Милые семейные разборки - Марина Серова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А время между тем уже перевалило за четыре, и настенные часы в виде стилизованного фигурного замка с башенками пробили половину пятого — сначала ударил негромкий гонг, а потом на корпусе приоткрылась дверца и по диаметру циферблата проехала маленькая фигурка в капюшоне с косой в руке. Когда же пробил следующий час, то аллегория смерти сделала пять оборотов.
Джуля, казалось, забыла о причине моего пребывания на приеме и весело щебетала, обрадованная таким количеством игрушек на единицу площади.
— А вон того крокодила я сама придумала. Ну, не совсем сама, но подсказала, что хвостик у него должен чуть загибаться в сторону, — тараторила девочка, демонстрируя мне зубастое чудовище. — А еще папа хочет запустить новую серию экзотических птиц. Первые образцы должны были появиться уже в этом квартале, но возникли какие-то заморочки то ли с макетами, то ли с окраской…
— «Заморочки» — это слово не из твоего лексикона, Джуля, — строго поправила я ее.
— Ах да, Евгения Максимовна, прошу прощения, — подыграла мне Джуля. — Я хотела сказать — проблемы или заминки. Юсеф, как ты думаешь, скоро папа сделает новых птичек?
Подошедший к нам охранник хитро улыбнулся и ответил девочке:
— Думаю, что очень скоро.
Юсеф выглядел как старый сторожевой пес — столь же любимый хозяевами дома, сколь и потерявший былой задор. Казалось, что передо мной стоит не работник службы безопасности, а ключник или постельничий в поместье знатного феодала.
— Генрих Оттович, — Юсеф подошел к Штайнеру и протянул ему сложенный пополам лист бумаги. — Это то, что вы просили…
— Угу, — радостно буркнул Штайнер, положил бумагу во внутренний карман своего пиджака и довольно погладил его снаружи.
Генрих весело, с каким-то ребяческим озорством поглядел на Юсефа, потом на Джулю, подмигнул ей и, улыбнувшись, произнес:
— Ну, вот, кажется, и все. Знаешь, сейчас я хочу собрать всех в кабинете. Есть одно сообщение, которое я хочу огласить в узком кругу.
— Папа, — решительно сказала Джуля, — сегодня я весь день рядом с Евгенией Максимовной. Можешь считать, что у меня контрольная работа.
— А я разве возражаю? — пожал плечами Генрих Штайнер. — Евгения Максимовна нам нисколько не помешает. Так что никаких проблем.
Затем он попросил нас никуда не уходить, совершил круг по залу и вернулся, прихватив с собой Регину, Нину Петровскую с дочерью и Людвига с переводчицей. Все они выглядели заинтригованными.
— Пройдемте ко мне на минуточку, — предложил Генрих таинственным шепотом.
И указал на дверь, ведущую из конференц-зала в сторону, противоположную коридору.
— А там что? — тихо спросила я у Джули. — Еще какие-то помещения?
— Папин кабинет, — ответила мне девочка. — Его личная комната, а директорская приемная — в начале коридора, возле холла.
Мы прошли к двери и на время покинули гостей.
Кабинет оказался довольно просторным помещением с хорошей вентиляцией и железными шторами на окнах. Я обратила внимание на то, что дверь была не заперта, и Генрих лишь повернул круглую ручку, чтобы ее распахнуть. Штайнер не сразу зажег свет, и, когда я ступила на порог и дверь за нами закрылась, мне показалось, что потолок усеян крошечными лампочками.
— Помнишь, Нина, как ты смеялась, когда первый раз увидела это? — спросил стоящий за моей спиной Генрих, немного помедлив перед тем, как зажигать свет. — Казалось бы — такая малость, да? Фианитовая крошка, а как впечатляет, не правда ли?
— Небо в алмазах, — медленно произнесла Петровская. — Как в «Дяде Ване» у Чехова.
Переводчица Людвига продолжала лопотать, а немец кивал головой, довольно покрякивая — ему явно нравилось убранство кабинета компаньона.
— Ну вот, — включил свет Генрих. — Теперь попрошу у вас минуточку внимания.
Штайнер подошел к столу и остановился, опираясь двумя руками на толстую крышку из букового дерева с позолоченными реечками по периметру.
Я, Джуля, Петровская, Таня, Людвиг с переводчицей и Юсеф стояли перед Штайнером, словно персонал фирмы во время производственного собрания.
Генрих собрался с мыслями, облизнул губы и медленно начал говорить:
— Сейчас в этом кабинете находятся самые близкие и дорогие мне люди. Я собрал вас всех здесь не случайно. Скажем так: я хочу поставить вас в известность относительно одной очень важной вещи.
