Твой демон зла. Поединок - Сергей Волков

– Ладно-ладно, не кипятись! – Я усмехнулся: – Будем надеяться, что «если…» не произойдет! Ну все, я пошел!

– Ни пуха, ни пера!

– К черту! – я вылез из машины, размял затекшие ноги, и быстрым шагом двинулся к белеющему в темноте, метрах в трехстах впереди, забору.

Дорога упиралась в железные ворота, едва освещенные двумя тусклыми оранжевыми лампами. Вокруг не было ни души, но я, притаившись в кустах, решил, что это кажущееся безлюдье обманчиво – если учитывать тот уровень технической оснащенности, с которым мне пришлось столкнуться, наверняка и ворота и забор под надежной охраной и пристальным наблюдением каких-нибудь видеоустройств.

Осторожно выбравшись из кустов, я, держась на почтительном расстоянии, двинулся вдоль забора, по колено утопая в снегу.

Вскоре выяснилось, что бетонные плиты тянуться только метров на пятьсот в обе стороны от ворот, а потом, поворачивая, уступают место обычной железной сетке-рабице, опутанной поверху колючей проволокой. Не веря в такую удачу, я приблизился к забору, и в самый последний момент заметил тоненькие проводки-струнки, натянутые между столбами. Сигнализация, колебательный контур! Как только колебания превысят норму, сработает сигнал, и тот час же примчаться толпы охранников «с пушками и перьями…»

Уныло присев на пенек, смахнув с него предварительно снег, я закурил, разглядывая виднеющиеся за забором строения. В принципе, это был бывший типовой пионерский лагерь, если не считать торчащих над одноэтажными кирпичными корпусами серебристых грибков труб вытяжки, тарелок антенн спутниковой связи и каких-то буллитов, соединенных тонкими трубопроводами друг с другом.

Вокруг стояла звенящая ночная тишина, только со стороны построек доносился еле слышный гул, наверное, работали насосы в котельной, да тихо шумел ветер в верхушках мерзлых берез.

Я расслабился, привалившись спиной к стволу дерева, и только сейчас почувствовал, как устал за эти сумасшедшие сутки. Безумно хотелось спать, все тело ломило, ныли раны, но хуже всех физических страданий была мучительная мысль о том, что Катя сейчас в руках неизвестных маньяков, полудурков-полугениев, собравшихся чуть ли не захватить власть в стране.

Все, хватит! Решительно встав, сдирая с себя липкую паутину сна, я еще раз внимательно осмотрел забор, прикидывая, как лучше через него перебраться, не потревожив сигнализации. Способ нашелся довольно быстро, простой и гениальный одновременно. Я взобрался на старую, раскидистую березу, росшую возле самого забора, перебрался на торчащий, нависающий над сеткой сук, побалансировал на гибких ветвях, раскачав их посильнее, и резко оттолкнувшись, перелетел через преграду, приземлившись в глубокий, рыхлый снег в полутора метрах от забора. Дедушка Дарвин был прав, человек произошел от обезьяны!

Все прошло гладко. Выбравшись из снега, я отряхнулся, и пригибаясь, двинулся к ближайшему корпусу – одноэтажному зданию, типичному бараку под заснеженной шиферной крышей, в двух крайних окнах которого горел свет.

Осторожно, стараясь не создавать много шума, я подкрался к освещенному окну, и попытался заглянуть внутрь. Тут меня ждала неудача – окно со стороны комнаты наглухо закрывали серые жалюзи, и как я не ловчил, разглядеть что-либо в просветы между «жалюзинами» так и не смог.

Ощутимо похолодало, ветер усилился. Серые, низкие облака расплывались по небу, как клочья ваты, в просветах показалась чернота, утыканная мириадами звезд. Я всегда поражался, как много их бывает видно вдали от города, где нет отвлекающего света фонарей, реклам, фар машин…

Неожиданно в морозной тишине послышался скрип открывшейся двери. Выглянув из-за угла корпуса, я увидел, как из соседнего здания вышел на низкое крылечко человек в тулупе и лохматой собачьей шапке. Был он высок, худ, лицо украшала светлая, редкая бороденка, на носу поблескивали очки.

Человек закурил, и что-то бубня себе под нос, двинулся по узкой тропинке в обход корпусов, медленно приближаясь к мне, притаившемуся за углом барака. Вскоре до моего слуха донеслось: «…И вовсе незачем тут использовать катализатор! Все это чушь, господин Селезнев! Вот так-то! Надо просто подогреть смесь и прогнать ее через абсорбирующую мембрану, и тогда мы получим… Черт, а ночка-то какая! Феерия! Н-да… А еще, господин Селезнев, вы заблуждаетесь относительно области применения нашего вещества! Им не только хорошо опылять колорадских жучков, им можно опылить и человечков, и тогда они, как и жуки, утратят способность к размножению и вскинут лапки кверху! Вот так вот… Нет, надо чаще вставать по ночам, до чего же хорошо…»

Человек, не переставая бубнить, неспешно прошествовал мимо меня, ничего не заметив, и начал удаляться в сторону изгороди, туда, откуда пять минут назад пришел я.

