Девушка в белом - Отиа Иоселиани

— Ничего, тетушка, ведь не холодно.

— Это-то так, но ведь на одних лекарствах держится.

Вместо лестницы к балкону был приставлен плоский камень. Я ступил прямо на старый пол, и он недовольно заскрипел.

В комнате уже зажжена лампа. В углу, на высокой кровати я увидел Цицино. Вся в белом, она словно светилась в полумраке. Я шагнул к ней и подвернул ногу: пол был очень неровным.

И словно откуда-то издалека до меня донеслось:

— Войдите...

— Мир этому дому, — почему-то тихо ответил я.

Тебро подвела меня к кровати.

Цицино поднялась, и в мои протянутые к ней руки легла маленькая, хрупкая ладонь.

— Здравствуй, Цицино...

— Здравствуй, — опять будто донеслось откуда-то.

— Как ты себя чувствуешь?

Я хотел еще что-нибудь сказать, хотел пошутить, но не смог.

— Спасибо...

— Цицино... Я давно тебя не видел. После семилетки я поступил в техникум... если приезжал, то раз в год... А теперь я уже окончил техникум, совсем окончил. Теперь...

— Садись, дорогой, садись, — пододвинула мне стул Тебро.

Цицино тоже присела на кровати. Тебро накинула ей на плечи темную шаль и вышла.

— Теперь... — бессвязно продолжал я начатые извинения. — Я буду часто заходить к тебе... А что тебя беспокоит?

Цицино молча посмотрела на меня. Никогда я не видел таких длинных ресниц. Она ничего не сказала, но ее глаза словно доверили мне какую-то большую тайну.

— Цицино!

Она опять не сказала ни слова, опустила голову, перебирая бахрому шали.

Стало тихо. Лампа тускло освещала темные стены. Белая как полотно Цицино, в белом сатиновом платье со следами голубых узоров казалась на фоне ветхих стен сказочной.

— Цицино! — я хотел сказать, что сейчас ей, конечно, лучше, но передумал. — Да... ты знаешь, — я поднялся, потом опять сел, — я сегодня здорово устал...

Цицино взглянула на меня.

— Тысяча дел, черт побери! Каково одному за всем поспевать, — я вдруг почувствовал, что начал хвастаться. Но сидеть так молча было еще хуже, и я заговорил опять. — Что делать с чаем, Цицино? План выполняем, но и перевыполнить было бы не худо. Чаю много — рабочих рук не хватает. Нет... хватать-то, конечно, хватает, но если б их было больше, это совсем не помешало бы, — и не знаю, откуда взбрела мне в голову такая мысль, но я добавил: — А ты нам не помогаешь...

И прикусил язык.

Цицино сперва удивленно посмотрела на меня, потом вдруг улыбнулась, обнажив ряд таких ослепительных зубов, что я зажмурился. Эта улыбка прибавила мне сил. Заложив руки в карманы, я стал вышагивать по комнате.

— Да, да, не помогаешь... Все ленитесь, товарищ, все ленитесь!

Цицино вновь улыбнулась.

— А почему? Кто знает почему. Просто не хотите нам помогать, и все.

Улыбаясь, Цицино тихо сказала:

— Не хочу.

— Вот, вот именно не хотите, — продолжал я, обрадованный, — работать, так у вас желания нет, а если бы, — и черт знает откуда опять взбрела такая мысль в мою голову, — а вот если бы вас спросили о замужестве, если б жених хороший нашелся..

Цицино опустила голову, но было видно, что улыбка не сошла с ее губ, и я заторопился.

— Конечно, скажете, работа вас не достойна! А мы что?.. Чем мы хуже вас?

Цицино подняла голову, продолжая улыбаться... Никогда я не видел таких длинных ресниц.

— Ведь ничем не хуже. — Я встал перед ней, подбоченился. Она смерила меня взглядом с ног до головы. — Как видите — не хуже.

Я чувствовал, что ей очень хочется посмеяться над моим дурачеством. Но она опять только улыбнулась.

— Не хуже, — повторил я.

На этот раз она не выдержала, откинула голову и расхохоталась звонко, весело. Темная шаль сползла у нее с плеча. Переводя дух, она взглянула на другое плечо и легким движением освободилась от шали...

Мне вдруг захотелось обнять ее, сильно прижать к себе и бежать... бежать с нею, не знаю куда. В поле, к морю, в лес, к черту, к дьяволу, — все равно куда. Но бежать... бежать... и чтобы Цицино смеялась, смеялась...

Поужинали. После ужина Тебро принесла сливы. Никогда я не ел столько слив!..

Поздно вечером Тебро провожала меня до калитки. И в десятый раз благодарила.

— Дай бог тебе, сынок, многих лет жизни... ведь не забыл... и в самом деле пришел!

— Я и завтра приду, тетушка...

...Утром я встаю, когда кричат первые петухи. И — сразу за работу. То в гору бегу, то под гору. То у одного двора кричу:

— Сардион!

То у другого:

— Ивлитэ! Ивлитэ! Не подведи ради бога! Лучше уж своей рукой зарежь!