Штайнер явно волновался. Он перевел дух, потом уставился в потолок, как будто бы просил силы у искусственных звезд, и только потом продолжил:
— Не уверен, что всем вам придется по сердцу то, что я сейчас скажу. Кое-кто может подумать, что это чересчур. Кое-кто может рассердиться. Но рано или поздно все поймут, что я был прав. — Генрих открыл ящик стола и вынул оттуда шкатулку с резной крышкой. — Итак, — произнес он, выдержав театральную паузу, — я приступаю. — Штайнер открыл шкатулку и замер, с удивлением глядя внутрь. — Это еще что такое? — пробормотал он недоуменно, потом вдруг рассмеялся и, хитро поглядев на Людвига, запустил туда руку.
Предмет, который он извлек, был действительно нестандартным. То, что вызвало удивление у Штайнера, оказалось имитацией фекалий — колбаска, завернутая в круг с выступающим концом.
Генрих Штайнер с шутливой укоризной покачал головой, отложил в сторону дурацкую игрушку и достал из шкатулки еще что-то.
Вот тут и рвануло.
Я даже не успела ничего предпринять — да и не было такой необходимости. Спасти Генриха Штайнера было уже невозможно.
Его тело буквально разорвалось на куски — руки со скрюченными пальцами оказались возле туфелек Джули, а голова, склонившись направо, повисла на перебитой кости, окровавленное тело, словно набитый трухой мешок, отбросило к закрытому железной шторой окну.
Нину с Таней взрывной волной швырнуло в противоположную сторону — к двери. Мы с Джулей стояли дальше всех от стола, так что нас почти не задело.
А вот переводчице Людвига опалило волосы и обожгло щеку. Девушка стонала, уткнувшись лицом в ковер, так что все не сразу поняли, что ее жизнь находится вне опасности — таков был первый шок.
В дверь уже вбегали люди, ахала прислуга, среди огромного количества игрушек, выглядевших в эту минуту крайне неуместно и даже зловеще, царили суета и паника. Доблестные органы прибыли через несколько минут и принялись производить опрос присутствующих.
Впрочем, несмотря на их оперативность, сразу же запереть двери не догадались, и кто хотел, вполне мог выскользнуть незамеченным.
Например, Петровский. В тот момент, когда прибыли оперативники, его среди гостей я уже не видела. Интересно, почему он решил смыться пораньше?
А Регина, казалось, ожидала чего-то подобного. Или ее нервы были такими же прочными, как корабельные канаты. Лицо секретарши Штайнера, по крайней мере, осталось холодным и непроницаемым.
Что касается актрисы, то она сначала впала в истерику, а потом, отплакавшись, дважды произнесла, глядя куда-то в пространство:
— Все к лучшему.
Окружающие недоуменно посматривали на нее, но, очевидно, списывали подобную реакцию на шок. Дочку ее так вообще отпаивали минералкой — Таня, словно рыба, открывала рот, как будто хотела что-то сказать, но вместо слов исторгала только очередные всхлипы. Джуля сидела на пуфике в холле, закрыв лицо руками. Лишь однажды она посмотрела на меня, и я не могла не уловить в ее взгляде — взгляде сироты — горький упрек.
Незнакомец оказался опаснее, чем мы предполагали. Ему все же удалось свершить то, что он задумал. А ровно в четыре часа или около пяти — какая разница. Во всяком случае ему удалось сбить нас с толку.
* * *Людвиг оказался первым человеком, который заинтересовался моей персоной.
Когда суета улеглась, гости рассосались, милиция уехала и труп увезли, компаньон Штайнера поманил меня пальцем в холл и напрямик спросил на чистейшем русском языке, разве что слегка окая:
— Евгения Максимовна, вы ведь знали, что Генриху угрожает опасность?
— Да, вы совершенно правы. Я знала об этом, — не стала я отрицать. — И собиралась его предупредить. Но, как видите, не успела.
— Хорошо, — хрустнул суставами пальцев Людвиг. — Я переговорил с дочерью моего покойного компаньона. Фройлен Юлия все мне рассказала об этих звонках. Я очень, очень опечален происшедшим.
Людвиг тщательно выговаривал каждую букву и заботился больше о том, чтобы правильно произнести слово, чем о проявлении своих чувств.
Сказывалась ли в этом немецкая педантичность, нежелание демонстрировать перед посторонними свою скорбь? Или на самом деле Людвиг не так уж и сожалел о гибели компаньона?
— Если вам трудно говорить по-русски, мы можем перейти на немецкий, — предложила я.
— О, нет, это совершенно излишне, — замахал руками Людвиг. — Я ведь из прибалтийских немцев — мой дедушка был родом из Эстонии. Да и фамилия у меня вполне русская — Попофф.