Миссия пролетариата - Александр Секацкий

И здесь со всей очевидностью обнаруживается противоречие внутри самого исторического материализма, которое для позитивизма выглядит неразрешимым. Пафос «Тезисов о Фейербахе» состоит в том, что человек сам творит свою историю, а пафос «Капитала» в том, что ни шагу нельзя сделать в правильном направлении без познания действующих «с железной необходимостью» законов истории. Способ разрешения подобных противоречий, впрочем, указан еще Гегелем: «познаваемое», в данном случае общество с его законами, должно быть не только субстанцией, но и субъектом а для этого в свою очередь познавательные процедуры должны перестать быть чисто теоретическими, необходимо, чтобы прямое действие субъекта вторгалось в имманентность познаваемого, преобразуя его в соответствии с экзистенциальным проектом. Решающее значение имеет степень сопротивления материала преобразующим усилиям субъекта, а она тем меньше, чем больше истинного исторического опыта включено в деятельность по перепричинению мира.

Что ж, известный лозунг Ленина «Коммунистом можно стать, только когда обогатишь память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество» можно считать верным, но с существенными поправками: действительно очень важно приобщиться к богатству человеческого опыта, к той сокровищнице, в которую каждый класс в момент своей революционности вложил собственную лепту. Но еще важнее не захламлять свою память, свою открытую волю всем тем хламом, которым заполнили остывающую Вселенную сходящие классы, ведь именно незахламленность открытого будущего есть величайшее достояние пролетариата, притом что оно же, обеспечивающее историческую миссию достояние, есть прямое следствие его обездоленности. В этом моменте диалектика классовой борьбы радикальнее гегелевской диалектики. Скажем, систематические неудачи некоторых активных социальных групп объясняются как раз недостатком обездоленности, теснотой связи с истеблишментом, наличием экономического интереса в сохранении существующего положения вещей. Это относится и к студентам, на которых большинство левых интеллектуалов делало ставку в шестидесятые годы ХХ века, в период контркультурной революции. В свое время подобные иллюзии были и у младогегельянцев, тогда теоретический вывод Маркса как раз и состоял в указании на решающую роль отношения к средствам производства. Возможность продать свои знания, вписав их в существующую систему товарообмена, роковым образом ограничивала любой интеллектуальный радикализм. И только истина пролетариата при попытке вписать ее в наличную действительность взрывает эту самую действительность, лишая ее характера квазиприродной устойчивости.

Следовательно, вопрос о «вредном знании», поставленный еще Платоном, в случае пролетариата обретает особую остроту. Коллекционно-теоретическое отношение к плодам познания, устанавливающееся в периоды стабильности, в том числе и путем создания специальных институций – академий, университетов, монополизированных допусков к ступенькам социальной иерархии, развивает привычку к долгосрочным экспозициям инвентаризованного наличного знания. При этом, с точки зрения обитателей, адаптированных к остывшей Вселенной, речь идет об уважении к законам природы. Но с точки зрения пролетариата, это всего лишь незаконное расширение законопослушности, вызывающее паралич воли. Отсюда и особая важность различения между обогащенностью опытом и захламленностью мусором.

Итак, если праздничный материализм подлежит освоению, заимствованию из совокупного исторического опыта, как необходимый для восстановления целостности праксиса, то с хитростью разума дело обстоит далеко не столь однозначно. Скажем, Лукач, рассматривая капиталистическую индустрию с ее разветвленным социальным заказом, отказывается считать ее опытом, органично объединяющим в себе моменты созерцания и деятельности. Но для большинства марксистов «промышленность», по крайней мере на ее раннем этапе, когда в полной мере задействуется личная хозяйственная инициатива, является полноценной практикой, хотя и не такой компактной и насыщенной, как революция.

Вообще хитрость разума имеет свою предысторию: ей принадлежит особая роль в диалектических построениях Гегеля, где она представляет собой ступень самораскрытия абсолютного духа, и в ходе всемирной истории хитрость разума предстает как могучее оружие, пригодное и для перепричинения природы, и для того чтобы восторжествовать над Господином. Если уж говорить о победоносном арсенале буржуазии, вспоминая Санчо Пансу, Планше, а заодно Бильбо и Фродо, нетрудно заметить немалое обаяние хитрости разума как практической сметки, как едва ли не самой симпатичной черты слишком человеческого.

