Директива – уничтожить - Михаил Нестеров

Албаков: – Какой Чапаевск, а? Никогда не был.

Кирсанов: – Да? А в Закаталы тоже не был?

Вопрос Кирсанова был понятен Рябову: пока шла работа о причастности Албакова и Мараева к НВФ, Кирсанов просто давил на Албакова, назвав место в Азербайджане, где находится один из чеченских лагерей.

– Какие Закаталы, командир?! Не был!

– Как какие? Которые в Азербайджане.

– Какой Азербайджан, а?

– И Антона Никишина тоже не знаешь?

– Нет, не знаю такого человека.

– Ну как же так? Он вам с Мараевым в Чапаевске взрывчатку передал. Неужели забыл?

– …Плохо… Если русским в Чечне плохо, почему чеченцам в России тоже должно быть плохо? Русские там не воюют, почему ты хочешь, чтобы мы здесь взялись за оружие? Я еще ни разу ни в кого не выстрелил.

– Но деньги давал?

– Деньги давал. А ты бы не дал? Если бы твоему брату было плохо, ты бы не дал ему денег?

– Смотря на что. Вот если бы у него нечего было кушать…

– А-а… Моим братьям тоже нечего кушать. Я всю жизнь живу в этом городе, попросят меня, все отдам, еще заработаю.

– Ты был в Самаре?

– Много раз.

– Где останавливался?

– В гостиницах.

– Какие гостиницы, можешь назвать?

– Несколько раз жил в «Волге», но там дорого. В основном в «Октябрьской».

– Мараев вместе с тобой ездил?

– Да, одному никак нельзя, город большой, деньги немалые.

– А какие дела у тебя там были?

– Так, купи-продай… Вино «КамАЗами» возили, чай.

– А знакомые администраторы у тебя есть в «Октябрьской»?

– Как нет? Без этого нельзя.

– Фамилию можешь назвать?

– Не хочу подводить человека. Ты сразу на него наручники наденешь.

– Есть за что?

– А мне есть за что? Моей жене есть за что? Ты про мою жену-чеченку не думаешь, а я про свою знакомую русскую не забываю. Вот в этом у нас с тобой отличие.

– Ну хорошо, а помочь ты нам хочешь?

– Нет, командир, не хочу.

– А себе?

– Не надо… Веди меня в камеру, я больше ничего не скажу.

Они шли по темной улице, Юлька висела на руке Антона. Мимо них, тревожа чугунные крышки канализационных колодцев, проносились машины. После рева дискотеки улица казалась тихой и уютной. Пройдя стадион, Юлька вытянула вперед руку.

– Вот и «Шары».

– Это район так называется?

– Ага. Если пройти еще немного, можно увидеть Волгу. Антон, скажи честно, ты ведь не местный? У тебя выговор не самарский, жесткий. Откуда ты приехал?

– Из Москвы.

– О-о! – девушка многозначительно покивала головой. – У нас москвичей не любят. Ты спортсмен?

– В какой-то степени.

– А ты ни в какой группировке не состоишь? Скажу сразу, что я ребятишек из бригад не перевариваю.

– Не состою.

– Честно?

– Честно.

– Докажи.

Антон на секунду замялся.

– Ну, хорошо. Ты видела, чтобы кто-то из них ходил на дискотеки?

– Нет, хотя я и не видела, чтобы вот так дрались, как ты. У тебя здорово получается, профессионально, как в кино.

– Не только бандиты умеют хорошо драться, и не все спортсмены бандиты.

– Ты надолго приехал в Самару?

– Не знаю… Дело в том, что я только сегодня приехал, вернее, вчера, и даже не знаю, где буду ночевать.

Юлька, остановившись, покачала головой.

– Ты ищешь предлог, чтобы переспать со мной?

Антон смутился.

– Честное слово, нет. Мне действительно негде ночевать.

– Да? Интересно… А где твои вещи? Не в таком же виде ты приехал. Где они, в камере хранения?

– У меня нет вещей, я приехал так.

– Гони, гони. – Юлька немного помолчала. – Если ты действительно ищешь причину, то не надо: «Я женщина, ты мужчина, если надо причину, то это причина».

Антон пребывал в какой-то растерянности. Юлька была ультрасовременной девушкой, без каких-либо комплексов, она казалась ему намного старше, будто ей было не семнадцать лет, а все сорок. Обняв ее за плечи, он притянул к себе.

– Юля, – зашептал он, вдыхая терпкий аромат странных духов девушки, – ты мне нравишься, я не хочу, чтобы ты решила, что… ну, что я просто не упускаю возможность…

Она слегка отстранилась, заглянув ему в глаза.

– Знаешь, что я подумала, Антон? Что ты или старомодный какой-то, как «Шипр», или тебе действительно негде ночевать. Тебе незачем беспокоиться об этом, сейчас мы идем ко мне домой.

