Муравьиное масло - Радий Погодин

Вдруг Валя спросила:

— Ты про лосей наврал?

Витька опустил голову.

— Наврал…

— А зачем?

— Не знаю…

Они пошли дальше. Витькина сетка с батоном и половиной круглого хлеба била их обоих по ногам, но Витька так и не догадался взять ее в другую руку.

Муравьиное масло

Поселок дачного треста расположился на высокой песчаной горе у самого моря. За веселыми разноцветными домиками сосновый бор. Внизу, под горой, серая лента шоссе. По одну ее сторону малина, черемуха — целые заросли. По другую — песок, голубая осока, источенные водой камни и море…

Море волнуется, вздыхает. Это ветер треплет его пенистые волны, и они, не зная куда деться, выплескиваются на берег. А бывает, заспорит море с ветром. Тяжелые валы нальются яростью, заревут, загрохочут. Словно подбадривая их, загудят на горе́ сосны, — они ведь тоже с ветром не ладят.

Но чаще всего море спокойно и блестит, блестит, будто его начистили. В такие дни виден Ленинград. Он синеет на горизонте тонкой зубчатой полоской. Золотыми блестками светятся купола и шпили. Кронштадт тоже виден. Он за горизонтом, и поэтому кажется, — трубы судоремонтных верфей и круглая голова собора торчат прямо из воды. Тихо в такие дни. Лишь асфальт шипит под колесами краснобоких автобусов, грузовиков и легковушек. Тихо и хорошо.

«Победа», которую Валеркиной бабушке дали на фабрике, катила по извилистому шоссе. Она обгоняла сутулых, старательных велосипедистов, юрких «Москвичей». Иногда за окном медленно проплывал раскаленный бок автобуса с белой табличкой — «Ленинград — Зеленогорск»; сверкая лаком и голубоватой хромировкой, проносились «ЗИМ»ы… Вдоль дороги мелькали санатории с красивыми названиями, белые гипсовые спортсмены, громадные сосны и люди в светлых платьях, полосатых пижамах, веселые и неторопливые.

Валерка сидел в уголке, зажатый тяжелым тюком с постелями, грустно смотрел в окно и неслышно вздыхал.

Только раз он оживился, но бабушка тут же постаралась испортить ему настроение.

За одним из поворотов на дорогу вылетел синий мотоцикл и, круто развернувшись, стал на пути.

Шофер рванул на себя ручной тормоз. Завизжали колеса. Деревья за окошком перевернулись, и какая-то сила сбросила Валерку с сидения.

— Крушение!.. — закричал он. — Катастрофа!.. — А когда выкарабкался из-под навалившихся на него постелей, спросил: — Раненых нет?..

Бабушка толкнула шофера локтем.

— Видал? Вот он, мой отдых… — потом повернулась к Валерке, спросила, покачивая седеющей головой: — И в кого ты такой уродился?.. Шальной какой-то… — Она сердито перегнулась через спинку сидения, помогла Валерке водрузить на место постель. — Лучше б я в фабкоме путевку взяла, чем с тобой маяться…

— И не майся… Я не навязывался на твою дачу, — пробормотал Валерка, устраиваясь у окна.

От мотоцикла к машине шел милицейский лейтенант в белом кителе. Он приложил руку к козырьку, попросил у шофера документы.

— В чем дело? — полюбопытствовал шофер, достав из кармана путевку и права. — Я правильно ехал, скорость не превышал, тормоза, сами видели…

Лейтенант осмотрел документы, номер машины… Китель у него был запыленный, лицо усталое, серое… Видно, не один десяток километров проехал он сегодня по знойным дорогам.

— Все в порядке… Можете ехать.

Машина, словно этого и дожидалась, вздрогнула, зафырчала и опять понеслась по серому бесконечному асфальту.

Валерка нахохлился у своего окна. Нет на земле справедливости: одним — всё, а другим — только тычки да упреки. Бабушка, например, и в трамваях, и в троллейбусах, и даже в автобусах ездит бесплатно, у нее специальная карточка от государства. У бабушки есть орден. Ее каждый праздник приглашают на трибуну. Однажды она даже Валерку с собой взяла.

По Дворцовой площади за тяжелым гвардейским знаменем шли герои. Так шли, что дух захватывало!..

После парада Валерка несколько дней вышагивал по комнате, высоко подбрасывая ноги, повернув голову к правому плечу.

— Чистый гусак, — качала головой бабушка. — Ну скажи ты мне, чего шею выворачиваешь?…

Как-то после школы ребята устроили во дворе сражение.

Валерка пришел домой с оторванными пуговицами, с расцарапанной щекой.

Бабушка сдвинула очки на лоб.

— Что, горюшко, отколотили?..

Валерка промолчал.

