Десять детей, которых никогда не было у госпожи Минг - Эрик-Эмманюэль Шмитт

– Вот оно что?

Тинг Тинг поджала губы. Не меньше моего она опасалась, как бы ее мать не воплотила свои мечты.

Когда мы подошли, пострадавшая, едва переводя дыхание, прошептала:

– Тинг Тинг! Врачи говорят, что меня выпишут не раньше чем через две недели! И что неизвестно, смогу ли я потом ходить. А сейчас они подозревают инфекцию и будут следить за температурой. Тинг Тинг, я с ума сойду! В воскресенье мой день рождения! Он будет последним…

Взволнованная, она совсем не походила на привычную госпожу Минг, скорее на ее напуганного двойника. Цепляясь за дочь, она продолжала:

– Малышка Тинг Тинг, я прошу только одного. Только одного. Ты это сделаешь? Отвечай.

– Да, мама.

– Ты мне клянешься?

– Клянусь.

– Собери здесь своих братьев и сестер в следующее воскресенье. Чтобы я могла в последний раз обнять их.

Лицо Тинг Тинг исказилось. Она обратила ко мне свой испуганный взгляд. Я трусливо уставился на свои ботинки, а потом медленно отодвинулся, чтобы не попасть под обстрел двух пар проницательных глаз.

Я долго бродил по Юнхаи. Озабоченный состоянием госпожи Минг, растерянный от того, что только что узнал, я утратил способность отчетливо соображать. Стоило появиться какой-то идее или ощущению, как тут же возникала их противоположность; с одной стороны, я оценил великодушную уловку Тинг Тинг, вернувшую ее мать к жизни, с другой – порицал эту шутку, вконец разложившую ослабленную психику. Порой мне казалось, что наши судьбы должны не ограничиваться реальностью, а обогащаться мечтами, фантазмами, которые, если они не пустячные, свидетельствуют о жизнеспособности духа; минуту спустя я сокрушался, что ни госпожа Минг, ни Тинг Тинг не сумели принять мир таким, каков он есть.

Мои метания продолжались три дня. Разумеется, в эти дни я занимался своими делами, даже добился выгодных контрактов, однако, отдаваясь работе больше обычного, я был озабочен госпожой Минг, Тинг Тинг и девятью виртуальными детьми.

Я подозревал, что в роковой день своего рождения госпожа Минг со своей единственной дочерью, столкнувшись с реальностью, впадет в уныние. Я опасался худшего. Если кого-то лишить лжи, поддерживающей его существование, он сдастся. Госпоже Минг грозил серьезный кризис, если Тинг Тинг не удастся достойным образом объяснить отсутствие братьев и сестер. Уверенный, что удар будет крайне жестоким, частично из сострадания, частично из любопытства я пошел в больницу.

Я хотел войти в палату, но мне пришлось отказаться от своего намерения.

Они все были там: Хо, Да Сиа, Кун, Конг, Ли Мэй, Ванг, Рю, Жу, Шуанг и, разумеется, Тинг Тинг. Они пили, болтали и пели громче и веселее, чем деревенский духовой оркестр! Я без посторонней помощи узнал их: акробаты Кун и Конг – один бритый наголо и в зеленом свитере, другой с длинными волосами и в желтом жилете; убийца госпожи Мао Да Сиа, коротко стриженная, одетая как американская служащая: в облегающем костюме, на острых каблучках; умник Жу, потешающийся над тем, что рассказывал очкастый всезнайка Рю; мечтательная рисовальщица Ли Мэй; притулившийся у стены мученик истины Шуанг, ставший молчаливым; страстный спорщик Хо пытался уговорить Ванга сыграть в кости, а тот в это время создавал для матери проект чудесного сада.

Сияющая Тинг Тинг подошла ко мне:

– Они приехали. Все мои друзья. Преданные, как семья. Они впервые примерят свои роли. Мама парит на вершине блаженства.

Она растолкала толпу, чтобы подвести меня к госпоже Минг. Та сияла, хотя выглядела бледнее обыкновенного.

