Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони… - Борис Васильев

- Чепуха, - сказал Сергей. - Целесообразность - вот что в природе главное. Целесообразность! Для пользы жизни.

- Целесообразность? - переспросил шкипер. - Ну, а зачем лисе хвост? Для какой такой целесообразности?

- Может, следы заметать? - засмеялся Михалыч.

- А рога сохатому? - не слушая, продолжал шкипер. - Ведь как мучается с ними, как бедует! А птичкам тогда как же с целесообразностью-то твоей?… По целесообразности им всем серенькими быть полагается, а они - радостные!…

- Или - бабочки, - вставил Иван. - Прямо как цветы полевые.

- Нет, парень, природа-то помудрее нас с тобой будет. Куда помудрее! Это мы, люди то есть, еле-еле до целесообразности доперли и обрадовались: вот он, закон! И хотим, чтобы все в мире по этому закону строилось. А есть законы повыше этой самой целесообразности, повыше пользы. Просто понять мы их не можем. только и всего. Клади направо, Трофимыч: вон там, к обрывчику, и пристанем.

У обрыва они зачалили катер за корявый березовый пень и по сходням сошли на берег.

Шли по травянистому болоту, узко сдавленному черным непролазным осинником. Холодная сырость вызывала озноб, липла к телу, затрудняла дыхание. Почва мягко чавкала под ногами, и вода подступала к голенищам кирзовых сапог.

Сонные болотные комары, потревоженные шагами, тучами поднимались с земли. Еще не согретые солнцем, вяло оседали на одежде, заползали в швы. Женщины наглухо завернулись в платки, оставив только узкие щелки для глаз.

- Чуешь, как пахнет? - спросил вдруг Иван.

Влажный застоявшийся воздух был пропитан густым, приторно-тяжелым запахом.

- Багульник, - пояснил Иван. - Дурман тайги.

- Моль его не выносит, - сказал шкипер. - Моль, клоп - вся нечисть домашняя. Старуха моя пучки по всем углам держит, и на барже у нас - как в больнице.

Они все шли и шли, и болоту не видно было конца. Так же грузно оседала под ногами почва, так же хлюпала вода и чуть слышно позванивала жесткая осока. Шкипер убирал с дороги сухие ломкие сучья осин.

Так протопали они километра три, а потом лес расступился, и перед ними открылась заросшая осокой поляна. Воды здесь было поменьше и осока повыше, но сапоги все равно утопали по самые голенища.

- Луконина топь, - сказал шкипер. - Вот с того угла и почнем, пока не жарко. А вы, бабоньки, палите костер да варганьте косцам еду.

Еленка, Лида и молчаливая Паша пошли к опушке, а мужчины начали отбивать косы. Вздрагивающий звон поплыл над болотом.

- Ты к жалу тяни, к жалу!… - суетливо подсказывал Михалыч Сергею. - От пяточки с наклоном да вперед, вперед, к носку…

- Ну, с богом, мужики! - торжественно сказал шкипер и широко, от плеча махнул косой.

С жестким хрустом осела под взмахом осока и, подхваченная пяткой, отлетела влево. Еще взмах - и следующая охапка пристроилась к первой, образуя начало валка.

- Пошли!… - в восторге закричал Михалыч, взмахивая косой. - Раз!… Раз!…

Он шел чуть согнувшись, прямо ставя ступни и приседая при каждом взмахе. Коса ходила легко, и так же легко, похрустывая, рушилась осока и ровным валком укладывалась слева от косца. Он на шаг продвигался вперед, одновременно вынося косу, и с каждым махом рос валок, а по голой, начисто выбритой топи потянулись две параллельные полосы пробороненной ступнями почвы. Полосы эти быстро наполнялись водой.

Иван и Вася тоже начали косить. Движения их были плавны и свободны, и со стороны казалось, что труд этот прост.

"Подведу я их, - подумал Сергей, примериваясь для первого маха. - Широко шагают, черти…"

Он с силой полоснул косой и обрадовался, когда осока покорно легла, срезанная остро отточенным лезвием. Шагнул, полоснул снова - и снова она рухнула, устилая путь. Ему пришлось подбирать ее полотном косы и оттаскивать в сторону, но он не останавливался, а шел и шел вперед.

- Хорошо!… - крикнул Михалыч. - Ах, хорошо!…

- Погоди, не то к вечеру запоешь! - отозвался Вася.

- Знаем мы эти песенки, Вася! Певали!… - Михалыч воткнул держан в болото, торопясь, стащил с себя сырой ватник.

Шкипер уже заново отбивал косу. Иван остановился тоже, вытер полотно пучком осоки, проверил пальцем.

- Наждак, а не осока.

- Осока добрая, - сказал шкипер. - До кустов дойдем - перекурим. Так, мужики?

Никто не отозвался. Косцы неторопливо двигались вперед, и осока с размеренным хрустом укладывалась в ровные, строгие валки.

