Дамский мастер - Ирина Грекова

— Нет, мы уж подождем.

Ей доставались большей частью «перворазницы» — деревенские женщины с белыми морщинами на коричневых лицах, которые застенчиво вынимали из волос цветной пластмассовый гребень и спрашивали: «А на шесть месяцев у вас делают?..» Люба обслуживала их брезгливо, червяком поджав ядовито-красные губы.

Меня она тоже невзлюбила. Я, например, всегда с ней здоровалась, а она не отвечала. Как-то раз я задержалась, переводя Виталию английский журнал, и слышала, как она сказала кассирше:

— У самой дети взрослые, скоро внуки, а она — с мальчишкой. И думает, что интересная: фы-фы, а никакой интересности нет, одна полнота.

А Виталий начинал нервничать, все чаще обходился невежливо с осаждавшими его дамами, говорил: «Я один, вас много...»

И вот однажды, придя в парикмахерскую, я застала его плачущим. Если можно плакать сухо, то он именно это и делал. Он судорожно прибирал у себя на столе и плакал беззвучно и зло, хлопая ресницами. Эх, дети: тогда одна, теперь другой. Я подошла.

— Марья Владимировна, вы меня извините, я вас не могу обслужить.

— Что случилось, Виталий?

— Ничего особого не случилось, только я должен сейчас уйти домой.

— Ну, что же все-таки с вами? Не отпущу вас, пока не скажете.

— Я должен был это предвидеть.

— Что предвидеть? Ну-ка сядьте, Виталий, и расскажите мне все как есть.

Он сел:

— Марья Владимировна, я так и знал, что они не дадут мне спокойно работать.

— Кто «они»? Люба?

— Да, и Люба, и другие нашлись, солидарные с ней, мастера из мужского зала, и кассирша Алевтина Петровна. Я им давно раздражаю нервную систему своей работой. Ко мне клиентура ходит, я позволяю себе тратить много времени на операцию, план страдает, меня опять-таки к телефону нужно звать — все это озлобляет их против меня. Кроме того, имеется много желающих. Я просто не способен обслужить всех желающих, мне это не интересно даже экономически. Зачем это я буду причесывать каждую клиентку — она приходит в год два раза: на май и на ноябрьскую, от силы Новый год. Выбирая себе клиентуру, я всегда смотрю: могу ли я в данном случае почерпнуть для своего развития, а не то чтобы обслуживать сплошь и каждую. Они обижаются, пишут в жалобную книгу. На меня уже скопилось несколько жалоб, но мне это безразлично, поскольку меня интересует работа и только работа.

— Ну, а что же вас сегодня так расстроило?

— Произошел такой случай: они выкрали у меня из кармана записную книжку, где записаны адреса и телефоны клиенток, и эту книжку передали в профсоюзную организацию для разбора дела.

— Какого дела? Разве вам нельзя записывать любые адреса, какие вам вздумается?

— Конечно, формально можно, но фактически эти женские адреса показывают, что я имею свою клиентуру, а это строго запрещено. Я должен работать всех одинаково и давать план. Я себя до этого не допускаю, так как, давая план, я невольно буду скатываться в сторону халтурной работы. Сейчас, например, модная линия требует челочки. Эту челочку надо продумать, у меня на эту челочку больше уйдет, чем на целый перманент. В существующие нормы это не укладывается. Вот они, опираясь на все эти факты — записная книжка, жалобы, невыполнение плана, — собираются раздуть против меня целое дело.

— Подумаем, Виталий, нельзя ли вам как-нибудь помочь?

— Я уже думал, и помочь мне трудно. Дело в том, что у нас довольно бездарная директорша — грубости, оскорбления мастеров, буквально мат. К тому же Матюнин против меня.

— Кто это еще Матюнин?

— Это заведующий сектором парикмахерских нашего управления культурно-бытового обслуживания.

— А за что же он против вас?

— За мои выступления. Тут меня выдвинули секретарем комсомольской организации по району. Я не отказался, несмотря на отсутствие времени. Я должен выдвигаться в своем развитии, получать авторитет. Авторитет у меня не такой уж маленький, но и не очень большой, средний. Так вот, на комсомольском собрании я выступил и стал заострять вопрос. Говорю, говорю, заостряю...

— Какой же вы вопрос заостряли?

— Насчет амортизации инструмента. Говорю: когда будет возбужден вопрос о безобразиях выплаты компенсации на амортизацию инструмента? Так и сказал и этим очень выиграл в своем авторитете. Матюнину это, конечно, не понравилось, он сам заинтересован в том, чтобы амортизацию не выплачивать.

— Почему заинтересован?

— Он имеет от этой недоплаты прямую выгоду.

