Черная свеча - Владимир Высоцкий

— Надзиратель? — спросил недоуменно Упоров.

— Зоха-то? Нет, сука! — Опенкин закрыл глаза. — Наручники за спиной разгибает. Подельнику моему на Широком кадык вырвал пальцами. Из живого человека — кадык…

И опять повторил шепотом:

— Отгуляли воры…

На пороге появился еще один гость. На этот раз необыкновенно располагающий человек в надраенных, без единой морщинки хромовых сапогах. Он озирал мир полными сдержанной нежности голубыми глазами, и возникало невольное желание ему улыбнуться. Гость был солнечный, откровенно счастливый и составлял полную противоположность Зохе.

Прямо с порога человек прошел к скамье у стола. Сел, сцепив в лихой крендель слегка кривоватые ноги. Отчего стал еще более по-деревенски приятным парнем.

— Салавар — главная сука Советского Союза! Это гроб, Вадим! Ну да, вором жил, вором и сдохну.

— Кто им позволил? Где надзиратели?!

— Не шуми. Они по запарке и фраера замочить могут. Салавар нынче — и судья, и надзиратель. Трюмиловка!

Шепот вора разбудил в нем наконец чувство собственной опасности и вместе с тем непонятную в ней потребность. Вадим догадался: он рассчитывает остаться зрителем, это просто животный интерес. Ему стало противно от нечувствия к чужой судьбе, захотелось снова уснуть, чтобы ничего не видеть далее…

В камеру входили новые люди, по большей части крупные, сытые. Они сжимали в руках стальные забурники. Каждый сразу занимал свою позицию, оставляя место вокруг себя для замаха и удара.

Время торопливо жгло невидимые минуты. Оно словно чувствовало запах будущей крови, спешило утолить свое кровожадное любопытство. И он ненавидел время…

Под конец двое здоровых мужиков внесли лист железа, а третий — две кувалды с железными ручками.

— Зачем все это? — едва слышно спросил Упоров.

— Сказано — трюмить будут. Ты только не смотри, когда меня начнут…

Каштанка о чем-то вспомнил, окликнул соседа:

— Аркаша!

Заика скосил глаза, но не откликнулся.

— Дай мойку: сам уйду.

И рывком обнажил на руке вены. В это мгновение из-за столба, подпирающего верхние нары, выскочил Скрипач, кинулся к Салавару. Ближний из сук вскинул забурник, но тут же осел, схватившись свободной рукой за распоротый живот. Скрипач был почти у цели, когда огромная клешня Зохи поймала его кисть. Окровавленный нож вывалился на пол, и тогда чечен захватил в тиски шею вора, багровея, поднял над землей. Все произошло так быстро, что никто не успел осознать — в камере стало на две жизни меньше.

— Зачем же так? — опечаленный Салавар смахнул с сапога брызги утерянной Скрипачом кровавой слюны. — Он умер непозволительно легко. Это награда, а не наказание. Наказание есть очищение, а это… больше походило на расправу.

Салавар поднялся со скамьи, широко всем улыбнулся. Улыбка его опять смутила настороженных обитателей камеры, а он продолжил, по-видимому, зная ей цену:

— Негодяй заслужил наказание. Мы будем продолжать воспитывать…

— Кувалдой? — насмешливо спросил с верхних нар Есиф Палыч.

Салавар искусно сыграл удивление, голос его наполнили новые, искренние нотки.

— Этого не может быть! Что вы здесь делаете, богоубийца?

— Не понтуйся, Ерофей! Ты все знал наперед и пришел убить меня. Но когда ты, сучья морда, хилял вором и ел из этих рук…

Мышь показал камере свои гибкие ладони, как хороший купец показывает хороший товар.

— Хватит! — хищно оборвал Салавар. — Сегодня вы покушаете из моих рук, и мы — в расчете. Зоха!

— Обожди, Ерофей, — Есиф Палыч сел на нарах, повторил: — Обожди. Позволь переодеться. Рубаху сменить…

— Позволю, если вы не будете открывать рот и произносить разные глупости.

— Спасибо, Ерофей…

Еснф Палыч благодарил спокойно, с достоинством, словно ему приходилось умирать неоднократно, и он знает, как это делается без страха. Спокойствие приговоренного испортило настроение судье. Салавар топнул ногой и строго спросил:

— Еще воры есть?! Слышите, мрази, делайте объявку добровольно!

— А куды им деться? — прохрипел, с трудом поднимаясь, изнасилованный Пузырь. — Здеся они, Ерофей Ильич. Вон Заика ховается. Ворюга первостепенный. За см… Куды ж он подевался, козел? Щас я вас всех на чистую воду выведу…

— Тю-тю-тю! — присвистнул Салавар. — Тимошенко! Никак вас невинности лишили? Вы теперь, получается, не вор, а воровка?!

