Сожженные мосты Часть 2 - Александр Маркьянов

Вторая явно проигрывала.

Утешением генерала и стал полковник Вахид Ахлаги. Как то странно, незаметно, он стал генералу самым близким самым доверенным лицом — и немало вечеров были проведены ими вместе, за бутылкой русской водки и в тяжелых разговорах. Сначала это были разговоры о службе, о страхе, о заговорах и тайных врагах. Потом это стали разговоры о жизни. А потом — разговоры об Аллахе, для которых водка на столе уже не требовалась.

И апофеозом всего стала поездка сюда, за границу, в Герат — деяние само по себе подозрительное, способное вызвать интерес САВАК. По тут сторону границы генерал еще храбрился — но здесь он уже десять раз пожалел, что согласился на эту авантюру.

Из большого дома вышли несколько человек, у все у них были автоматы. Генерал недобро ощерился, рука его легла на Браунинг в роскошной открытой кобуре из телячьей кожи. Громко щелкнул сдвинутый предохранитель.

— Кто эти люди, Вахид? — подозрительно спросил генерал — почему они вооружены? Куда ты меня привез?

— Мы среди своих, генерал — спокойно ответил полковник Ахлаги — эти люди такие же братья вам, как и я.

— Тогда почему у них оружие?

— Увы, это вынужденная мера, брат. Трудны и неисповедимы пути, которыми каждый из нас идет к Аллаху и не всем дано приблизится к нему хотя бы на ту меру, чтобы почувствовать запах рая. В этом мире властвует Иблис и слуги его готовы на все, дабы убить Истинных Правоверных и пророка их Махди.

Боевики с автоматами встали у дверей — но машину они не окружили и автоматы на него не направили.

— Эти люди охраняют находящегося в долгом сокрытии истинного, двенадцатого Имама. Он сошел в этот город, дабы встретиться еще с одним заблудшим и направить его на истинный путь, ведущий к Аллаху. Пойдем же, брат.

Генерал немного подумал — многое смешалось в его душе: и страх перед Аллахом и страх перед САВАК и страх перед банальным похищением и убийством. Но, в конце концов, он решил, что зашел слишком далеко и обратной дороги у него нет.

— Пошли, Ахлаги. Веди меня.

Они прошли в дом. Прошли длинным, с покрытым плитками из обожженной глины полом, коридором, зашли в одну из комнат. Три двери, голые стены, ковры под ногами, устилающие каждый сантиметр пола. Генерал подозрительно огляделся.

— Что здесь?

— Здесь, брат, тебе предстоит ожидать явления истинного имама.

Генерал снова коснулся рукой кобуры — но ничего не сказал. В конце концов — пистолет у него не отобрали. Доброе русское оружие работы Сестрорецого оружейного завода, двадцатизарядный Браунинг с пятидюймовым стволом. Если даже здесь ловушка — то нескольких человек он заберет с собой…

— Долго ли ждать?

— Имам сам решит, когда явиться. На твоем месте, брат я бы посвятил время, отпущенное имамом на ожидание молитве.

Ахлаги исчез за одной из дверей. Генерал осмотрелся по сторонам, толкнул ту дверь, откуда они зашли в комнату — открыто. Тот же самый коридор, длинный, темный, на удивление прохладный и пустой. Прошел через комнату, толкнул дверь, за которой скрылся Ахлаги — заперто. Подозрительно огляделся — но на стенах ничего не было и на полу ничего не было, и на потолке — тоже ничего не было.

Хотя нет.

Были ковры. На коврах был рисунок — какая-то мечеть, непонятно какая. Но сами ковры были недорогими, генерал сам недавно купил ковроткацкую фабрику и мог отличить дорогой ковер от дешевого ковра. Выругавшись про себя, генерал уселся на ковер и принялся ждать.

Молитву он конечно же не читал. Он просто забыл все молитвы, ибо не молился уже давно. Он просто считал — от тысячи обратно, как это привык делать во время скучных и бессмысленных совещаний в Тегеране, когда только так и можно было скоротать время.

Минута текла за минутой — медленные и бессмысленные.

Где то на «семистах пятидесяти» генералу показалось, что за дверью, откуда они пришли кто-то стоит. Подкравшись — он считал, что крался бесшумно, но это было не так — генерал рванул на себя дверь.

Ничего. Тот же темный, пустой, удивительно прохладный коридор. В комнате тоже было прохладно — хотя ни вентилятора, ни кондиционера в ней не было.

Генерал вернулся на ковер и снова начал считать. Снова — потому что он не смог вспомнить, на какой цифре остановил счет, это было непривычно, потому что генерал обладал хорошей памятью. Подумав, он начал опять считать от тысячи.

