Стихотворения и поэмы - Александр Прокофьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А когда поэт снова возвращается — может, спустя несколько дней, а может, и через несколько лет! — в родное село, то радуется не только он и не только его родные и друзья, но, кажется ему, и все то, что встречает его по дороге и что отвечает ощущению полного единства поэта со всем окружающим миром:
Вон от радости пляшетЦелый взвод тополей;Вон мне озеро машетБелой гривой своей!..
(«У юности в гостях»)Они принимают по-родственному живое и деятельное участие в его раздумьях и переживаниях, зародившихся в юности и оставшихся свежими и молодыми навсегда. Да и он также принимает самое деятельное участие в окружающем его мире и не остается безответным к нему и его потребностям.
Так, поэт не только любуется ржаными полями или белыми березами родного края, но и горделиво подчеркивает:
Почти над самым плесом,Почти что над волнойШумят, шумят березы,Посаженные мной…
А разве не в этом — залог того бессмертия, какое видится поэту во всем окружающем мире:
…пускай мои деревьяМеня переживут.Под их высокой крышейВ заречной сторонеДругой стихи напишетИ вспомнит обо мне…
И не только вспомнит, а и скажет с уважением, даже если не узнает о других свершениях поэта: «Вот Прокофьев Березы посадил».
Уже одно это дает ему подлинное удовлетворение, углубляет чувство неотъемлемой своей причастности к будущему.
Поэт издавна принимает самое непосредственное и деятельное участие в преображении всего окружающего мира — вот почему, если он и замечает возле своего крыльца безымянную речку, то не может не подумать:
Нет на нееНи обиды, ни жалоб…Ей без меняТрудно будет, пожалуй!.. —
(«Около дома»)как, наверно, трудно было бы и ему прожить без этой почти никому не известной речки, невозбранно утолявшей его жажду.
Вот такое чувство единства и взаимосвязанности всего живого, а стало быть, и своего собственного существа со всем окружающим миром, пронизывает лирику А. Прокофьева, является ее активным и динамическим началом.
В шелесте травы и листвы поэту слышались те голоса раздумья, советы, тот говор, к которому он прислушивался с обостренным вниманием; деревья в его стихах весело перекликаются и судачат между собой. А о чем же им еще говорить, как не об издавна знакомых им людях, — вот хотя бы о той девчонке, которая сейчас проходит под их кронами, розовея от солнца:
Ты в пятнадцать лет похорошела,И об этом столько лет подрядСосны над тропинкою замшелойМолодым сосенкам говорят…
И как же не заметить, что эти сосны отличаются тою внимательностью и прозорливостью, какая ни в чем не уступит людской и полностью согласна с нею!
Здесь одно неразрывно сочетается с другим — как и во многих, многих стихах поэта, пронизанных пафосом единства нашего человека со всем окружающим его миром, единства деятельного и душевного — как в той дружной семье, где все понимают друг друга с первого взгляда.
А сколько друзей у поэта в лесу — не сосчитать! И как глубоко переживает он утрату любого из них, — вот хотя бы того поверженного на землю дерева, которое уже глухо ко всему живому. И поэт по-своему передает то, что произошло, как одну из незаметных для постороннего взгляда, но великих трагедий, о какой нельзя говорить спокойно и равнодушно:
Оно ползло,Униженное ветромИ брошенное намертво в траву!О нем уже не помнила округа,Ликуя, вешней свежестью дыша…Я поднял это дерево,Как друга.О, как заговорила в нем душа!
(«Я поднял дерево…»)Так широко распахнут внутренний мир поэта перед всеми событиями родной ему природы, вот почему так внятен ему ее язык, даже безмолвный и бессловесный.
В его стихах и сами стихии — воздуха, воды, огня — обретают удивительную жизненность, полнокровные и человеческие черты и индивидуальную неповторимость, подобную той, какая присуща родичам и соседям поэта, его сверстникам и однокашникам: если девчонка, закутанная в платок и раскрасневшаяся от мороза, идет за водой к заледеневшей речке, то даже и ветер не может остаться равнодушным к ней — так она пленительна и обаятельна!
