Как убить рок-звезду - Тиффани де Бартоло

Не знаю, был ли Иоанн Креститель социопатом или просто немного эксцентричен, но мне он все равно понравился, и я оставила ему последние в кошельке два доллара.

Все дело в вере. Вере в свой талант. Вере в свои решения. И вере в то, что, даже если правда не помогает мне платить по счетам, она все-таки делает меня свободным.

Звучит смешно, я понимаю. Ха! Ха!

Интересно, я достаточно громко говорю? Я стараюсь не шуметь, потому что в комнате за стеной спит моя новая соседка. Но к этому я вернусь через несколько минут. Сначала вопрос о вере – один из многих, с которыми я борюсь каждый день и которые не дают покоя моей поджелудочной. В нашем деле вера – это как веревка, за которую держишься, слезая со скалы. И честное слово, я боюсь не того, что веревка кончится, а того, что у меня не хватит сил держаться за нее и падение будет очень долгим.

Сегодня вечером мы планировали порепетировать подольше, но неудача с мистером Винклом выбила всех из колеи, и у нас ничего не получалось. Потом появился злой как черт Фельдман. Он с ходу заявил, что у меня поехали мозги, что я восстановил против себя одного из самых важных людей в музыкальном бизнесе, не говоря уже о том, что спустил в унитаз собственную карьеру.

Я вытащил его в вестибюль, плотно закрыл дверь и поинтересовался, знал ли он о том, что собирается предложить мне Винкл. Он ответил, что я должен был прийти на встречу один, и это стало ответом на мой вопрос. Я напомнил ему, что я не сольный певец, и он сказал, что, может быть, стоит попробовать.

– Ты пишешь песни. Ты держишь публику. Ты принимаешь решения.

Я попросил его говорить потише, и он спросил, указывая на дверь:

– Разве ты не сказал им?

Нет, черт подери, я не сказал им. Хватит с них дерьма на сегодня.

Фельдман проповедовал, пока весь не изошел на мыло. Он утверждал, что я специально все усложняю и что только идиот может отказаться от предложения работать в одной из крупнейших в мире музыкальных компаний. Но дело в том, что я слишком долго искал этих трех парней, с которыми мы абсолютно совпадаем, и мы останемся, черт подери, группой, даже если нам до конца наших дней придется играть в «Кольцах Сатурна».

И еще. Я не стараюсь специально все усложнять. Просто я хочу засыпать с чистой совестью и, проснувшись, не бояться посмотреть на себя в зеркало. И я хочу, чтобы моя жизнь принадлежала только мне. Даже если она дерьмовая, она все равно моя.

Я познакомился с Фельдманом на вечеринке у нашей общей подруги. Он не произвел на меня никакого впечатления. Да и подруга не была особенно близкой, что называется «минутное помутнение сознания». Но в это я сейчас не собираюсь вдаваться. Она тогда уговорила меня спеть пару песен. После этого откуда-то появился Фельдман и развел обычный базар на тему «на тебе просто написано, что ты станешь звездой». Тогда я на это не купился. Небесные тела меня не интересовали. Но он был настойчив. Он с энтузиазмом слушал нашу музыку, почти сразу же предложил себя в менеджеры, оплатил аренду зала для репетиций и даже раздобыл мне карточку социального страхования и водительские права, несмотря на то что Хадсон не настоящее имя, а псевдоним.

Его главным желанием в жизни было – и он этого даже не скрывал – стать чьим-нибудь Брайаном Эпстайном – знаете, тем парнем, который будто бы создал «Битлз». Фельдман объяснил, что он уже давно ищет своих Леннона и Маккартни и остановил свой выбор на мне. Одновременно с нами он работает с «66», потому что там он реально делает деньги.

Именно Фельдман устроил нам работу в «Кольцах Сатурна». Пару лет назад я просто умолял их дать нам возможность поиграть, но после короткого прослушивания владелец заявил, что моя музыка «слишком грузит», черт его знает, что это значит. Когда я спросил Фельдмана, как ему удалось уговорить хозяина, он со смехом рассказал, что, когда был еще молодым, начинающим юристом, ему несколько раз случалось помогать ребятам из высших кругов организованной преступности Нью-Джерси.

– У меня есть друзья в очень неожиданных местах, и они мне кое-чем обязаны. Я обналичил одну из оказанных услуг.

Больше вопросов я не задавал.

Когда Фельдман ушел, мы отложили инструменты и решили: лучшее, что мы можем сделать, – это накуриться до одури. Остаток ночи мы провели споря о самом популярном сорте мороженого. Бёрк утверждал, что это шоколадное, хотя на самом деле это ванильное – я где-то недавно читал, – но спорить мне не хотелось. Я постоянно думал, во-первых, о Винкле, во-вторых, об Элизе. Интересно, что бы сказал Майкл, если бы знал, как разыгралось мое воображение на ее счет. Перед тем как она приехала, он предупреждал меня: «Руки прочь. Приглядывай за ней, стань ее другом, если она позволит, но без глупостей».

