Год 1942 - Давид Ортенберг

И вот Вишневский в "Красной звезде". Более полугода мы не виделись. Такой же худощавый, такой же подвижный, быстрый. Признался, что голоден, "как черт". Накормил его, а потом он просвещал меня в делах фронтовой медицины. Упрекал, что мало пишем о врачах, хотя ведут они себя как подлинные герои.

- А как на фронте с блокадой и повязкой? Есть еще противники? - спросил я, вспомнив все перипетии их внедрения.

Александр Александрович подробно рассказал, как широко применяются они теперь в боевой обстановке. Но и пожаловался: время от времени встречается скрытое, а иногда и явное противодействие со стороны некоторых врачей методам лечения по Вишневскому.

Я решил, что пора вмешаться газете. Предложил:

- Знаешь что, Саша? Ночуй у меня, здесь, в редакции. Я буду возиться с полосами до утра. Койка свободная. А утром сядешь и напишешь статью. На целый подвал. Дам тебе помощника.

Пригласил Петра Павленко. Представлять его Вишневскому не надо было. Они познакомились и подружились еще на финской войне, в редакции газеты "Героический поход". Очень были похожи друг на друга: подвижные, неугомонные, веселые, неистощимые рассказчики. Нынешняя их встреча для обоих была радостным сюрпризом. Утром они стали вместе сочинять статью.

Перед отъездом на фронт Александр Александрович успел захватить с десяток экземпляров "Красной звезды" со своей статьей "Хирургия на войне". Автор рассказывал о широком применении метода его отца Александра Васильевича.

В статье было немало добрых слов о врачах-коллегах. Хотя бы такой эпизод: "Хирург Петриченко оперировал раненого в брюшную полость. Противник жестоко обстреливал местность из орудий, и один из снарядов оторвал половину дома, в котором происходила операция. Врач, нагнувшись над телом раненого, прикрыл его собой, чтобы падающая с потолка штукатурка не попала в операционную рану. Затем он стал заканчивать операцию. Народ, проходивший по улице, останавливался и через разрушенную стену с уважением глядел на боевую работу этого врача".

Спустя три месяца Совнарком присудил Александру Васильевичу Вишневскому Сталинскую премию именно за разработку и внедрение методов новокаиновой блокады и масляно-бальзамической повязки. Мы в газете напечатали большую статью Василия Ильенкова под названием "Хирург, спасший тысячи жизней". Это не преувеличение. Точно так же оценил работу Вишневского Г. К. Жуков: "Выдающегося хирурга Александра Александровича Вишневского я знаю лично еще с Халхин-Гола - с 1939 г., где он получил свое первое боевое крещение. С тех пор он участвовал во всех войнах, которые пришлось вести нашей Родине. Им лично была прооперирована не одна тысяча раненых воинов, из которых многие обязаны ему жизнью".

14 января

В сводках Совинформбюро вновь появились строки, выделенные жирным шрифтом. Это - названия освобожденных городов, районных центров, железнодорожных узлов. Дорохово, Шаховская, Лотошино... Они хорошо известны москвичам. Войска Западного фронта приближаются к границам области, а кое-где перешагнули их. Скоро в газете можно будет дать подборку "Московская область освобождена от немецких оккупантов". Ее мы уже и готовим.

Наше внимание сразу привлекло Дорохове. От него недалеко Бородино. Я тут же позвонил члену Военного совета 5-й армии бригадному комиссару И. Иванову:

- Когда возьмете Бородино?

- Придется обождать... - многозначительно, но весело ответил он.

- Вот что, - попросил я. - Когда завяжется бой за Бородино, дайте знать. Очень хотелось бы побывать там.

Теперь я не имел возможности так часто выезжать в боевые части Западного фронта, как, скажем, в ноябре, когда немцы стояли у ворот Москвы. Теперь фронт все дальше и дальше отодвигается на запад, и времени на дорогу уходило немало. Но овеянное славой Бородино! Как не побывать там в дни его освобождения!

* * *

Вернулся из Куйбышева Илья Эренбург. Его по указанию ЦК партии в середине октября прошлого года, когда в Москве началась эвакуация ряда предприятий, учреждений и организаций, отправили в тыл. В первые же дни войны из различных агентств печати и редакций газет наших союзников и нейтральных стран на имя Эренбурга стали поступать телеграммы, предлагавшие ему писать для них. Илья Григорьевич это делал, и делал хорошо. В нашей пропаганде на зарубеж Илья Григорьевич занимал особое место. Понятно, почему А. С. Щербаков, секретарь ЦК ВКП(б) и начальник Совинформбюро, через которое передавались за кордон статьи писателя, как-то сказал, что придется "Красной звезде" "делить" Эренбурга с Информбюро. И когда из Москвы в Куйбышев отправились многие отделы Совинформбюро, зарубежные спецкоры, дипломатические представители, туда вынужден был, несмотря на все свои протесты, выехать и Эренбург.

Однако, начиная еще с ноября и особенно в дни нашего контрнаступления под Москвой, Эренбург непрерывно бомбардировал меня письмами и телефонными звонками, требуя разрешения возвратиться в Москву. Я отмалчивался. На письма не отвечал, а во время телефонных разговоров всячески выкручивался, обещая при первой возможности отозвать его. А вскоре в одной его статье, переданной по военному проводу, я прочитал постскриптум: "Через два дня возвращаюсь в Москву". Обрадованный, я направился с этой депешей к Щербакову, полагая, что Эренбург добился разрешения секретаря ЦК на возвращение.

- Ни в коем случае, - заявил Александр Сергеевич. - Я ему сам позвоню...

Когда же в начале января в столицу вернулись работники Совинформбюро и иностранные корреспонденты, с ними прибыл и Эренбург. Мы были очень рады. Рад был и Илья Григорьевич, но меня он попрекал:

- Я думал, что дивизионный комиссар - всемогущий бог... И тотчас потребовал:

- Я должен поехать на фронт.

Естественным было его желание в эти знаменательные дни побывать в боевых частях, на переднем крае, где, как он писал, "по пояс в снегу, не зная усталости, идут вперед любимцы России - бойцы Красной Армии". Согласие я дал, посоветовал поехать в армию К. Д. Голубева, освободившую Малоярославец.

Однако одного на фронт Илью Григорьевича не пустил: знал еще по нашей совместной поездке на Брянский фронт в августе сорок первого его "слабость" - лезть в самое пекло боя. Писатель не раз упрекал меня за эту опеку; свое недовольство выразил даже в мемуарах: редактор, мол, не давал ему свободы. "Однажды, еще в начале войны, я с ним ездил на фронт к Брянску, и он почему-то решил, что я способен на глупое лихачество, внушил своим подчиненным, что за мной следует присматривать".

На фронт Эренбург отправился с секретарем редакции Александром Карповым, которого сразу же добродушно окрестил, как и всех других, кого я посылал с ним, "комиссаром редактора". Были они в Малоярославце, видели бой за Ильинское, дождались освобождения Медыни. В сегодняшнем номере газеты опубликованы путевые записки Эренбурга "Весна в январе". Они без батальных картин, без разбора операций. Это сделал - и неплохо - Карпов, напечатав одну за другой две корреспонденции: "В обход вражеского узла сопротивления" и "Поражение немцев под Медынью". И тем не менее очерк Эренбурга воссоздает и картины сражения, и горячее дыхание фронта. Удивительный талант писателя: одной-двумя фразами, штрихами обрисовать фронтовую жизнь, передать мысли и чувства людей.