И он с тобой, любовь моя,Заводит кутерьму, —Целует любушку. И яЗавидую ему…
(«Я полюбил давно его…»)Да и как не завидовать, если этот озорник без всякой робости делает то, о чем поэт, судя по всему, может еще только мечтать!
Вот и зима — это для А. Прокофьева не просто и не только одно из времен года, а и то живое и родное существо, с каким можно запросто поговорить обо всем без утайки, как со своим закадычным другом, который поймет тебя с полуслова:
Зима летит и видит речку.«Да подожди ты! — говорю. —Ее веселое сердечкоСамо затихнет к январю!»
(«Зима стремглав промчалась долом…»)Но напрасны эти уговоры:
«Нет, нет, — кричит зима, — немедля!..»
И хотя она не послушалась поэта, но для него очевидно, что с нею можно поговорить по-свойски и она не только понимает его, но отвечает ему на своем, но вполне понятном языке.
Так же по-родственному поэт относится ко всему тому, что приносят жаркие дни, то лето, которое «смотрело братски на меня».
И эти приметы братства, родства, дружбы не подвели поэта, в очередной раз подтвердили со всею очевидностью и несомненностью свое родство с ним и свою приязнь к нему. Вот что обогащало и расширяло ту семью, непременным и деятельным участником которой всегда и неизменно чувствовал себя поэт.
Ощущение кровного родства со всем окружающим миром порождало чувство ответственности за все, что происходит в нем, той деятельной любви к нему, какая сказывается и в размахе дел, посвященных его преображению, и в заботе о самой малой птахе, если она нуждается в помощи и защите. А о том, кто оказал эту помощь, поэт скажет с уважением и любовью:
Был он человеком настоящим,Смерть он ненавидел,Жизнь любил…
(«Тополей веселая стена…»)Вот переживания и деяния таких людей, чья любовь ко всему живому является не только созерцательной, но и деятельной, заставляющей активно вмешиваться в судьбу и события всего окружающего мира, как в свои собственные, и отображены в стихах А. Прокофьева как прекрасные и примечательные, какими бы скромными они ни были на первый взгляд.
Поэт утверждал свое полное единство со всем зримым, но это не тот пантеизм, который всецело растворяет человека в окружающей природе, а нечто иное — стремление увидеть в ней и запечатлеть то деятельное и творческое начало, какое всецело усвоено ею от ее жителей и обитателей, от всех наших людей, благодаря чему она и сама становится непосредственной участницей наших дел, забот, тревог, судеб, уподобляется нам в наших деяниях и нашей борьбе. Вот поэтому и красота окружающего мира обретает в глазах поэта особое обаяние именно тогда, когда она сочетается с такими присущими нашим людям качествами и началами, как стойкость, мужество, готовность выдержать и перенести даже самые суровые испытания и одержать над ними победу, что и подчеркнуто во многих стихах А. Прокофьева.
Поэт никогда не отделял чувства восхищения своей издавна дорогой и любимой землей от сурового солдатского мужества, без какого нельзя ее ни защитить, ни отстоять. Вот почему, услышав новое название озер, возле которых наши солдаты вели кровопролитные бои, поэт подчеркивает издавна утверждаемое им родство нашего человека с окружающим его миром:
Они участвуют и действуютВ завоевании сердец.Кто их назвал Красногвардейскими,Тот, безусловно, молодец!
(«Красногвардейские озера»)И поэтому видится даже в соединяющих их протоке «гвардейская ленточка» — разве и он не участвовал в развернувшихся здесь боях, отзвук которых слышится поэту и посейчас?
Они гремят грозой отпора,Героев славя имена,Красногвардейские озера,Красногвардейская волна!
Такие волны, словно продолжающие подвиг наших воинов и полновластно отзывающиеся на него, широко и мощно вторгаются в лирику А. Прокофьева, по-своему перестраивают и обогащают ее лад и ее характер.
Такое восприятие родной природы побуждало поэта совершать одно открытие вслед за другим, и каждое из них поражает его своею неожиданностью и неоспоримостью.