Тогда бабушка скрутила полотенце крепким жгутом и задала Валерке деру. Он не пикнул. Зато бабушка села на стул и заплакала.

— Вот изверг!.. Иль тебе не больно, иль у тебя совести нет?

Родители не вмешивались в бабушкину педагогику. Лишь один раз Валерка слышал, как отец сказал матери, что бабушка вырастила четверых и хорошо знает, как это делать.

Но хуже всего получилось с дачей. Еще в прошлом году мама пообещала свозить Валерку на Волгу, на свою родину. И вот теперь выяснилось, что маме дадут отпуск только в сентябре, а Валерка с бабушкой отправятся на дачу. Разве это справедливо?.. Но, думай не думай, вздыхай не вздыхай, что родители решили, так и будет.

Скоро за окошком «Победы» замелькали посаженные аллейкой березы. Потянулись крашеные заборы палисадников.

Машина затормозила у голубого щиткового домика с верандами.

Шофер помог перетащить вещи.

— В субботу, Катерина Николаевна, приеду за вами. Чехи на фабрике будут, вам обязательно встретить их надо.

Пока они разговаривали, Валерка оглядел новое жилье — небольшую комнату и веранду. От казенных коек с сетками, от мутных, немытых стекол веяло ленивой скукой. Пахло пылью, смолой, мышами. Валерка потер кулаком затылок, взялся было развязывать тюк с постелями, но тут отворилась дверь. В комнату вошла высокая, стриженная под польку девушка. Она застенчиво улыбнулась, словно чего-то набедокурила и ждала прощения. Потом сказала: «Я с братом живу за стенкой, зовут меня Мариной и… значит, будем знакомы».

Марина сразу принялась помогать бабушке обтирать пыль, вешать на окна занавески, расстилать салфетки.

Валерку выпроводили.

Он обследовал лужайку за домом, пожевал желтые цветы акации и выбрался на улицу.

У забора сидел согнувшись загорелый мальчишка, прибивал оторванную доску. Он неохотно вставлял гвозди в почерневшие от ржавчины дырки, слегка пристукивал их молотком. Потом остановился, раздумывая, продолжать дальше или бросить.

Валерка подошел к незнакомцу и на всякий случай сжал за спиной кулаки.

— Тебя, может, не кормят?.. Ударить как следует не можешь…

Мальчишка обернулся. Лицо у него было строгое, брови насуплены, а глаза, голубые, как весенние лужицы, смотрели простодушно и без злобы.

— Почему не кормят?.. Сам не ем. — Он поплевал на ладошки и, один за другим, ловко вогнал все гвозди в доску. — Еда не главное в жизни человека. Есть нужно, когда это необходимо. — Черномазый помолчал, подумал, стоит ли объясняться с каждым встречным-поперечным, потом добавил: — Нужно приучать себя к лишениям, в жизни это пригодится… Особенно в путешествиях. — Он уселся поудобнее, долго, внимательно разглядывал Валерку и, видимо, довольный осмотром, доверительно поведал: — Сейчас я расстроенный… Хотел в Ленкорань с Васькой податься — сестра все запасы отняла, не пустила. Привезла вот на дачу…

Слово «дача» он произнес с таким презрением и так безнадежно махнул рукой, что не рассчитал и здорово ударил костяшками пальцев по доске. Валерка думал, — сейчас завоет или, по крайней мере, затрясет ушибленной рукой. Но ничуть не бывало. Мальчишка только слегка поморщился и назвал заборы пережитками капитализма.

У Валерки с заборами были давние счеты, но он ругал их гораздо примитивнее: «Дурацкие заборы. Проклятые загородки»… А «пережитки» — это было что надо. Валерка сел рядом с незнакомцем, подергал прибитую только что доску.

— Крепко… А я бы и делать не стал…

— А я и не делаю… Я лаз заколачиваю. — Мальчишка посмотрел на свою работу с откровенным огорчением. — Соседка тут ведьма… Как тебя зовут? — вдруг спросил он.

— Меня?.. Валерка. А тебя?

Мальчишкин нос, облупленный, красно-бурый от солнечного пережога, смущенно наморщился.

— Меня все Ивой называют… Вообще-то Ванька. Когда Маленький был, так мать: «Ивашка, Ивка…» И Марина от нее переняла. В школу придет: «Как мой Ива?» На дворе — «Ива, спать!» Так вот и мучаюсь с деревянным именем… Только ты не думай, — встрепенулся он, — Марина у меня не какая-нибудь аристократка. Она художница!

Валерка придвинулся ближе. Ему очень хотелось рассказать про «изверга», «мучителя», «размазню»… Он сочувственно сопел, придумывал, чем бы помочь новому товарищу, но как тут поможешь!