Я спросил Веру, почему Майкл так категоричен, и она объяснила, что какой-то засранец недавно разбил ее сердце. Ударник – ни больше ни меньше. Даже я знаю, что девушкам нельзя связываться с ударниками.

Кстати, Анджело в это время тыкал мне в лицо своей палочкой и уверял, что ванильное – это банально. Но я и не говорил, что ванильное – это оригинально, я просто сказал, что оно самое популярное.

– Джентльмены, существуют специальные исследования, и их результаты публикуются. Вы можете заключить пари, а потом проверить, – вступил Силум.

Когда Майкл под кайфом, он всегда говорит как чей-то папаша.

Анджело заявил, что номер один – это мороженое с баббл-гамом. Я возразил, что ни один дурак старше восьми лет его не заказывает. Бёрк поднял руку, как школьник, и спросил, не можем ли мы поговорить о том, что получилось с Винклем. Я тут же сказал, что, наверное, пора расходиться, но Анджело никак не мог успокоиться насчет этого проклятого мороженого с баббл-гамом. Он уверял, что всегда его заказывает.

Бёрк гнул свое:

– Может, все-таки стоит обсудить предложения Винкля?

Анджело немедленно примкнул к нему и завопил:

– Да! Это все-таки лучше, чем ничего.

Наше помещение меньше, чем собачья конура. Вопить совершенно не обязательно.

Силум сказал, что, если мы ляжем под Винкля, я смогу забыть о складывании рубашек, а он остаться в группе. По крайней мере, он так надеется. В его голосе слышалось отчаяние, а я почувствовал себя виноватым и в тысячный раз сказал, что не хочу говорить об этом. Поджелудочная, естественно, заболела, и я прижал ее рукой.

– Ну, начинается! – воскликнул Анджело. – Хватит уже этой долбаной поджелудочной.

– На сочувствие рассчитывать уже не приходится? – Я надеялся на более гуманное отношение.

– Вот возьми в виде сочувствия. – Майкл протянул мне остаток косяка.

После этого я собрал вещи и ушел домой. Здесь начинается интересное.

Когда я вошел в квартиру, весь свет был выключен, а окна закрыты, было жарко, как в террариуме. Я зажег свет, сходил в туалет, потом закурил сигарету. С сигаретой я подошел к двери Элизы и постучал. Ответа не последовало – ни «кто там», ни «войдите». Я решил, что ее нет, и зашел.

Но она все-таки была дома. Читала, сидя на кровати. На полу стоял мой вентилятор и дул прямо ей в лицо. На ней были розовый кружевной лифчик и такие же розовые трусики.

Я поздоровался и засмеялся, когда она схватилась за простыню и попыталась прикрыться – не самая хорошая идея, потому что я расценил это как признак слабости, а демонстрировать передо мной слабость, особенно находясь в полуобнаженном состоянии, – это ошибка. Таким образом я получил некоторое преимущество.

Я присел на ее кровать, разулся и потушил сигарету о подошву ботинка. Потом перевалился через нее, скатал в шар вторую подушку и вытянулся, не обращая внимания на ее протесты.

– Расслабься, – сказал я, – мы ведь друзья, разве нет?

– Мы едва знакомы, – ответила она.

– Это не важно. Друг мне сейчас совсем не помешает.

Я тысячу раз заставил ее поклясться, что она сохранит все в секрете, и рассказал о том, что произошло между мной и Винклем. Не знаю, зачем я это сделал. Наверное, рассчитывал на ее интуицию. К тому же мне нужен был повод, чтобы остаться в ее комнате.

Я рассказал ей, что самым плохим было то, что я несколько минут думал, перед тем как сказать «нет». Она ответила, что никто бы не осудил меня, даже если бы я сказал «да», но я-то хорошо знал, как осудил бы себя я сам. Я бы скорее убил себя, чем уступил этим ублюдкам.

Я попробовал поиграть с маленькой жемчужиной в ее мочке, но номер не прошел. Потом, чтобы немного позлить ее, спросил, всегда ли она надевает одинаковые трусики и лифчик, и сначала она очень смутилась, а потом откинула назад волосы и подтвердила, что всегда.

Я спросил, что значит всегда – совсем всегда или раз в неделю. Она ответила, что всегда – это всегда, каждый день. И объяснила, почему она это делает: она не может тратить много денег на одежду, а так – даже если на ней старые джинсы и футболка – она чувствует себя хорошо одетой. Нарядной.

Ясное дело, что теперь каждый раз, когда я увижу ее, я буду гадать, какого цвета сейчас ее белье.