Решение созрело у меня в мозгу практически мгновенно, и я мягким, быстрым шагом, стараясь ставить ноги след в след, строго вертикально, чтобы меня не выдал скрип снега и шорох шагов, устремился за незнакомцем, на ходу вытаскивая из рукава нож.

Болтающий сам с собой человек, судя по всему, химик, уже скрылся за деревьями, подходя к затерявшейся меж них старой беседке. В советское время в ней, наверное, собиралось после отбоя покурить не одно поколение пионеров из старших отрядов, да и их вожатые наверняка не раз уединялись тут с рано повзрослевшими пионерками, польстившимися на накаченные мускулы…

Ныне беседка, восьмигранная, с изрезанными пионерскими ножиками, потемневшими перилами и полуобвалившийся крышей, явно заброшенная новыми хозяевами лагеря, стояла, утопая в сугробах, а низкий густой кустарник надежно преграждал все подходы к ней, оставив только узкую тропку, по которой и шел не прекращающий говорить сам с собой человек.

Вот он подошел к кустам, вот остановился, словно услышав вдруг что-то подозрительное, замер, оглядываясь, но вокруг было пусто, только шумели безлистыми ветвями, клонясь под ветром, молодые березки. Человек, решив, что ему померещилось, вновь повернулся к беседке, сунул руку под скамейку, вытащил поллитровую бутылку, заткнутую резиновой пробкой и лабораторную мензурку. Он уже было собрался откупорить вожделенный сосуд, как в ту же секунду почувствовал у своего горло узкое, холодное лезвие ножа, а мой хриплый голос прошипел в волосатое ухо:

– Дернешься – убью!

– А… я… Я молчу! – с готовностью отозвался химик, выронив стеклотару и мензурку в снег. Я, не убирая руку с ножом от горла, приказал в полголоса:

– Иди к забору!

Так мы и пошли – я сбоку, правой рукой с зажатым в ней ножом угрожая жизни захваченного мною обитателя превентария, а сам химик – по тропинке, чуть отклоняясь назад, словно боясь, что он может горлом надавить на лезвие ножа и порезать сам себя.

Возле забора я убрал нож и кивнул на росшее прямо рядом со столбом дерево:

– Лезь!

Химик поправил шапку, и в блеклом свете снега и звезд я разглядел, что он уже далеко не молод, скорее всего, ему лет пятьдесят, и еще – что химик очень боится…

– Я… староват для подобных упражнений! Не могли бы вы мне объяснить, молодой человек, кто вы, и что вам от меня нужно?

– Потом узнаешь! – грубо ответил я: – Снимай тулуп и лезь на дерево! Живо!

Химик повздыхал, послушно снял овчину и кое-как, комично оттопырив задницу, все же взобрался на первую от земли развилку. Я подхватил брошенный в снег тулуп, вскарабкался следом и уселся на ветку рядом с химиком:

– Теперь давай, ползи вот по этой ветке до конца и прыгай в снег на той стороне!

– Что вы!! Я боюсь! Там же высоко! – решительно заявил пленник: – Я сломаю ногу!

– Не сломаешь! Повиснешь на ветвях, они сами опустятся под весом тела! Давай!

– Ну… если вы настаиваете… – пробормотал химик и пополз по ветке, извиваясь всем телом и обдирая пузо о корявые сучки. Он преодолел метра два, оставив забор далеко позади, тут ветка согнулась, а потом с громким треском обломилась, и незадачливый древолаз безмолвно нырнул лицом вперед в снег и замер там, не издав ни звука.

Я, встревожившись – язык нужен был мне живым и здоровым – пробежал по гнущейся ветке следом, прыгнул, приземлился рядом и вытащил химика из сугроба.

– А… Мне… Очки! – пробормотал тот, близоруко шаря руками по снегу вокруг себя в поисках слетевших очков. Я быстро нашел треснувшие старомодные очки в толстой коричневой оправе, водрузил их на нос языка, помог ему подняться:

– Цел? Идти можешь?

– Я… У меня кружиться голова! – заявил химик, отряхивая с одежды снег. Я запахнул его в тулуп, похлопал по плечу:

– Руки-ноги целы – и ладно! А голова… Это от свежего воздуха! Ну, пошли!

Дорогой язык начал ныть – куда да зачем, это произвол, он будет жаловаться, это же киднеппинг, есть законы, он ничего не знает, это все ошибка, и нытье это продолжалось все то время, пока окольными путями я вел химика к джипу, поджидавшему их в полутора километрах от въезда в превентарий.