, поскольку в доме хоть шаром покати. Докативши шар до места, мы с Джоном наполнили его, чем нашлось. И после этого сели в автобус, чтобы ехать ко мне в отелишко. Я, очевидно, на крыше вечером простудился. Иначе не объяснить, почему, когда я открыл глаза — автобус ехал. И по совершенно незнакомым улицам. Дж. Т. тоже их не знал. Ну и справедливо: ведь это был уже не Мадрид-папа, а Севилья-мама, откуда пишу и где пребываю. Жизнь тоже потихоньку в меня прибывает. Хотя она и преходяща, но ко мне приходяща, вяще… вернее, паще… паки, паче… ну, да ты меня понял, Сашук.

И вот, теперь идут за мной. И я пойду, за ними. Так что продолжение рассказа — завтра. А это я, на всякий случай, отправлю сегодня. Ну, это… что беру сейчас двумя пальцами за уголок. Такое раздвоение рассказа абсолютно необходимо для истины. Ведь и я сам несколько раздвоен, даже растроен. Потому и не прощаемся.

Снова сижу я в постели в халате и каюсь.

Джон Т. Реверс кается вместе со мной.

И боимся сходить к завтраку вниз, ибо.

К тому же балкон… помнишь, писал тебе давеча я?

вовсе не доньи Розарии был,

квартира не Розина также и, кажется, дом.

Понятно, зачем члены мои выражали протест.

И вот: мы раскаиваемся и больше не будем.

Мы: я и Дж. Т.

Не знаю, где донья-сеньора сейчас,

но и она — тоже. А нет? К чёрту её,

даже если имеет причину обиды:

«За кладбищенской оградкой долго я ждала его,

он мне, сволочь, не сказал украдкой — ничего…»

Что ж мы делаем, друг, с нашим бессмертным телом, а?

Нет, не описался я, душа меня меньше тревожит, чем тело.

Со мною она родилась, или совсем напротив

припутешествовала, а также — умрёт или нет.

Тело моё! На Последнем Cуде воскреснут все в теле.

В каком же? Неужто, вот в этом? О, ужас, ужас, ужас…

Или — во всех моих в этой жизни телах!

Осматриваю последнее из них. Мне горько.

Ропщу. Зачем? Ведь вчерашнее — нынешнего не лучше.

Имеем ли мы шансы воскреснуть, вот в чём дело.

Подозреваю: нет, не имеем. Так как вовсе не родились

никогда. И нигде не явились. Так что же должно воскресать?

Тогда остаётся одно: мы бессмертны и так,

без усилий, одной лишь причине подвластны:

вящей Милости Божьей.

Я плачу.

И то же — Дж. Т. Ведь он слышит меня:

я диктую этот гекзаметр себе вслух, форте.

И вот говорит он мне, слыша меня и плача:

знаю, что нам поможет, кум, мне и тебе.

Нет! я вскричал, думая: он по-новой о пиве…

в излюбленной форме своей, по кругу, по шару…

Нет, засветил он свою улыбку тихо и нежно,

я совсем не про то, про что думаешь ты,

я — ПРО ЭТО! И подал мне свитки.

Точней, манускрипты, но, если хочешь — две книжки.

Всего только две! Но заветные… Вот

теперь оставляю гекзаметр, каким бы он у меня ни вышел,

чтобы продолжить Кантемира слогом, не путать с Кантом

или со станцией Кантемир на советско-румынской границе

вот я глянул:

Первая книжка — ибн Тумарт. О, счастье! Так я возопил.

Но голова ещё сильно простужена и малоподвижна была

и я замолчал. Кстати, совет: не ликуй, коли ещё наполнен.

Книжка вторая — Дж. Т. Байр… Реверс, «Гамлет».

Роман! Я глазам своим не поверил,

прищурился, вижу: Дж. Т. Реверс, «Тристан», роман.

Я глазам не поверил вторично, ибо ни хрена не понял.

Как тут поймёшь? Но сказал я другое:

о, счастье, сказал я, ты даже не слово ничтожное,

ты — вообще мразь! И ты, блаженство вечное, тоже.

В сравнении с тем милосердием, которое ты мне являешь,

ты, Дж. Т., своим РОМАНОМ.

Спасибо, сказал я ещё, это всё, что нужно мне в жизни.

И в смерти, которую пронесло мимо нас, коли мы не ошиблись,

на этот раз. Это всё, что нужно ВСЕМ НАМ! Сказал я,

возложивши руку на Библ… на «Гамлета», или «Тристана»,

я так и не понял этого. А как тут поймёшь?

Если я потрясён, снова сижу в халате, но за столом, и знаю:

смерти нет, хотя жизнь начинается заново. Так

жизнию жизнь я попрал, если не ошибаюсь, вернее — подрал.

Жаль, этой жизни в Испании осталось несколько дней.

Ну и пусть. Может, и мне, как Дж. Т., стоит романы писать?

Впрочем, ему за них платят, а мне-то зачем?

Нет-нет, романы писать — в этом такого… скверного ничего.

Дж. вот тоже клянётся: «Тристан»

или «Гамлет» его — вещь достойная,

старухе-истории лифчик не рвёт, не Скотт энд Вольтер.

Правильно всё. Только сюжет вот… как вещь, как ПРЕДМЕТ,

ставь ударение на передок, дрянь препошлейшая, если

если, конечно, он имеет конец. Я же, как помнишь ты,

страсть как пошлостей не люблю. Не люблю и концов.

Тебя же, Сашуня, люблю.

Знаю теперь наверное скоро увидимся мы.

(Препинания знаки в этой строке опускаю

поскольку решить не могу: какие и где.)

Сижу, изучаю новые для меня тексты. Работа, работа и ещё раз работа. Тумарт великолепен. Плюс свалилась необходимость писать обзор и рецензию по чуждой мне теме: кельты в Новой Европе. Этим я обязан отплатить за гостеприимство, поскольку денег у меня мало. Где взять на всё время? О, его так много под ногами, но не под моими. Почему так? А потому, что так работать можно только бессмертному, вечному. Так что ответ на твою просьбу описать для тебя Европу Новейшую, по которой меня носит, — отложим, а то и похерим. Почему? А ты ведь просишь описать тебе мир иной, в который меня «занесло». А что за иной, и почему в него должно заносить, если все иные миры живут внутри нас, если они вообще существуют? А что в себе я раскопаю новенького тут, с какой стати? От себя не убежишь — такое ты слыхал? Стало быть, и этот мир как мир. Вот и всё его описание.

Ты задаёшь как бы сам себе вопрос, который тебе кажется коварным: кто ж победил в последней войне, де, судя по благосостоянию — отнюдь не мы. Тебе кажется, ты дорвался до правды. Отсюда и ирония. А ведь ответ на этот вопрос зависит от того, о каких ценностях речь идёт. Если о сытости — то да, права эта твоя новая правда… Но скажи, ты что же — за набитое брюхо воевал? Не за иные ли ценности? И вот если с позиции этих иных ценностей, то победил ты, верь. Скажу грубо: ибо ты — при яйцах, а они — без оных, кастрированы. И по-видимому — навек. Особенно сами немцы. Яйца, это я имею в виду способность производить, не воспроизводить старое, а творить новое. То есть, если хочешь, дух.