Maxximum Exxtremum - Алексей Шепелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы от души плескались-дурачились, объединившись с шерстами как с равными. Прохожие явно недоумевали, но это ещё не всё: как и должно, игры переросли в конфликты и вылились за пределы бассейна — Репа мчится за мной с кирпичом в лапках, а я, удирая от неё в трусах по вскопанным клумбам, падаю, и уловив удар, вскакиваю, выдираю какой-то корень и гонюсь за ней уже весь чёрный… Процессия каких-то иностранцев с фотоаппаратами, неприличные жесты и выкрики ОФ… Столпились зрители — явно кто-нибудь сейчас вызовет ментов или психушку…
Кое-как мы успокоились, отмылись от чернозёма, оделись и двинулись в кафешку. Меня несли (наверно я всё же был сильно пьян или настолько исхуёвлен Репниной — ни того ни другого не помню: помню только, что был трезв, здоров и доволен). Мы зашли, осмотрелись, О’Фролов поставил свои кроссовки на стол, Репа, ухмыляясь, как будто у неё в кармане был миллион, обратилась к продавщицам: «Бутилочку «Лемона» слащавого и три моржовых!» Потом ко мне: «Лёня, деньги давай!» Я был чуть поодаль: лежал на входе, покинутый О’Фроловым, двинувшимся несколько своеобразным способом «занимать места». «Уберите его отсюда!» — завопили девицы из-за стойки. Меня вынесли. Находясь в удобной мне позе на высоком бетонном пороге, я смотрел в ясное небо, курил, думая: «Какой насосик!», кто-то шагал через меня, слышались бахвальные восклицания Репы: «Моржовое!» и удыхания ОФ — видимо, продавщицы долго не понимали, что это такое.
Наконец меня снова занесли, усадили, достали деньги из кармана. Репа всё же купила приторно сладкий, но крепкий «Лимон», который мы с ОФ ненавидели, три пива, три пломбира и три конфеточки. Мы всё-это употребляли, делая вид, что выпиваем, запиваем и закусываем — такой «винегрет» можно употреблять только в бессознательном состоянии, на границе которого мы и играючи балансировали…
Понукаемые аппеляциями к какой-то милиции, а затем и двумя пришедшими в гости быками, но однако всё же усидев всё, мы взяли ещё три бутылки крепкой «Балтики» и, делая вид, что распиваем её на ходу, отправились домой… ОФ, едва спустившись со ступенек заведения, расколол свою бутылку, я, заметив это, стал ржать над ним и забывшись разжал руку… — вышедшая последней Репинка увидела сие и всё повторилось… как в воде, как в замедленной съёмке без звука… Мы второём набруталили на высокий постамент порога, сплелись руками и в очередной раз направились домой… Несмотря на всё-это, в том числе и на то, что О’Фролов так и нёс кроссовки в руке, добрались благополучно и завалились спать.
Когда я очнулся, меня посетила измена: потерял зачётку. Обыскал весь дом, истеребив всю мокрую земляную одежду — нету! — только налившиеся чем-то изумрудным часы. Вскоре я обнаружил её в заднем кармане джинсов ОФ — в ней и так всё расплылось после того, как этот сегрегат её облевал, но я всё-таки убедил нескольких преподов не брезговать (дескать, документ был утерян в рыжих московских глинах, а впоследствии чудесно обретён) и приложить руку, тем паче, что последний семестр остался. Теперь и эти автографы пошли крягом, а крышка (с закруглёнными почему-то краями) вообще отслоилась…
18.
Сначала нам нужно было просто присутствовать на уроках, впитывая азы педмастерства школьных учтилей. Мы пытались это делать. Сначала заходили в «Дионис», выпивали «по кряжечке», шли в рассадник, отсиживали урок (больше не выдерживали), почти бегом возвращались к пиву, а подкрепившись, трогали домой, чтоб облупиться под корень.