— Крадет, что ли?

— Не так чтобы буквально крадет, но пользуется.

— Неужели с этим нельзя ничего сделать?

— Очень трудно. Эти предприятия культурно-бытового обслуживания, грубо говоря, тащатся за хвостом у государства. А они — Матюнин и такие же, как он, — пользуются тем, что до сих пор государству в своем движении некогда было навести в этом деле законность. Взять, скажем, расход материалов. Существует определенная норма на операцию. Тут недодал, тут заменил, а некоторые ухитряются пускать в ход вторично, и это все деньги. А еще я позволил себе заострить вопрос о культуре обслуживания. Лучше плохо обслужиться у культурного мастера с хорошей внешностью, чем то же плохое обслуживание иметь плюс хамство. Это возбудило против меня тех мастеров, которые еще не овладели культурой обслуживания...

— Послушайте, Виталий, — сказала я, — а что, если я ему позвоню?

— Кому?

— Да Матюнину, будь он проклят.

— Я был бы вам очень благодарен.

— Ну, так давайте телефон.

Я набрала номер. Мне ответил жирный, чувственный бас:

— Матюнин у аппарата.

— Товарищ Матюнин? С вами говорит директор Института информационных машин профессор Ковалева.

— Очень приятно, — сказал бас.

— Товарищ Матюнин, тут в одной из ваших парикмахерских работает молодой мастер, Виталий Плавников.

Матюнин молчал.

— Вы меня слышите?

— Слышу, — ответил он суховато.

— Так вот, я уже второй год у него причесываюсь и должна сказать, что это выдающийся мастер, настоящий художник...

— У нас все мастера хорошие, — сказал Матюнин железным голосом.

— Но этот мастер... Вы же знаете, что у него отбоя нет от клиентов...

— Не нахожу в этом мастере ничего особенного. В нашей системе все мастера квалифицированные, сдают техминимум, умеют выполнять модельные прически и все виды операций. А на этого Плавникова постоянно поступают жалобы: грубость с клиентами, невыполнение плана...

— Нельзя же строго требовать выполнение плана, когда речь идет о художественной работе.

— По-вашему нельзя, а у нас вся работа художественная. Что же, нам всем план не выполнять?

— Все-таки я бы вас очень просила учесть мой отзыв о его работе. Наверное, вы не от меня одной это слышите.

— Виноват, я больше слышу жалобы. Кроме того, откуда я могу знать, кто это со мной разговаривает?

Я бросила трубку.

— Я так и знал, — сказал Виталий. — Он еще и потому против меня имеет, что я не вношу ему денег. Делаю вид, что мне это неизвестно.

— Что неизвестно?

— Существует такое неявное правило — конечно, нигде оно не приводится, — что каждый мастер, желающий спокойной работы, должен вносить ему деньги, не очень большие, но порядочные, три-четыре рубля в месяц.

— Господи, что вы говорите, Виталий? Может ли это быть?

— А отчего же? В нашем запущенном участке такие явления среди администрации случаются. Зарплата небольшая, чаевых нет, они и стараются улучшить свое положение. Зачем бы, например, он, с высшим образованием, сидел на такой должности?

— А у него, мерзавца, высшее образование? Какое же?

— Юрист. Мне, между прочим, нравится такое образование, если, конечно, употреблять его по прямому назначению. Я бы охотно поступил на юридический...

— Ну, ладно, об этом речь еще впереди. Сейчас хорошо бы его изобличить.

— Матюнина? Чересчур хитер. А где свидетели? К тому же, пока я состою в этой системе, такое прямое выступление может принести вред моей работе, сделать ее прямо-таки невозможной.

И вдруг неожиданно он сказал:

— А я, Марья Владимировна, хочу уходить.

— Из этой точки?

— Из дамских мастеров.

— Да что вы, одумайтесь: у вас готовая специальность в руках, а самое главное, вы любите эту работу и у вас талант.

— Такой талант слишком неподходящий для нашего времени. И еще я вам скажу, Марья Владимировна, я на свой заработок по количеству не обижаюсь, но мне не нравится его качество. Мне приходится зависеть от доброго желания клиентов, которых я даже не всегда уважаю.

— Понятно. Но только вы не торопитесь. Хотите, я поговорю о вас на киностудии? Может быть, они вас возьмут?

— Я уже узнавал. На киностудии требуют специальное образование, художественный техникум, там не важно качество работы, а одна бумажка.

— А мы посмотрим, может быть, и выйдет. Только не торопитесь, ладно? Ну, до свиданья, Виталий, не расстраивайтесь.

Виталий встал:

— Я уже настроился обратно. Я вас обслужу...