Египетский роман - Орли Кастель-Блюм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды, лет за семь до своей смерти – наверное, ровно в двухтысячном, – Единственная Дочь Виты и Адели спросила Старшую Дочь Чарли и Вивиан, не хочет ли та поехать с ней в Тантуру. Вита и Адель отдыхали в Тантуре с внучками, Левоной и Тимной, двумя дочерьми Единственной Дочери, и мать решила их проведать.
Когда Старшая Дочь была еще подростком, Единственная Дочь добивалась для нее разрешения посещать гостиницы или пансионаты, где она жила, потому что знала: Старшая Дочь в такие места сама не попадет. К примеру, однажды она тайком провела ее в какое-то прилегавшее к пляжу медучреждение в Ашкелоне для нуждавшихся в особой диете. Другая подруга Единственной Дочери даже осталась там на ночь.
Да, Единственная Дочь была для Старшей Дочери светом в окошке и важнейшей связью с жизнью. Старшая Дочь так многому у нее научилась – и простым вещам, ведь та была на пять лет старше, и убежденности, что от судьбы можно убежать, если хватит куража и отчаянности.
В тот день Старшая Дочь растрогалась, потому что ей еще ни разу не предлагали поехать в Тантуру, никогда она там не бывала.
Несмотря на цвет волос родителей, обе они выросли блондинками: наверное, сказывались гены предыдущих поколений. Светлый цвет волос прекрасно скрывал египетское происхождение и давал им преимущество даже перед темноволосыми ашкеназскими одноклассницами в начальной и старшей школе. В некоторые периоды жизни они казались скорее родными сестрами, чем двоюродными. Каждую пятницу в доме родителей Единственной Дочери они вместе с ее отцом Витой смотрели по единственному каналу телевидения еженедельный фильм на арабском, потому что там разрешалось его смотреть с нормальным звуком, а в доме Старший Дочери под строгим контролем Вивиан звук надо было сильно приглушать.
В семидесятые годы они поднимались загорать на крышу дома на улице Йеуды Маккавея, предварительно осветлив волосы, чтобы стали блондинистее. Единственная Дочь знала, как сделать цвет волос естественным, и ловко обрабатывала их перекисью водорода и каким-то синеватым порошком, порекомендованным аптекарем.
Старшая Дочь ей завидовала, потому что сама выглядела анорексично, кожа да кости, а вот Единственная Дочь была прекрасна, женственна, изящна, умна, забавна, жизнерадостна и шаловлива. Из-за диабета ее не призвали в армию, но она проявила патриотизм на иной лад, подружившись с несколькими новоиспеченными генералами, получившими звания после войны Судного дня. Это раздосадовало Старшую Дочь, и на нервной почве она еще больше схуднула, но этого не заметил никто, кроме военной комиссии, которая велела ей набрать три килограмма, иначе не призовут.
Машину до Тантуры пришлось вести Старшей Дочери, она к тому времени уже была более энергичной в этой паре. С годами Единственная Дочь чувствовала себя все хуже. Юность осталась позади, а юношеский диабет усугублялся. Похоже, так уж устроена эта болезнь: она продолжается, когда и детство проходит, и молодость, но при этом словно консервирует некоторые признаки отрочества: склонность к шалостям, необъяснимую жизнерадостность, любопытство, авантюризм – и терзает физической и душевной мукой.
Ревматические боли повсюду, где ни прикоснись. На ногах незаживающие раны, глаза тоже плохи, но пока она еще сохранила зрение и даже читала.
Днем анорексия, ночью булимия. Худая и слабая, передвигающаяся с палкой, она по-прежнему была красива, но теперь ее красота стала совсем другой, не такой, как в молодости. Черты лица заострились, карие глаза сидели глубже.
А Старшая Дочь после родов располнела и стала здоровее, чем в ту пору, когда походила на скелет. Присущее ей раньше чувство юмора вымывалось из организма, как кальций из костей Единственной Дочери. Такой обмен ролями вполне ее устраивал.
Она спросила Единственную Дочь, удобно ли той в «Форде-Фиесте», и они еще немного задержались, пока не устроили Единственную Дочь удобнее. С ними ехал Надав, младший сын Старшей Дочери. Тогда ему было пять.
Всю дорогу по прибрежному шоссе Старшая Дочь, несмотря ни на что, пыталась развеселить кузину, но Единственная Дочь угрюмилась. У нее были боли, она стонала, охала и вскрикивала. Иногда Старшей Дочери приходилось запирать на замок свое сердце, чтобы не попасть в аварию. Ее сын, затянутый ремнями, сидел сзади. Она объяснила Надаву, что у тети сильные боли и она очень страдает, но скоро примет лекарство, и боли пройдут. Мальчик спросил, почему же не принять таблетки сейчас, и Старшая Дочь ответила, что лекарства – в Тантуре, у родителей тети, и поэтому она гонит машину, чтобы попасть туда как можно быстрее. Она рассказала ему про Левону и Тимну, дочерей Единственной Дочери, его троюродных сестер, которые ждут его в Тантуре, и про то, как приятно будет купаться в заливе, а Единственная Сестра в это время продолжала вскрикивать и причитать: «Боже мой, я больше не могу».
В Тантуре Старшая Дочь нашла стоянку рядом с бунгало и морем и припарковала машину. Она распахнула дверь сыну, который сразу же бросился к воде, а потом, открыв дверь переднего сиденья, взяла палку Единственной Дочери и помогла ей выйти.
– Повезло, что мы нашли стоянку так близко, – сказала Единственная Дочь.
– Повезло, – повторила Старшая Дочь и протянула ей палку.
Единственная Дочь навалилась на палку всем своим крошечным весом и пошла к родителям, Адели и Вите, которые уже спешили ей навстречу. Как только родители избавили Старшую Дочь от спутницы и ответственности, та огляделась по сторонам и, вобрав в себя всю картину, воскликнула с тоской и страстью:
– Тантура!
Она слышала об этой Тантуре всю жизнь, но никогда еще здесь не была. Друзья ее родителей, бывшие члены кибуца Эйн-Шемер, ездили в Тантуру на праздники и снимали бунгало у моря, как когда-то в детстве ездили в Порт-Саид или в Ливан, но у Чарли и Вивиан не хватало денег на жилье с трехразовым питанием, или, возможно, они просто себе этого не позволяли. А Вита и Адель на сей раз сняли даже не бунгало, именуемое здесь иглу, а комнату с кондиционером в гостинице.
Песок в Тантуре был не желтый, а белый; на пляже, как и в воде, людей немного. Уже после нескольких шагов море становилось очень чистым и глубоким. Волнореза не было, а потому не было и мола. Все располагались на удобных шезлонгах. Казалось бы, вот счастье – море, дети, солнце, – но все здесь было предвестием