– Какие у меня прекрасные и любящие дети.

Я согласился. Ее счастье было так явно и так заразительно, что я тоже разволновался.

– Они без колебаний проехали всю страну, хотя даже с места не двинулись, когда хоронили их отца… Тогда только Тинг Тинг сумела вырваться.

Тинг Тинг в смущении опустила голову.

Госпожа Минг пылко схватила меня за руку и прошелестела в ухо:

– Мне не следовало бы этого говорить, особенно в присутствии остальных: Тинг Тинг была и остается моей любимицей.

Находившаяся достаточно близко, чтобы расслышать, Тинг Тинг зарделась. Госпожа Минг продолжала:

– Она ни разу не разочаровала меня. Включая сегодняшний день.

Тинг Тинг рефлексивно вздрогнула:

– А что сегодня? Что я такого особенного сделала сегодня?

Госпожа Минг указала на шумную толпу. Тинг Тинг пробурчала:

– Предупредить братьев и сестер? Вот уж работа! Они все в любом случае сбежались бы.

Госпожа Минг повернулась в мою сторону:

– Вы заметили, какая она? Паршивка! Упрямица! Она своего дела на полпути не бросит. Она пойдет до конца.

И загадочно добавила:

– До конца… До конца…

Тинг Тинг встревожилась:

– О чем ты, мама?

– Золотая середина… до конца…

Обеспокоенная Тинг Тинг вопрошающе взглянула на меня, а госпожа Минг уклончиво пробормотала:

– …между мечтой и реальностью… золотая середина… до конца… Спасибо.

– Что?

Сотрясаемая дрожью, Тинг Тинг потрошила пачку сигарет, спрятанную в сумке: или мать бредит, или догадалась о ее обмане.

Госпожа Минг изменилась; голос ее стал отчетливым, ясным, решительным – такой я неизменно видел ее прежде.

– Я ничего не скажу. И ты тоже.

Ее доверчивые глаза встретились с тревожными глазами дочери; и ту и другую переполняли чувства. Она умиротворенно вздохнула:

– Истина всегда заставляла меня сожалеть о неопределенности.

С этими словами она закрыла глаза и уснула.

Я закончил свои дела, и мне следовало возвращаться во Францию.

С каждым моим посещением я видел, что раны госпожи Минг зарубцовываются, синяки рассасываются, она меньше страдает. Накануне отъезда Тинг Тинг пообещала регулярно посылать мне известия о матери. Так что улетал я успокоенный.

В самолете я впервые не испытал своей привычной амнезии; напротив, весь полет я пережевывал все, что мне довелось пережить в Гуандуне: свои мысли, тревоги, ограниченность, – все, с чем столкнулся. На этот раз я увозил с собой свою китайскую индивидуальность.

В аэропорту «Шарль-де-Голль», когда я забирал свой прибывший со скоростью улитки по движущейся ленте багаж, на экране мобильника высветилось сообщение от Ирэн:

«Если тебе интересно, сегодня утром ребенок появился на свет».

Спустя час я уже обнимал Ирэн и склонялся над колыбелью, в которой пускал пузыри крохотный мальчуган.

Он посмотрел на меня, я посмотрел на него: пакт был заключен мгновенно.

Я обернулся к Ирэн, схватил ее руку и прошептал ей на ухо:

– Если захочешь, я заберу себе мать и ребенка.

– Что ты сказал? Но…

– Я без лишних вопросов забираю мать и ребенка.

– Не горячись. Надо удостовериться. Проведем генетическую экспертизу…

– Стоп! Ты сумасшедшая… Вообрази, вдруг мне скажут, что это не мой! Была не была! Слишком поздно! Неужели я смогу разлюбить этого человечка?

Мои губы прижались к губам Ирэн, чтобы заглушить ее удивление, и, желая на протяжении следующих двух тысяч шестисот лет никогда не менять своего решения, я добавил:

– Истина всегда заставляла меня сожалеть о неопределенности.