– А родители?

– Родоки активно отдыхают, у них хобби такое – на байдарках по Волге. Приплывут только через две недели. У тебя есть деньги?

– Есть.

– Купи что-нибудь выпить. Только не забугорное.

– Проходи, – скинув тяжелую обувь на платформе, Юлька надела тапочки. Показала на отцовские шлепанцы: – Возьми.

– А можно, я сначала пройду в ванную?

– Ты спрашиваешь у меня разрешения?!

– Ну да.

– Прикинь, я в шоке.

6

Григорий Дробов, набив трубку душистым табаком, не спеша раскурил. Позади него на стене висел портрет Сталина в фуражке с красным козырьком; глаза у Сталина были добрые, слегка усталые, морщинки разбежались с уголков глаз – вождь улыбался с портрета. Примерно час назад Дробов, указав рукой на отца народов, веско сказал: «Вот в этом была ошибка Сталина, он был чересчур добр».

Перед ним сидела молодая журналистка, часто кивающая головой, то ли все время соглашаясь с лидером движения «Красные массы», то ли открыто показывая ему: давай, давай, мне все равно, лишь бы репортаж получился. Лицо у Светланы Рогожиной было абсолютно непроницаемо. Дробова это устраивало, тем более что предыдущие журналисты, которым он давал интервью, не скрывали на своих лицах и в вопросах явного недоумения. Они больше качали головами, а эта кивала, те переделывали интервью во что-то похожее на фельетоны, а эта?..

– Да, Сталин был добр, – говорил Дробов, – и слишком справедлив. Он не знал меры в доброте и, может быть, поэтому остался жив один выродок-гермафродит, который изнасиловал сам себя и возродил полчища гнуса. Рождение произошло без святости, без трепетности двух тел, это было грязное совокупление одного непристойного тела.

– В духовном смысле это определение можно принять, – заметила Рогожина, поймав свое искаженное отражение на поверхности глянцевого, с тонкой гравировкой глобуса: нахмуренный лоб, сосредоточенный взгляд.

– Ваше замечание неуместно, – сказал Дробов, – потому что я только что говорил об отсутствии в момент зачатия святости и трепетности. Нельзя понять это, если рассуждать с позиции духовности. Попробуйте уничтожить человека только духовно, и вы получите монстра; пройдет совсем немного времени, и вы будете вынуждены уничтожить его физически. Вы поймете свою ошибку, но зачем тянуть?

Рогожина не пожала плечами, она снова кивнула. В беседе с Дробовым – особенно когда тот задавал неожиданные, нестандартные вопросы, ей не удавалось использовать обычный в таких случаях прием: задать ответный вопрос, направить разговор в определенное русло, чтобы интервьюируемый стал просто респондентом и не перехватывал инициативу. С самого начала беседы инициатива была в руках Дробова, он философствовал, умело использовал цитаты, дважды вспомнил древних мыслителей. Разговор пошел по кривой, и даже не очень опытная Светлана, прежде чем задать очередной вопрос, почувствовала, что так даже лучше. Интервью получалось необычным.

– Давайте вернемся к вашему «духовному отцу», Сталину. Ведь давно доказано, что Сталин был параноиком…

– А кто это доказал? – На лице Дробова промелькнула улыбка. Быстро согнав ее, снова задал вопрос: – Кстати, вы читали новую книгу Радзинского о Сталине?

– Я… да. – Рогожина замешкалась, книгу она не читала, хотя передачи Эдварда Радзинского о вожде смотрела. – А вы тоже читали?

– С большим интересом. Радзинский очень точно определил, что Сталин не был ни безумцем, ни маньяком, ни, как вы говорите, параноиком. Сталин был «то, что надо», он был нужен нам всем. И сейчас его не хватает. Он не убивал друзей, он приносил их в жертву идее, он был близок к ней, но его подвела, а точнее, сгубила мягкость.

– Более точно это можно определить одним словом – «чистка».

– Какая разница? Давайте назовем это чисткой. Вот если бы он успел почистить евреев, его империя осталась бы навечно.

– У вас патологический подход к этому вопросу.

– Я так не считаю; я, например, не испытываю эротического сладострастия, когда читаю откровения палачей. «Палач и жертва знают одно, в этом они равны».

– Здесь, в вашем кабинете, более приемлема множественная форма: палач и жертвы.

На это замечание Дробов мог отозваться также нестандартно, а он выразился, как вначале показалось Светлане, заученно, но без поспешности.

– Да, сверхчеловек и недочеловеки.

– Страшная мораль, – тихо заметила журналистка.

– Мораль без страха не смотрится. Нет цели без морали, цель оправдывает средства, отвергая метод, и победителей не судят.

– Куда же делась мораль в вашей последней фразе? Где она?