Долгое падение - Ник Хорнби

Поэтому я не представляла, что ответить, когда Мартин спросил, на самом ли деле я хочу умереть. Самый простой ответ: «Да. Вот глупец! Конечно да. Иначе зачем я забиралась сюда, зачем рассказывала своему мальчику — господи, да уже мужчине, — который меня не слышит, о новогодней вечеринке, на которую меня якобы пригласили?» Но есть ведь и другой ответ, правда? И он таков: «Нет. Вот глупец! Конечно нет. Пожалуйста, не дай мне этого сделать. Пожалуйста, помоги мне. Помоги мне стать человеком, которому хочется жить дальше. Человеком, который может сказать, например: „Мне уготована лучшая участь, чем эта“. Не многим лучшая, просто чтобы меня хоть что-то держало в этом мире». Ведь я потому здесь и оказалась, что в этом мире меня уже ничто не держало.

— Ну, — сказал Мартин. — Ты готова подождать до завтрашней ночи?

— А что я скажу в приюте?

— У тебя есть их телефон?

— Уже слишком поздно туда звонить.

— Кто-нибудь должен быть на дежурстве. Давай номер.

Он достал из кармана мобильный телефон и включил его. Телефон тут же зазвонил, и Мартин, нажав на кнопку, приложил его к уху. Наверное, он слушал сообщение на автоответчике.

— Кто-то тебя еще любит, — заметила Джесс, но Мартин никак на это не отреагировал.

И адрес, и телефон были у меня записаны на бумажке. Мне удалось выудить ее из кармана, но в такой темноте я не могла разобрать, что там написано.

— Дай мне, — попросил Мартин.

Он меня смутил. Это была не просто бумажка — это было письмо, и я не хотела, чтобы они читали его, пока я жива. Но не знала, как им это объяснить. Я и ахнуть не успела, как Мартин выхватил его у меня из рук.

— Господи Иисусе, — промолвил он, увидев, что там написано. — Это твоя предсмертная записка, что ли?

Я покраснела.

— Прикольно. Давай читай, — оживилась Джесс. — У меня они, конечно, отстойные, но у нее небось еще хуже.

— Они у тебя отстойные? — удивился Джей-Джей. — Ты их сотнями пишешь, что ли?

— Да я всю жизнь их пишу, — весело объяснила Джесс.

Джей-Джей с Мартином удивленно посмотрели на нее, но ничего не сказали. Правда, несложно было догадаться, о чем они подумали.

— А что такого? — не поняла Джесс.

— Я всегда считал, что достаточно одной, — сказал Мартин.

— Я то и дело передумываю, — сказала Джесс. — В этом нет ничего ужасного. Решение-то важное.

— Одно из самых важных, — уточнил Мартин. — В десятку самых важных решений точно входит.

Мартин — один из тех людей, по которым зачастую сложно понять, шутят они или нет.

— В общем, не важно. Но зачитывать эту записку я не буду.

Он прищурился, чтобы разобрать номер, и тут же его набрал. И через несколько секунд дело было сделано. Он извинился за поздний звонок, сказал, что по определенным причинам Мэтти заберут на день позже, и повесил трубку. Он разговаривал так, будто знал, что никаких лишних вопросов ему не зададут. Если бы позвонила я, то стала бы долго объяснять, почему я звоню в четыре часа утра, — причем объяснение мне пришлось бы придумать месяца за четыре до того — а потом они бы меня раскусили, я бы во всем призналась и в итоге забрала бы Мэтти не на день позже, а на несколько часов раньше положенного.

— Так, — сказал Джей-Джей. — С Морин разобрались. Остался только ты, Мартин. Ты с нами?

— Ну, а где сейчас этот твой Чез? — спросил Мартин.

— Понятия не имею, — ответила Джесс. — На какой-нибудь вечеринке. А это так важно? Неужели это так важно?

— Да. Я лучше сигану на хр… с этой крыши, чем буду пытаться поймать такси в четыре часа утра, чтобы переться на юг Лондона в поисках неизвестно кого, — объяснил Мартин.

— У него нет знакомых на юге Лондона, — сказала Джесс.

— Хорошо, — успокоился Мартин.

И как только он это сказал, стало понятно, что мы не покончим с собой, а спустимся вниз и пойдем искать молодого человека Джесс, или кем он там ей приходится. План, конечно, не из лучших. Но другого не было, и нам ничего другого не оставалось, кроме как попробовать сделать так, чтобы он сработал.

— Дай мне мобильник, я сделаю пару звонков, — попросила Джесс.

Мартин отдал ей свой телефон, и она отошла к другому краю крыши, чтобы ее не было слышно, а мы стояли и ждали, пока нам скажут, куда идти.

