За борт! - Клайв Касслер

— Вы сегодня чем-то озабочены, Джим.

Он не смотрел на нее. Его взгляд скользил по другим посетителям ресторана компании «Инквуд».

— Мне интересно, сколько людей не пришло бы сюда обедать, не будь здесь блюд из морепродуктов.

Она удивленно посмотрела на него, потом рассмеялась.

— Должна признаться, после того как целый день общаешься с тупыми юридическими умами, встретить того, у кого вольный образ жизни, все равно что глотнуть горного воздуха.

Он перестал разглядывать обедающих и посмотрел на нее.

Бонни Кован тридцать пять лет, и она необычайно привлекательна. Она давным-давно поняла, что красота способствует карьере, и никогда не пыталась ее скрыть. У нее прекрасные волосы, шелковистые, ниже плеч. Грудь маленькая, но пропорциональная, как и ноги, которые она умело демонстрирует с помощью короткой юбки. Она также очень умна и никогда не пасует на судебных заседаниях.

Сандекер слегка устыдился своей невнимательности.

— Какое красивое платье, — сказал он, делая слабую попытку проявить внимание.

— Да, красное идет к моим светлым волосам.

— Прекрасное сочетание, — расплывчато заметил он.

— Вы безнадежны, Джим Сандекер, — сказала она, качая головой. — Вы бы сказали то же самое, если бы мы сидели голыми.

— Гмм?

— К вашему сведению, платье коричневое, а волосы у меня каштановые.

Он покачал головой, словно стряхивая паутину.

— Простите, но я предупредил, что я плохой собеседник.

— Мыслями вы точно за тысячу миль отсюда.

Он почти застенчиво взял ее за руку.

— Обещаю на весь остаток вечера сосредоточиться исключительно на вас.

— Женщины страстно любят маленьких мальчиков, которым нужна мамочка. А вы самый жалобный маленький мальчик, какого я видела.

— Осторожней со словами, мадам. Адмиралы не любят, когда о них говорят «жалобные маленькие мальчики».

— Хорошо, Джон Пол Джонс.[3] А как бы покормить умирающих с голоду матросов?

— Все что угодно, лишь бы предотвратить мятеж, — сказал он, улыбнувшись впервые за вечер.

Он безрассудно заказал шампанское и самые дорогие морские деликатесы из меню, как будто это была его последняя возможность. Расспросил Бонни о деле, которым та занята, и умудрился скрыть полное отсутствие интереса, когда она принялась рассказывать последние сплетни о Верховном суде и законодательных манипуляциях конгресса.

Они доели суп и приступили к груше, сваренной в белом вине, когда в вестибюль вошел человек, сложенный, как футболист в щитках, огляделся и, увидев Сандекера, направился прямо к нему.

Он улыбнулся Бонни.

— Мэм, прошу прощения за вторжение.

И быстро заговорил на ухо Сандекеру.

Адмирал кивнул и печально посмотрел на стол.

— Прошу меня простить, но я должен идти.

— Государственное дело?

Он молча кивнул.

— Ну ладно, — покорно сказала она. — По крайней мере вы были моим до десерта.

Он подошел и по-братски поцеловал ее в щеку.

— Мы повторим.

Потом заплатил по счету, попросил мэтра вызвать Бонни такси и вышел из ресторана.

Машина адмирала остановилась у входа в особый туннель к Центру исполнительских искусств имени Кеннеди. Дверцу открыл человек со строгим лицом, в строгом черном костюме.

— Прошу за мной, сэр.

— Секретная служба?

— Да, сэр.

Сандекер больше ни о чем не спрашивал. Он вышел из машины и вслед за агентом прошел по убранному коврами туннелю к лифту.

Когда лифт остановился, его провели к ярусу за ложами. Там оказалась маленькая комната для встреч.

Дэниэл Фосетт с лицом как из мрамора приветственно помахал рукой.

— Простите, что помешал вашему свиданию, адмирал.

— Мне сказали, дело срочное.

— Я только что получил новый отчет с острова Кадьяк. Положение ухудшилось.

— Президент знает?

— Пока нет, — ответил Фосетт. — Лучше подождем антракта. Если он вдруг выйдет из ложи во время второго акта «Риголетто», это воспламенит многие не в меру подозрительные умы.

С кофе на подносе вошел служитель Центра Кеннеди. Сандекер налил себе кофе, Фосетт расхаживал по комнате.

Адмирал подавил желание закурить сигару.

Через восемь минут появился президент. Когда дверь открылась и закрылась, на миг стали слышны аплодисменты после второго акта. Президент был в черном смокинге с белым платочком, аккуратно сложенным в нагрудном кармане.

— Хотел бы сказать, что рад снова видеть вас, адмирал, но всякий раз, как мы с вами встречаемся, происходит кризис.

— Похоже на то, — ответил Сандекер.

Президент повернулся к Фосетту.

— Ну, что у нас плохого, Дэн?

— Капитан автопарома не выполнил указания береговой охраны и повел свой паром обычным маршрутом от Сиварда на материке до острова Кадьяк. Паром только что обнаружили на отмели у острова Мармот. Все пассажиры и экипаж мертвы.

— Боже! — воскликнул президент. — Сколько жертв?

— Триста двенадцать человек.

— Это конец, — сказал Сандекер. — Стоит журналистам учуять жареное, и разразится ад.

— Ничего нельзя сделать, — беспомощно сказал Фосетт. — Новость уже передают по радио.

Президент опустился в кресло. На телеэкранах он кажется высоким. И ведет себя как высокий человек, хотя на самом деле он всего на два дюйма выше Сандекера. Голова над лбом начала лысеть, волосы поседели, а на лице такое напряженное и серьезное выражение, какое редко видела публика. Президент чрезвычайно популярен — благодаря своей сердечности и заразительной улыбке, которая способна смягчить самую враждебную аудиторию. Успешные усилия по объединению США и Канады в одно государство создали ему репутацию, неуязвимую даже для самой оголтелой критики.

— Нельзя больше ждать ни минуты, — сказал он. — Нужно установить карантин во всем Аляскинском заливе и эвакуировать всех в пределах двадцати миль от берега.

— Должен возразить, — тихо сказал Сандекер.

— Хотелось бы знать почему.

— Насколько нам известно, заражение захватывает открытые воды. На материке пока никаких его следов. Эвакуация населения — чрезвычайно трудная массовая операция, которая займет много времени. Жители Аляски, особенно рыболовы, живущие в этом районе, люди упрямые. Сомневаюсь, чтобы они при каких бы то ни было обстоятельствах ушли добровольно, тем более по приказу федерального правительства.

— Упрямый народ.

— Да, но не глупый. Все ассоциации рыболовов согласились не выходить из портов, а на консервных фабриках начали захоронение последних уловов.