Действительная историческая хитрость разума представляет собой монолитный сплав, в котором тем не менее соединены отнюдь не однородные компоненты, во всяком случае, разделить этот сплав чрезвычайно сложно. В реальной истории инициативность и изобретательность выступают как производные от собственнического интереса, а этот интерес в свою очередь объединяет и наделяет смыслом разрозненные проявления смекалки. Расширенное товарное производство в полной мере может быть мобилизовано лишь хитростью разума, но и все беды капитализма так или иначе связаны со злокачественным развитием, с перерождением могучего духа предпринимательства, ибо «дух капитализма», как и духовные основания всякой экономической формации, представлен взаимоперекрестным причинением, где имманентное соподчинение основных событийных рядов синтезируется лишь впоследствии[35] и никак не походит на прекрасную сквозную умопостигаемость мира в духе Шеллинга.

Так, помимо мирской аскезы и других принципов протестантской этики, совершенно справедливо подчеркнутых Максом Вебером, активно причиняющими силами выступают уже упомянутый праздничный материализм, компенсирующий индивидуальную разобщенность автономных монад, и хитрость разума в форме универсальной предприимчивости, способствующая на первых порах триумфальному шествию буржуазии. Любопытно, что золотой век восходящей предприимчивости совпал с прорывом Соединенных Штатов в группу мировых лидеров. Все еще обладая второсортной наукой и несамостоятельной по отношению к метрополии культурой, Америка обрела роль полигона революционной буржуазной практики. Свою инициационную роль выполнила и Гражданская война, расчистив и активировав горячее ядро коллективной экзистенции, интенсивного существования, творящего сущность. Во второй половине XIX века мы видим яркий всплеск инновационной активности, настоящий девятый вал изобретательства, подключенного к быстрому преобразованию общества. Такие люди, как Генри Форд, Уотсон и Белл (изобретатели телефона), Питер Брайль и Самуэль Морзе и, конечно же, Томас Эдисон, ключевая фигура этой волны, настоящий Спартак капиталистического мира, внесли огромный вклад в деяния полновластного в тот момент субъекта истории. К волне изобретательности и изобретательства подключились и европейские коллеги – Жан Эйфель, Тони Маркони, Альфред Нобель, инженер Графтио, в совокупности они действительно создали впечатляющий «гиперболоид», заслуживший искреннее уважение пролетариата[36].

Опять же, картина происходящего существенно отличается в зависимости от точки обзора. В классической трактовке, с позиции регистраторов остывшей Вселенной, речь идет всего лишь о внедрениях, то есть о конкретных технических приложениях открытий, сделанных в сфере теории. С этих позиций Максвелл, конечно же, гораздо выше Эдисона, а рыцари чистого созерцания на порядок превосходят героев хитрости разума. Однако переносная оптика пролетариата, используемая в материалистическом понимании истории и впервые сознательно примененная Марксом, дает совсем другую картину. Именно ясно сформулированный практический запрос, то есть нечто гораздо более фундаментальное, чем социальный заказ, доведенный до сведения передового класса, служит импульсом революционного преобразования, которому, как показывает жизнь, подчиняются и теоретики, и их теории.

Инновационный взрыв, высветивший буржуазию в ее могуществе, тоже, разумеется, не уникален – социальные инновации братства по оружию, в первую очередь изобретение демократии, были не менее впечатляющими. Главное же в том, что предприимчивость non stop необратимо увязана с энергией обособления индивидов, она вызывает поглощающую волну стяжательства, подобно тому как землетрясение в океане вызывает цунами. Форд и Эдисон суть, конечно, подлинные герои Америки, воплотившие ее идею, подобно тому как Ромул и Рем воплощали идею Рима. Но следующей и, увы, абсолютно предсказуемой их аватарой является, например, дядюшка Скрудж, популярный персонаж диснеевского мультсериала, скупердяй и изобретатель в одном флаконе. Любопытно, что Америка, осуществив триумф буржуазной предприимчивости, как будто бы вообще пропустила фазу творческого созидания пролетариата. Что ж, не исключено, что она вернет себе лидерство на следующем этапе.