В краю солнца - Тони Парсонс

— Чатри! Чатри!

— Послушай, можешь поиграть с нами, если хочешь, — сказала Кива. — Но брать чужое — совсем не круто.

Однако мальчику некогда было играть.

Он побежал к отцу и сестре — они уже сидели в лодке, и старый цыган заворачивал яйцо во что–то вроде грязного одеяла.

Когда чао–лей оттолкнулись от берега, я поднял с песка летающую тарелку. Черепаха быстро исчезла в волнах, однако лодку с тремя темными силуэтами какое–то время еще было видно, и мы наблюдали за ней, пока она не вышла из бухты.

— Скитаются, — произнес господин Ботен, и его тон говорил, что так всегда было, есть и будет.

5

Всю дорогу, пока мы поднимались на холм, рыдания моего сына смешивались с вечерними вздохами моря.

— Прекрати, — сказал я.

Прозвучало это слишком резко, но, когда кто–нибудь в моей семье плакал, меня всегда охватывало смятение.

Кива заботливо обняла брата своей худенькой ручкой.

— Слезы ничего не изменят, — добавил я уже мягче, хотя и понимал, что сказанного не воротишь.

— Знаю, — прохлюпал Рори. — Знаю, что не изменят, но остановиться не могу.

— Почему ты плачешь? — спросил господин Ботен.

Наш сосед не знал Рори так хорошо, как мы. Нам–то не надо было объяснять, почему он плачет.

— Яйцо… — проговорил Рори, и по стеклу его очков скатилась слеза. — Мать… Малыш…

Тесс повернулась ко мне, и мы обменялись понимающим взглядом.

— Мальчики, а почему бы вам не съездить в гости к папиному другу? — предложила она и обняла сына за плечи, так что он оказался зажат между матерью и сестрой. — Ну, к тому, который завел… Кого он там завел?

Рори широко распахнул мокрые от слез глаза.

— Гиббона? К папиному другу, который завел гиббона?

— Это поднимет тебе настроение, — уверенно сказала Тесс.

Пока я выкатывал «Роял Энфилд» из сарая, она вытерла Рори глаза и нос и надела на него шлем.

Джесси стоял перед дверью своей квартиры. Рубашка на нем была разодрана, бледное лицо блестело от пота, на лбу алели свежие царапины. Англичанин тупо уставился на нас, словно пытаясь понять, кто мы такие.

— Да? — прохрипел он.

Несколько секунд я просто стоял и молчал.

— Это мой сын, — произнес я наконец.

Ответа не последовало.

— Ты говорил, что нам можно к тебе заехать, — напомнил я.

Джесси уставился на нас обезумевшим взглядом.

— Чтобы посмотреть на гиббона, — добавил Рори.

Еще никогда я не видел сына в таком возбуждении: он покусывал нижнюю губу, а его глаза мигали за стеклами очков.

Из–за двери доносился грохот и треск.

— А‑а… — протянул Джесси, пытаясь улыбнуться. — Ну конечно. Твой сынишка. Маленький натуралист, который любит мартышек…

Я взглянул на сына: он плотно сжал губы.

— Гиббоны не мартышки, — тихо произнес Рори и бросил на меня взгляд, который говорил: «Он что, совсем дурак?». — Гиббоны — самые быстрые и ловкие из всех приматов.

Послышался звук бьющегося стекла.

— М‑да… — Джесси запустил руку в мокрые от пота волосы. — У Трэвиса — моего быстрого и ловкого примата — сегодня плохое настроение.

В стену ударили чем–то тяжелым, и мы все отскочили назад. В коридор выглянула соседка — тайка лет сорока — и сердито зыркнула на компанию иностранцев перед дверью шумной квартиры.

— Все хорошо, все под контролем, — рассмеялся Джесси. — Извините за шум. Мы больше не будем.

Соседка исчезла за дверью, качая головой и наверняка бормоча ругательства в адрес проклятых фарангов.

— Если мы не вовремя… — начал я.

Рори бросил на меня испепеляющий взгляд: «Молчи!». Удивительно, как много может сказать ребенок, не произнося ни слова.

— Если честно, совершенно не вовремя, — ответил Джесси. — Может, заглянете как–нибудь в другой раз?..

Снова шум за дверью, но уже не так близко. Треск. Удар. Далекий скрип.

— Сколько Трэвису лет? — спросил Рори.

Джесси покачал головой.

— Пять — по крайней мере, так мне сказали в баре. Я ведь нашел его в баре. Вроде как спас. Вырвал из пучины разврата. Лет пять–шесть, наверное.

— Дело не в плохом настроении. — Мой сын вздохнул с таким снисходительным видом, какой может напустить на себя только девятилетний ребенок. — Дело в половом созревании.

Джесси рассмеялся; я и сам не смог сдержать улыбки.

— И много ты знаешь о половом созревании? — поинтересовался он.

Рори сощурился:

— А вы много знаете о гиббонах?

В квартире было теперь тихо. Я взял сына за руку, но он отстранился.

— Я хочу на него посмотреть. — Рори повернулся к Джесси. — Сэр, можно нам посмотреть на вашего гиббона?

Джесси прислушался: тишина.

— Да он глаза тебе выцарапает, малыш. Он там совсем озверел.

— Это просто половое созревание. В таком возрасте гиббоны хотят либо спариваться, либо драться.

— Тихо, как в баре после закрытия, — пробормотал Джесси.

Мы оба взглянули на Рори, пытаясь решить, что же нам делать. Потом мой сын открыл дверь, и мы вошли.

В холостяцкой квартире с видом на пляж Сурин царил бардак — несомненно, еще больший, чем обычно: по всему коридору валялись битые тарелки, на стене — пятно, по потолку размазана какая–то еда.

— Прошу прощения за беспорядок, — сказал Джесси.

Гиббона Трэвиса мы нашли на кухне. Он сидел на корточках рядом с раковиной, пил из банки пиво «Сингха» и задумчиво оглядывал тесное помещение большими черными глазами.

— Старина Трэвис любит отдохнуть и выпить пивка. — Джесси коротко рассмеялся. — Притомился, бедняга. Еще бы, целый день чесал задницу и громил квартиру.

— Нет, — произнес Рори. Даже не глядя на сына, я знал, как отчаянно он старается не расплакаться. — Он просто забыл. Просто забыл, вот и все.

Трэвис покосился на нас краем глаза, и внезапно я испугался: не надо было приводить сюда моего мальчика.

— Что забыл? — спросил Джесси.

— Забыл, что он гиббон, — ответил Рори. — Разве не видите? Трэвис не знает, как ведут себя гиббоны. Наверное, его украли у матери, когда он был совсем маленьким.

Мы стояли и смотрели, как Трэвис хлещет из банки пиво.

— Он жил у фотографа, который работал на пляже Патонг, — объяснил Джесси, — а потом попал в бар.

Гиббон задумчиво покопался в своей мягкой коричневой шерсти, поймал насекомое и сунул его в рот.

— Как он попал к фотографу — не знаю, — закончил Джесси.

Розовой ковбойской шляпы на Трэвисе больше не было, но его вид по–прежнему напоминал о «Безымянном баре» и ночи на Бангла–роуд. Гиббон играл бицепсами и щурил глаза, словно что–то прикидывал и готовился к решительным действиям.