Надо ли говорить, что учтиля, руководители практики и сокурсницы стали нас недолюбливать. Нас вообще каждый раз пускали во храм науки жизни чуть ли не с боем. Дело в том, что мы купили в секонд-хэнде курточки — я-то, как вы знаете, секонды не поощряю, и мою куртку первоначально купила Репа для своего братца, но она ему не подошла и была предложена мне, на что я, учитывая концептуальность цветовой гаммы, сразу согласился: репкина была ярко-красная, офроловская ядовито-жёлтая, а моя хаки-зелёная — и прям в таком виде, дополненным у всех троих отвисшими хаки или камуфляжными «репоштанами», а также шотландскими бородками, осмысленными (презрительно-профанистичными) взглядами и свежим пивным дыханием, заходили в школы с целью учить учителей, сеющих разумное, доброе, вечное, неотделимое в их исполнении от плевел дебильного, злого, сиюминутного… Нас грубо останавливали прям на вахте, потом, выяснив, пропускали, после чего нас несколько раз останавливали уже в коридоре — завуч, директор или какая-нибудь дотошная учителка: «Чего шатаетесь?! Из какого класса?!» — «Ни из какого — мы учтиля!» — «Как-кие ещё учителя?!» — «Практику проходим», — пауза, а потом взрыв: «Вы что только что с картошки?! В таком виде больше не приходите! Здесь между прочим школа, а не…» — «Мы — команда!» — профанистично вскрикивает Репа, подпрыгивая, и мы все втроём — портативный светофор! — подпрыгиваем, визгливо выкрикивая: «Ррё-ххуу!»…
Когда наступила пора проводить уроки, мы перестали приходить туда совсем. Весной началась вторая практика — длинною в месяц и уже в девятых классах, на которой мы были должны реабилитироваться, так как из институда нас всё-таки пока не выгнали. Надо ли говорить, что мы вообще на ней не появились: О’Фролов начал пить безбожно и ежедневно, Репа ушла из дому, сняла какую-то квартирку и долгое время даже мы не знали, где она обретается и какими ещё более тёмными делишками занимается, я не ходил неделю, вторую колебался, но потом всё-таки пришёл с повинной… Странные были дела…
19.
Ещё на первой практике с Репой поздоровалась в коридоре девушка — я удивился и очень её запомнил — она была в прямом смысле очаровательна. Теперь я пришёл, стоял у окна и меня ломало — как тут мерзко, тем более одному, тем более с похмелья, тем более курить охота, а нельзя — через две минуты звонок — и это самое главное — через две минуты надо войти в класс — класс коррекции, своего рода штрафбат — увидеть эти дебильные рожи, поймать эти дебильные взгляды, услышать эти дебильные голоса… Прозвенел звонок, все рассасывались, у соседнего окна стояла девушка, я медлил, она медлила — обернулась — это она! Спортивная кофточка, маечка, подтяжечки, модные штанцы, гриндера — одно это уже было отрадой. Улыбнулась мне и сказала: «Привет». Луноликая молочнокожая большеглазая милашка, а ротик такой невинно-нежный, как у младенца. Светлые вьющиеся локоны, заколочка. Я подошёл. Она спросила, где Репинка. Я честно ответил, что не знаю. А ты что здесь делаешь? Можно на ты? Можно. Я должен вести уроки. В каком классе? В 9-м «Б». Конечно, это был её класс. — «А у нас должно быть контрольное изложение» — «Вот я-то его и проведу» — «У меня книжка есть — можно я с книжки спишу?» — «Нужно, только хоть что-нибудь измени». Так мы и познакомились.
Я пропустил её вперёд себя в дверь, приятно поразившись её походке и вообще шикарной задней части. Это просто блеск! Именно самое то — отклонения от эталона, которые меня не оставляют равнодушным — чуть гипертрофированные бёдра, жумпел хороший, не то что, как выражается Репа, уютный, а я бы сказал, комфортабельный!.. Прости меня, Инна, маленькая… А вы, детки, почитайте-ка лучше своего Толкиена!
Их училка представила меня, села за заднюю парту. Я был одет в офроловские джинсы и свитер — в моём гардеробе вообще не было «приличной» одежды. Мне не раз делали замечания, что сидеть за столом, когда объясняешь новую тему или читаешь диктант, нельзя, но я окинул взором класс — в целом неплохо: примерно то, что я и ожидал (exept Инночка, прилежно приготовившая методичку на первой парте) — сел и погнал. За другой первой партой, той что примыкала к моему столу, сидели две девицы явно проблядоватенькой направленности, что называется бойкие, и, конечно же, долговязые и гололягие. Я начал с ними неформальное несанкционированное общение: обращал внимание на все их идиотские вопросики, более того — отвечал на них таким же полушёпотом, а то и нырял под парту, рассматривая любезно ими предоставленное и расставленное — причём всё это я воспроизводил с поразительно серьёзным лицом, одновременно громко-внятно и выразительно-до-появления-едва-заметного-оттенка-профанации читая текст по абзацам — в конце концов мы познакомились и я передал им под партой сигареты. Училка даже не смогла меня ни в чём упрекнуть — кажется, она со своей «Камчатки» вообще ничего не заметила. Только маленькая, но сообразительная Инна, всё время щекотавшая меня своим лучистым взглядом, всё видела, всё понимала и явно потешалась — с первого дня она стала относиться ко мне немного иронично — значит, есть за что… На губах её пропадает детское выражение, и тут же открываешь, что они что ни на есть полненькие, розовые, безо всякой помады в них есть нечто вызывающее, они как бы подчёркивают сами себя — короче, лучше не смотреть — голова кружится!! Зубы мелкие, ровные и поразительно белые — не та гадость что у америкашек, а просто белые — такая широкая улыбка её очень красивая, даже немного картинная.