Девятьсот девяносто девять… Девятьсот девяносто восемь… Девятьсот девяносто семь…

Внезапно прервав счет, генерал подозрительно уставился на пол. Ему показалось, что там скребется мышь. Он ударил ногой по ковру — и странный звук пропал. Проклятые грызуны…

Он снова не смог вспомнить, на какой цифре начал считать. Снова начал от тысячи.

Девятьсот девяносто девять… Девятьсот девяносто восемь… Девятьсот девяносто семь…

На сей раз, он досчитал до девятисот пятидесяти, прежде чем началось снова. Но это было не мышь. На сей раз генералу показалось, что где-то под полом кто-то поет…

Это был азан — призыв к молитве, слабый, но отчетливо различимый. Очень красивое и мелодичное пение, услада для слуха любого истинного правоверного. Звук был очень слабый — но генерал на удивление хорошо его слышал. Было непонятно, кто поет — мужчина или женщина, иногда казалось что женщина, хотя женщина не может петь азан, это было бы оскорблением правоверных.

Генерал долго смотрел на пол, пытаясь понять, как оттуда может раздаваться пение и кто там может петь — а когда пронял голову, то увидел…

КАМИЛЯ!!!

Его старый враг и его кровник, старый Камиль Доштагери стоял у стены, всего в паре метров от него. На шее был отчетливо виден багровый след от веревки — но сам Камиль выглядел на удивление живым…

— Ты… — прошипел генерал.

— Отступник! Мунафик! Муртад!

Камиль говорил, и генерал это слышал — хотя губы его оставались неподвижными, а рот — закрытым.

— Хочешь избежать кары Аллаха!

— Предатель!

Генерал выхватил пистолет, рывком вскинул его и выстрелил. Безотказный Браунинг дважды грохнул, стреляные гильзы покатились по ковру — и на левой стороне груди Камиля, на его ослепительно белом одеянии вспыхнули две алые розы.

Но Камиль остался стоять.

— Мунафик! Что твоя сила против силы Аллаха, ведь Аллах над всякой вещью мощен! Воистину, прибегаю я к защите Аллаха, и нет мне смерти!

Красные розы на глазах скукоживались, исчезали с белых одежд казненного по приказу генерала мусульманина.

— Ты… тебя нет! Ты мертв!

Камиль покачал головой.

— Не тебе, презренному мунафику, рассуждать о смерти! Аллах решает кого и когда призвать к себе! Ты же будешь низвергнут в ад, и пламя будет тебе достойным наказанием!

Внезапно стало жарко. Очень. Генерал снова опустил глаза — и увидел как из подполья, через ковер пробиваются тонкие, едва заметные струйки дыма.

— Предатель!

Генерал открыл огонь, выпуская в грязного предателя пулю за пулей. Он не мог промахнуться с двух шагов, пистолет выплевывал пули — но они не причиняли врагу и предателю никакого вреда. Даже следов крови не было.

Лязгнул, вставая на затворную задержку пистолет, генерал не замечая этого, продолжал в бессилии, в бессильной ярости жать на курок. Пламя уже пробилось из под пола и плясало светло-желтыми язычками на причудливом узоре ковра. Генерал ощущал его жар — и в ужасе понимал, что Аллах отвернулся от него и что гореть ему в аду вечно.

— Сгинь! Уйди! Сгинь!

Генерал рухнул на ковер и стал кататься по нему в бессмысленных попытках сбить все сильнее разгорающееся пламя…

В нескольких комнатах от этой, дальше по коридору перед большим, плоским, жидкокристаллическим монитором стояли трое. Одним из них был полковник Ахлаги, вторым — невысокий, седой человек в наброшенном поверх камуфляжа белом докторском халате. Третий был молодым — двадцать два — двадцать четыре года на вид, чисто выбритым, темноволосым, с тонким, одухотворенным лицом. На нем было нечто вроде белой накидки из странного, чуть переливающегося в лучах света материала. Все трое внимательно смотрели на экран, смотрели на катающегося по полу в припадке генерала Камияба.

— Воистину, Аллах скор на расплату — холодно проговорил молодой.

— Аллаху Акбар! — синхронно провели ладонями по лицам, имитируя омовение перед намазом остальные двое…

— Ты наполнил мое сердце радостью, брат Ахлаги… — продолжил молодой — признаться, я не ожидал такого скорого действия.

— Это великий грешник, о святейший — проговорил Ахлаги — выслушивая его признания, я удивлялся, как Аллах не поразил его молнией гнева своего! Он обесчестил девушку и убил ее отца. Он грабил людей и отнимал все, что у них было, чтобы наполнить свой карман. Он не расходовал приобретенное на пути Аллаха — но ездил в Индию, чтобы открыть тайный счет и сохранить награбленное. Он пил одурманивающие напитки, запрещенные священным Кораном, он насиловал детей, за последний год он ни разу не встал на намаз. Воистину — тяжела кара его — и она заслужена им.