Шкипер первым дошел до кустов, отбил полотно, не торопясь вернулся по прокосу назад, к началу. За ним по одному вернулись остальные; только Сергей еще топтался где-то в середине, и извилистые рельсы его пути были густо усыпаны осокой. Косцы закурили из Васиной пачки, а Михалыч прошел к Сергею. Постоял сзади, посмотрел, тронул за плечо.

- Погоди, парень, погоди. Тужишься ты, косу таскаешь - не надо. Ты свободней держи. И пяточку к земле клони, пяточку самую. Она тебе травку и подберет, и в валок снесет. Гляди.

Он оттеснил чуть задохнувшегося Сергея, сделал несколько махов, не переставая поучать:

- В замах идешь - силу отпускай, не трать попусту. А вниз повел - на себя резче прими. Тогда коса сама и срежет и уберет.

- Иди, покурим!… - позвал Иван. - Слышь, Сергей!…

- Не заработал еще! - отозвался Сергей, вновь становясь на место. - Докошу - покурю.

- Не гони, - сказал шкипер. - Здесь призов не дают.

Покурив, они снова взялись за косы, и вскоре Михалыч догнал Сергея. Они почти не разговаривали: пройдя гон, возвращались, курили, отбивали косы и снова шли косить. Выбившись из их ритма, Сергей так и остался в одиночестве. Теперь он и косил один, и курил один, с каждым заходом ощущая, как наливается усталостью отвыкшее от таких нагрузок тело.

Взошло солнце. Косцы разделись до пояса: комары щадили в работе, атакуя только на перекурах. Зато пестрый злой овод все чаще жалил потные спины.

Женщины развели костер. Паша готовила завтрак, а Еленка и Лида уже сгребали осоку в копны, чтобы она зря не мокла в воде.

- Завтракать, мужики!… - крикнула Паша.

Косцы враз остановились, обтерли мокрые косы и воткнули держаки в топь. Только Сергей продолжал косить. Шкипер подошел, положил руку на его голое потное плечо:

- Отдышись, парень.

- До кустов дойду…

- Весь день впереди. Намахаешься.

Сергей покорно воткнул косу и пошел к костру, чувствуя, как плывет и качается под ногами топь. У опушки Вася и Михалыч умывались в глубокой луже.

- Ополоснись, Серега, - сказал Вася. - Сразу посвежеет.

Сергей подошел, нехотя зачерпнул пригоршню холодной желтой воды, протер лицо.

- Зла мужицкая работка? - улыбнулся Михалыч.

- Приспособится, - сказал Вася. - Тут хитрости нету.

- Есть хитрость!… - возразил Михалыч. - В городе все быстрей норовят, все наскоком, все нахрапом. Нетерпеливые вы. А у нас так нельзя, не-ет, нельзя! У нас силу сберечь надо. Но - умеючи, умеючи, значит. Вот это и есть мужицкая хитрость.

Паша сварила ведро картошки с тушенкой, и они начисто выскребли ведро, напились чаю и сразу вернулись на недокошенные полосы.

- Ну, мужики, до обеда должны все скосить, - сказал шкипер. - Если осилим, - значит, выхватим это сенцо у бога из самой запазушки.

- Не у бога, а у колхоза имени Первого мая, - улыбнулся Вася.

- Сроду здесь колхоз не косил и косить не будет, - сказал Иван. - А траве зря пропадать не положено.

Солнце вставало все выше, топь звенела полчищами слепней. От болота поднимался пар, пот струйками тек по спинам косцов; они все чаще отходили к опушке, где бил родник, и пили холодную желтую воду.

- Как нога? - спросил шкипер. - Отдохнул бы.

- Ничего. - Иван сполоснул лицо, улыбнулся: - Погодка-то, а? Как заказанная…

Он врал, когда улыбался. Ногу ломило до пояса, он давно уже косил, стараясь не опираться на нее, но боль росла. Лечь бы сейчас, вытянуться - тогда отпустит. Но он не давал себе спуску. Никогда не давал: только начни болеть - и тело припомнит все осколки и пули, все контузии и ржавые сухари с болотной водой. Только распусти вожжи - не встанешь.

Поэтому он деловито ел за обедом пропахшую горьким осиновым дымом похлебку. Ел насильно: его мутило от боли и усталости.

- Не могу, - сказал Сергей и бросил ложку. - В глотку не лезет.

Он откинулся на кучу ломкого хвороста и закрыл глаза. Плыло, качалось болото…

- Попей.

Он открыл глаза: Еленка протягивала большую эмалированную кружку.

- Выпей, - повторила она. - Нельзя же ничего не есть.

- Ослабнешь, - сказал Иван.

Сергей хлебнул: в кружке было молоко. Прохладное, густое, почему-то чуть горьковатое.

- Больше не коси, - сказал Вася. - Что осталось, мы с Михалычем подберем, а вы копешки готовьте. Пудика по три потянем, Михалыч?

- Потянем, чего же не потянуть?…

Поначалу сгребать мокрую осоку показалось делом почти пустяковым. Но осока была не просто тяжелой; она была цепкой, как колючая проволока, пласты ее упорно свивались в большие вязкие комья, в которых намертво запутывались грабли.