— Зараз не признаю ихнего закону и желаю…

— Обидели, значит. Попку порвали. Заруби себе на носу: в советах педерастов не нуждаюсь! Воры есть?! Честные!

— Есть!

С нар без суеты спрыгнул Заика, а следом — тот, с бабочкой на щеке. Рядом с Упоровым дернулся Каштанка, и тут же на его челюсть упал кулак моряка. Все получилось почти бесшумно, но Салавар уловил неладное. Однако оно не было осмыслено им до конца.

— В чем дело? — спросил он, сощурился, глядя перед собой уже недобрым взглядом.

Упоров растерянно развел руками, за него ответил доселе не выказывающий себя молодой грузин:

— Пустяки, генацвале. Фраер грохнулся — крови не терпит.

— И я, признаться, крови не терплю, — уже смиренно молвил Ерофей Ильич.

— Потому прошу этих преступников смягчить участь свою покаянием. Кто будет первый?

Заика быстро сунул руку за борт бушлата. Стоящий за ним Зоха был настороже; ребром ладони ударил вора по шее. Тот упал.

— Раскаянье не может быть актом формализма, — не замечая лежащего Заику, решил продолжить свою мысль Ерофей Ильич. — Человек должен внутренне так настроить себя, чтобы вести другую жизнь и поиметь большое отвращение к прежнему скверному существованию. Но ежели в вас не искоренена склонность к желанию блатовать…

Снова был короткий взгляд, укоряющий слушателей за непослушание, и с мукой произнесенные слова:

— …Готовьтесь к худшему.

Лежащего Заику растянули на залитом кровью полу, придавив сверху листом железа. Вор попытался подняться, но две кувалды обрушились на то место, где находились почки. Удары сыпались, не переставая, наполняя камеру гулом. Лицо зэка корчилось в немых стенаниях, как будто он пытался рассмешить пресыщенную подобными зрелищами публику.

Салавар поднял руку. Гул смолк. Молотобойцы отошли в сторону, тяжело дыша и косясь на погнутое железо.

— Поднимите!

До неузнаваемости преображенного испытанием зэка держали под руки. Эмалевая струйка крови поблескивала на сером подбородке. Было очевидно — он почти умер, стоит в сумраке перед вечной ночью, а руки его, как руки слепца, пытаются что-то нащупать перед собой.

— Надеюсь, дружеская критика понята правильно?

Вор с трудом вобрал в себя воздух и выдохнул с кровавым плевком в лицо главной суки Советского Союза.

— Га-га-га, — хрипел Заика, пытаясь протолкнуть застрявшее в горле ругательство.

— Не надо, — остановил его жестом Салавар, брезгливо вытирая лицо белоснежным платком. — Суд освобождает тебя от последнего слова. Правда, Зоха?

Тупой удар в спину Заики дошел до каждого. Вор качнулся вперед, глаза его расширились до неимоверных размеров, скосившись на выросшее из левой части груди острие кавказского кинжала.

— Насквозь! — ахнул один из молотобойцев.

Ерофей Ильич уронил под ноги платок, отшвырнул его начищенным носком сапога, сказал по-деловому:

— Бросьте эту тухлятину, тащите богоубийцу!

Зоха сам, как барс, прыгнул на пары, раскидав зэков, наклонился над Есифом Палычем, приподнял и снова бросил на прежнее место:

— Он ушел, хозяин…

— Старый обманщик! Верь после этого слову вора! Видите, граждане, кто паразитирует на вашем терпении?! Ну, а ты? — Вопрос был обращен к тому, кто тоже назвался вором. — Ты, Леший, с кем пойдешь по жизни?! Говори быстрей, у меня кончается не только время, но и терпение!

— С вами, — сказал, глядя в пол, Леший.

— Подними глаза-то! Ты теперь свободный человек! Подними и покайся, как положено!

— Я больше не вор! — на этот раз было сказано громко, даже слишком громко. — Я раскаиваюсь за позорное прошлое!

— Идешь с нами! А вас, граждане мужики и фраера, прошу подбирать себе компанию почестнее. Обращайтесь к нам с совершенным доверием. Не подведем! Всегда заступимся за трудового человека. До свидания!

Вышел он скромно, без излишней театральности, унося на открытом крестьянском лице опечаленную доброту хорошего человека.

Ссученный Леший было двинулся за ними следом, но, о чем-то вспомнив, прыгнул на нары, схватил сумку покойного Есифа Палыча.

— Оставь, — придержал его за руку молодой грузин. — Зачем покойников грабить? Он же тебе товарищ был…

— Не твое дело, зверек! Эй, там, тормозитесь: фраер буянит.

Один из сук взмахнул забурником, тогда Упоров поймал за руку, да так ловко, что она хрустнула в суставе. Парень заорал, и крик был сигналом к действию.

— Ломай нары, мужики! Всех кончат!