А этот Бесо! Чего ради он такого пса держит, когда у него дочку похитили?..

— Эй, выгляни, где ты там!..

— Что такое... столько свадеб — и в самый разгар работы.

Красивое у нас село. В каждом дворе растут тополя. Весной цветет белая акация. Виноградники — голубые, мы их опрыскиваем купоросом... А перезревших груш даже поросята не трогают. У каждого свой дом, утопающий в густой, сочной зелени, и мы уже начали строить клуб.

...Радуюсь я, не знаю чему. Наверное, тому, что не бездельничаю, тому, что я бригадир, совета у меня спрашивают, тому, что мама наконец дождалась меня. Осенью куплю себе новый костюм и подремонтирую дом...

Сворачиваю с проселочной, выхожу за село... и начинается бездорожье, шагаю, прыгаю, карабкаюсь.

Вот пробивается ручей... Хочу обойти лужу, отклоняюсь в сторону, еще, еще и... бух! — гранат по голове, как здоровенный кулачище.

Собака бросается на меня, лает до хрипоты. Она отвыкла от прохожих.

— Цицино-о-о!

В первый день — молчание. В первый день даже не ждала.

На второй:

— Цицино-о-о!

Она приоткрывает дверь и улыбается.

На третий день:

— Цицино-о! Довольно спать, выходи!

И она выходит. Улыбается, смеется.

— Цицино, выйди же во двор!..

И Цицино выходит во двор, неслышно ступает по росистой траве, выходит за калитку и идет вдоль забора, провожает меня.

— Цицино-о-о!

Цицино у калитки.

— Цицино-о-о!..

Цицино на дороге.

— Цицино-о-о!..

— Цицино-о-о!

— Цицино, пойдем на плантацию! Мы будем идти медленно, будем часто отдыхать... Ты поработай чуточку... а если хочешь — совсем не работай, просто так пройдись.

И, представьте себе, Цицино идет. Даже корзинка у нее готова.

— Осторожно, Цицино, осторожно... не надо так быстро... вот сюда, здесь сухо. Ты не устала? Выйдем на поляну, и ты отдохни... и у канала отдохнешь. Я перекину доску через канал... тебе нельзя мочить ноги... Ты отдохни.

Я нащупываю твердую землю, но Цицино не дотягивается до кочки, и... ноги у нее по щиколотки в воде.

— Цицино... что это? Цицино... ведь ты простудишься, Цицо, вернись.

Она улыбается.

Мы выходим на поляну. Слава богу, хоть отдохнет сейчас, снимет тапочки, высушит... куда торопиться?

Она смотрит на меня и улыбается.

— Отдохни, Цицино.

— Нет, — она качает головой.

— Ты не устала?

— Нет!

— Переверни корзинку и сядь на нее. На траве роса — ты простудишься.

— Нет! — снова отказывается Цицино.

— А что же мы будем делать? — беспокоюсь я.

— Побежим!

— Побежим?!

Она хватает меня за руку.

Я не успеваю произнести ни слова. Мы уже бежим. Несемся как ветер.

— Цицино! — шепчу я.

Цицино смеется, тянет меня, и мы бежим, несемся, легкие как ветер...

— Упадешь! — кричу ей громко.

Цицино смеется, прыгает через овражки, кусты, летит как белая бабочка и смеется. Вот обежали колючий куст. Нет. Я обежал, а она не смогла, задела… выронила корзину, зацепилась платьем...

— Цицино, платье! — закричал я испуганно.

Что же нам теперь делать!

...Стой же, Цицино... Остановись! Цицино, Мы угодим в канал! — И угодили.

Студеная вода перехватила дыхание. Я словно проглотил язык. До нитки промокшая Цицино хохочет звонко-звонко.

— Бачуа... Бачуа! — зовет меня и смеется...

Я тяну ее к берегу, тяну, насильно сажаю на пригорок, на яркую траву и прошу ее успокоиться, прийти в себя, прошу, уговариваю...

— Да, Бачуа... да, Бачу, — и смеется.

Потом ложится, раскинув руки, на траву, на цветы. Забыла, что платье у нее порвалось. Ее щеки пылают, и дыхание частое. Она смотрит на меня... Я никогда не видел таких длинных ресниц...

А Цицино смеется... смеется...

Спасение оленя

Мой брат служит в армии, далеко от нас. Он часто пишет, и в каждом письме шлет множество поцелуев своим племянникам — Паате и Русико.

Однажды, вместе с уймой поцелуев, дядя прислал им маленький стенной коврик.

На коврике был выткан дремучий лес. Вдали виднелись горы. Над ними голубое небо. А внизу, у самых кроваток Патико и Русико, зеленела лужайка. По ней бежал, запрокинув на спину рожки, олень. Он задыхался от усталости. Светлые глаза его словно молили о помощи. У задних ног оленя вытянулся в прыжке огромный пес с открытой пастью. И еще одна собака мчалась за своей добычей. Овчарки были серые, казались злыми-презлыми. У первого пса свисал к лапам красный язык, похожий на конфетную бумажку.