Мартин

Я знаю, что вы думаете. Вы, умные-умные люди, читающие «Гардиан» и покупающие книги в магазине «Уотерстоун»; вы, которым скорее придет в голову мысль купить своим детям сигарет, чем посмотреть какое-нибудь утреннее шоу по телевизору. Вы думаете: «Да он это не всерьез. Он хотел, чтобы какой-нибудь папарацци запечатлел его, с позволения сказать, крик о помощи и чтобы он мог потом написать в газету „Сан“ эксклюзивную заметку „Мой Ад. Как я пытался покончить с собой“. Не более того». И я могу понять, почему вы так думаете, друзья мои. Я забираюсь на крышу и сажусь на самый ее край, попивая шотландское виски из фляжки, а затем какая-то рехнувшаяся девица просит меня помочь ей отыскать ее бывшего парня на какой-то вечеринке, и я, пожав плечами, соглашаюсь. Ну и где тут желание покончить с собой?

Во-первых, вам было бы полезно знать, что у меня были очень высокие результаты по шкале серьезности суицидальных планов Аарона Т. Бека. Готов поспорить, вы даже не имели понятия о существовании такой. А она существует, и у меня было чуть ли не двадцать одно очко из тридцати возможных, что, как вы понимаете, меня не могло не радовать. Да, мысль о самоубийстве возникла у меня раньше, чем за три часа до попытки. Да, я был уверен, что погибну, даже если мне окажут медицинскую помощь, — в Топперс-хаус пятнадцать этажей, хотя, как известно, и десяти более чем достаточно. Да, я готовился к этому: стремянка, кусачки и тому подобное. Шах и мат. Я мог бы набрать максимум очков, если бы не первые два пункта — как выразился Аарон Т. Бек, «уединенность» и «момент». Если согласиться с утверждениями «Вы будете вне зоны видимости и слышимости других людей» и «Вероятность того, что вам помешают, крайне невелика», то можно сорвать банк. Вы можете возразить, что поскольку вы пришли в самое известное среди самоубийц место в северном Лондоне, да еще и в одну из самых популярных среди самоубийц ночей, то шансов на то, что вам не помешают, практически не было. В ответ на это я могу сказать так: разум наш был затуманен. Мы слишком глубоко ушли в себя, если угодно.

И конечно, если бы в ту ночь крыша не был запружена людьми, меня бы сейчас уже не было, так что, пожалуй, старина Бек не подкачал. Мы вряд ли могли рассчитывать, что нас кто-то спасет, но когда мы столкнулись на той крыше, у всех осталось только одно желание — и причиной тому было в первую очередь смущение — отложить самоубийство на потом. Хотя бы на день. Никто из нас, спускаясь по лестнице, не думал, будто жизнь прекрасна и чего-то стоит; если уж на то пошло, мы были даже несчастнее, чем когда поднимались сюда, поскольку у нас была одна-единственная возможность решить все наши проблемы, но этой возможностью мы воспользоваться не могли — по крайней мере, тогда. И там, на крыше, нами овладело странное нервное возбуждение; те несколько часов мы словно прожили в другой стране, где были свои законы — законы крыши. Но, загнав нас сюда, наши проблемы не смогли подняться с нами по лестнице. И теперь мы спускались вниз, где они опять на нас навалятся. Но выбора, пожалуй, не было. И хотя у нас не было практически ничего общего, мы чувствовали, что все остальное — и деньги, и социальное положение, и образование, и возраст, и жизненные интересы — не стоит ровным счетом ничего. За несколько часов мы вдруг оказались своеобразным маленьким обществом, и в тот момент мы хотели лишь одного — быть рядом с нашими соотечественниками. С Морин я перекинулся буквально парой слов, даже фамилии ее не знал, но за это недолгое время она узнала меня лучше, чем жена за последние пять лет брака. Морин понимала, что я несчастен — это было очевидно, если учесть, где мы встретились, — а это значит, она понимала самое главное; у Синди любое мое действие или высказывание вызывало недоумение.

Если бы я влюбился в Морин, это было бы весьма удачное развитие событий. Я уже вижу газетные заголовки типа «Шарп вернулся на путь истинный!». А под этим заголовком — статья о старом извращенце, который узрел порочность своего пути и счел за благо зажить спокойной жизнью с милой женщиной постарше его, вместо того чтобы волочиться за школьницами и третьесортными актрисами с силиконовыми бюстами. Ну-ну. Размечтались.

Джей-Джей

Пока Джесс обзванивала всех своих знакомых, пытаясь выяснить, где сейчас этот Чез, я сидел, прислонясь к стене, и смотрел на город сквозь ограду. Я все думал, какую песню я бы сейчас слушал, будь у меня с собой плеер. Первая песня, которая пришла мне в голову, — это «Снежный человек на рынке» Джонатана Ричмэна — милая дурацкая песенка, напоминавшая мне о тех временах, когда я сам был таким. А потом я принялся насвистывать песню Роберта Смита «Потерявшись меж дней», и это уже было неспроста. Сегодняшний день кончился, а следующий еще не настал, прошлый год завершился, а новый еще не пришел, да и вообще, крыша стала своеобразным лимбом, где наш разум не мог решиться сделать последний шаг туда, куда уже устремились наши бессмертные души.