Синий ветер - Виктор Устьянцев

С момента отъезда Борисова и Силантьевой прошло четыре часа.

— Где же они? — спрашивал Щедров сержанта.

— Мабудь, газик сказився со шляху, треба еще раз пошукать.

— А может, они поехали к аэродрому, тут ближе.

Решили отправиться по дороге на аэродром. Щедров взял еще четверых солдат, и вездеходы тронулись.

Поворот дороги на аэродром был обозначен указателем, но они никак не могли его отыскать. Повернули почти наугад, отсчитав по спидометру девять километров от Муськиной горы. Аэродром был где-то в полутора километрах, но дорога здесь шла все время низиной, и сейчас ее невозможно было обнаружить.

Они проехали метрах в пятнадцати от машины. Первым услышал глухой рокот двигателей Глазков. Он выскочил из машины, вскарабкался на сугроб, махал шапкой, что-то кричал, но его голос не слышали даже в машине. Вслед за Глазковым вскарабкались на сугроб и Олег с Верой. Они тоже кричали, но едва слышали собственные голоса — ветер то завывал тонко и пронзительно, то угрожающе гудел, и этот гул гасил их голоса, как бурный поток поглощает серебряный звон ручейка.

Они кричали минут пять, потом дружно, будто сговорившись, замолчали и прислушались. И не услышали ничего, кроме грохота ветра. Олег впервые попал в такую пургу, и ему казался странным этот грохот ветра — не свист, не вой, а именно грохот, как будто кто-то бежал в пустой трубе, топал ногами, визжал, плакал, и все эти звуки и эхо сливались в один сердитый звук.

— Кажется, вон там что-то мелькнуло, — неуверенно сказала Вера.

— Там не может быть, — возразил Глазков. — Я слышал их вон там, — он показал в противоположную сторону.

Олегу же казалось, что рокот моторов доносился не оттуда, куда показывала Вера, и не оттуда, куда показывал Глазков. Может, это просто звуковые галлюцинации?

— Хорошо бы поискать след, но в какой стороне его отыскать?

— Если не найдем сейчас, через полчаса его заметет, — поддержал Глазков.

— Уходить нельзя, — сказала Вера. — Мы даже не знаем, где его искать и есть ли он вообще. А потеряем машину — замерзнем.

Мороз был не сильным, градусов двадцать пять, не более, но при таком ветре жег, как пятидесятиградусный. Они уже продрогли насквозь и снова забрались в машину.

— Хорошо, когда имеешь под рукой инженера по технике безопасности, не пропадешь, — иронически заметил Олег.

Вера промолчала. Они вообще говорили мало, только Глазков иногда рассказывал о каком-нибудь случае. Он и сейчас, едва отогревшись, заговорил:

— А то вот еще с Дроздовым такая петрушка была. Ехал он в карьер за грунтом, порожняком, значит. Только что подморозило, дорога хорошая, под горку машина и вовсе быстро бежит. И вдруг — бах! — баллон лопнул. Должно быть, камень острый попался или еще что. Ну, тут уж далеко не ускачешь, вылезай и меняй. Дроздов приподнял домкратом левый передок, снял колесо и полез в кузов за запасным. Заглянул и охнул — медведь! Как он туда забрался, черт его знает. А Дроздов, вместо того чтобы в кабину потихоньку забраться, с перепугу заорал на него. Ну, ясное дело, медведь на него, а он от него. Бегают вокруг машины, запыхались оба. Все-таки изловчился Дроздов, нырнул в кабину. А медведь тоже лезет. Что делать? Включил Дроздов скорость и выжал сцепление. Машина дернулась, соскочила с домкрата и пошла. Ну, сколько она там шла? Метров десять, не больше. Но медведь испугался и ушел в океан. А потом с Дроздова за погнутую ось высчитали…

Рассказывает Глазков монотонно, речь его течет удивительно плавно и убаюкивает. Отогревшись, Олег начинает дремать.

Проснулся он оттого, что заглох мотор.

— Что-нибудь случилось? — спросил он Глазкова.

— Бензин кончился.

Оставшееся тепло выдуло минут за пять, хотя ветер как будто начал стихать. Шел четвертый час утра. Вера молчала, кажется, она тоже дремала. Олег закурил. Неожиданно Вера попросила:

— Дайте и мне сигарету.

Он протянул ей пачку, Вера долго не могла вытащить сигарету.

— Разрешите и мне, — сказал Глазков. — Я хотя и некурящий, а все теплее будет.

Они прикуривали неумело, тыкались в пламя спички, как слепые котята. Олег заметил, что выбившаяся из-под платка Веры прядь волос покрыта инеем. Вера сидела скорчившись, поджав под себя ноги. Олег только сейчас догадался, что ей холоднее, чем им с Глазковым. На них были теплое белье и ватные брюки, а на ней тонкие шерстяные гетры.

Унты он снял быстро, а брюки было стягивать труднее.

— Что вы там возитесь? — спросила Вера.

— Ищу более удобную позу.

— Смотрите не усните.

— Да уж как-нибудь. — Наконец ему удалось стянуть брюки. — Прошу вас, Вера Ивановна, поменяться со мной местами и по возможности не обращать внимания на мой костюм.

— А в чем дело?

— Идите сначала сюда.

Он помог ей перебраться на заднее сиденье. Благо, в машине было темно, и она ничего не заметила.

— Переодевайтесь. — Он положил ей на колени брюки.

— Что это?

— Штаны. Теплые, на вате.

— А вы?

— Мне и так тепло. — Он перебрался на переднее сиденье.

— Я не надену.

— Пока что старший тут я, и это мой приказ. А приказы не обсуждаются.

— Надевайте, — сказал Глазков и погасил лампочку, освещавшую щиток с приборами.

Она тоже долго возилась с этими брюками, потом положила руку на плечо Олега:

— Спасибо. Я и в самом деле закоченела. Теперь теплее.

— Вот и хорошо.

Глазков опять рассказывал:

— У меня братишка в Средней Азии служит. Так они там от жары загибаются. А спрятаться некуда…

Он долго и подробно рассказывал о своем брате, о том, как тот однажды чуть не утонул в речке, как потом их обоих мать дубасила мокрыми штанами и они сидели на печке:

— …А кирпичи горячие, голым местом коснешься, как на сковородку сядешь. Мы гогочем, мать это еще больше злит, а тут еще Шурка снизу подзуживает…

Он опять говорил монотонно и плавно, но теперь ни Олега, ни Веру уже не клонило в сон. Им было холодно. А ветер ничуть не унимался, за стеклом стремительно неслась снежная лавина, и порой казалось, что это не снег, а машина мчится сквозь снежную пелену. У Веры даже начинала кружиться голова. «Наверное, это от голода», — решила она. Было уже семь утра, а она вчера последний раз поела в солдатской столовой в час дня. Стоило ей подумать о еде, как мучительное ощущение голода целиком овладело ею, притупило все остальные чувства, и даже холод не казался теперь столь страшным.

Может быть, поэтому, когда Борисов предложил идти, она согласилась, хотя и понимала, что это рискованно, можно заблудиться и потерять даже эту промерзшую, но укрывавшую их от ветра машину.