Должностные лица - Иван Щеголихин

— Почему уходишь, скажи честно?

— Не сплю по ночам, все думаю — пора кончать. За Ульяну боюсь, за Тараса.

— Сын?

— Два годика, скоро всё понимать будет. Не хочу, чтобы он пользовался плодами моей деятельности.

Какие у тебя плоды, хиляк? Разводит сопли, а сам только и думает, как хапануть побольше на дармовщину. Если бы Шибаева спросили, как назвать вот этих молодых, не посаженных пока пижонов, он назвал бы их неблагодарным поколением.

— Хочешь, чтобы твой сын в нищете рос?

— Посадят, кто его кормить будет?

— Умным людям посадка не страшна.

— Я, видать, не такой, Роман Захарович, что поделаешь, — он кривовато ухмыльнулся.

— Куда пойдешь?

— У меня диплом техникума, прокормлюсь. Ульяна работает на полторы ставки.

— А кем она у тебя?

— Медсестра в железнодорожной больнице.

— Ладно, вопрос решен. Но прошу тебя две недели отработать. Сам видишь, людей набрали, а подучить некому. — Помолчал, покачал головой, сказал с грустинкой: — Эх, Алесь, Алесь, кто же нам теперь песни петь будет? «Не знает море, что оно море…» — Ив грустинке его была злость, может быть, он вспомнил что-то… От перемены в Шибаеве Алесь заметно побледнел.

— Сделаю, Роман Захарович, — дрогнувшим голосом пообещал он, — только, пожалуйста, не раздумайте.

— Вольному воля.

— Я сломался, понимаете? Я увидел — надо рвать. Иначе… Я никого не обвиняю, не подумайте. Отрасль такая, все в клубок сплетено, тут надо или все разрывать, или запутываться дальше, по гроб при жизни.

Откуда у тебя «Жигули», Алесь, за 6 косых? И кто тебе с квартирой помог? И на какие тугрики ты в фирме с головы до ног? Что ни колупни на тебе, все не ниже двухсот, а то и трехсот рублей. Диплом, видите ли, у него техникума. Да какая работа сейчас тебя сможет удовлетворить, если ты привык хапать? Чем ты сможешь поддержать уровень богатого человека, нажитый под моим крылом, кто тебе его обеспечит? Повертишься-покрутишься месяц-другой на свои сто-сто двадцать да пойдешь к фарцовщикам вроде Кладошвили и пропадешь ни за понюх.

— Кого бы ты предложил на свое место?

Шевчик задумался. С одной стороны, конечно, деньги, и порой немалые, но с другой стороны… Так ведь не у всех есть любимая жена Уля и сын Тарас.

— Кладошвили не подойдет?

— У меня работать надо, и не просто химичить, ты знаешь. Кого он будет дурачить, меня?

— Я подумаю, Роман Захарович. — Что-то снова его забеспокоило, он суетливо достал баллончик, попшикал. Заставит найти замену, а где ее найти, если Шибаев сам знает, как облупленных, и всем даст отвод?

Шибаеву досадно и даже обидно, парня он, можно сказать, полюбил, советы ему давал, как жить, хотел в молодом кадре память по себе оставить — и вот, пожалуйста. От той же Ульяны его прикрывал, прибежит в слезах — Алесь опять дома не ночевал, не говоря уже о проколах на работе.

— Ты не забыл, что мог крепко сесть без моей выручки?

— Конечно, Роман Захарович, вы мне, как отец родной.

Шевчик ушел, а Шибаев позвонил Цою и сказал, что Ульяна Шевчик работает медсестрой в железнодорожной больнице.

Душа — это слабость, категория мелкого человека. У воротилы любого ранга души быть не должно, на всех не хватит. Давно замечено, чем выше человек, тем он бездушнее.

Глава третья Учредительное собрание

Первым прибыл Вася Махнарылов в новом, черном костюме, взятом на вырост, из рукавов выглядывали кончики пальцев, в новой ковбойке и в зеленом галстуке на резинке, какие носят полковники в отставке. Попахивало от него смесью шипра с перегаром, и вид вообще был — роди меня, мама, обратно. Знал Вася, все они, эти юристы, не любят, когда на толковище идешь поддатый, и Вася держался, но сколько можно, и вчера он крепко выпил наедине с собой, до отрубона. Опохмеляться не стал, Шибаев может погнать за разврат, и вообще Вася склонен уже дать отбой, канительное это дело быть начальником, психуешь круглые сутки без перерыва. Еще не назначили, а жизни уже нет. Лучше сразу сказать: Махнарылов не имеет претензий, пришел выпить, закусить и в долг попросить. Неужели нам нельзя жить без начальников, за что, спрашивается, боролись? Полковничий галстук и новый костюм отчасти сглаживали вчерашний перебор, но все равно вид у Васи помятый.

— А ну воспрянь! — приказал ему недовольно Шибаев. — В менеджеры готовишься, а надрался, как безработный. Прими стойку, без осанки и конь корова, — и кивнул Васе на бар в углу под телевизором, где — известно всему комбинату — всегда стоит армянский коньяк и лежит финская колбаса. Вася не стал упрямиться, принял стограмешник, сунул в рот ломтик колбаски, весь встряхнулся, встрепенулся, — спасибо, родной, дорогой наш вождь Роман Захаровач, куда мы без тебя!

Вскоре Гриша Голубь на своей машине привез Мишу Мельника. Удивительно, что наша столица с человеком делает! Каких-то полгода не прошло, а он уже выглядит как замминистра иностранных дел. В импортной белой дубленке с шалевым воротником, фирму за версту видно, с дипломатом из настоящей кожи, не трескается при любом морозе и тоже фирма. Он и раньше был ширше всех в Каратасе, а теперь совсем раздобрел, и сам круглый, и голова круглая, и лицо овалом, истинная матрёшка, только шрам через всю скулу (после аварии) портит ажур. В руке у него массивная шиповатая трость из особого дерева, одному он говорит — из ливанского кедра, другому — из сандалового дерева, есть еще вариант: с этой тростью маршал Жуков принимал капитуляцию Германии. Мельник сильно прихрамывал после той аварии, вытягивали ногу ему и в Москве, в Институте травматологии и ортопедии, и в Кургане, у знаменитого Илизарова, но так и не вытянули, и Мельник добивается визы съездить в США «к знакомому костоправу».

Гриша Голубь тоже тепло одет и тоже по моде — в армейском полушубке офицерском, тоже белом, с узкими капитанскими погонами, подтянутый, такой ладный огурчик рядом с тушей Мельника. Гриша-красавец с серыми усами, седыми висками, черноглазый, чернобровый, ему в кино сниматься в той роли, какую он успешно играет в жизни — старший преподаватель кафедры уголовного процесса школы милиции МВД.

К Мельнику у Шибаева сложное чувство, а к Голубю очень даже простое — он его ненавидит безжалостно, но и беспомощно, и всё пытается себя воспитывать. Если не можешь скрутить себя для пользы дела, значит, ты плохой деловар, не владеешь собой, тебе на базаре арбузами торговать. Гриша Голубь имел право на долю, в общий пай на строительство и на реконструкцию он дал 12 тысяч, это вам не 12 рублей, он вместе с другими хозяин положения, и придраться не к чему, но Шибаева раздражает, что Гриша не только здесь, он повсюду — ив школе милиции, и на меховом комбинате, и в городе, и в стране, он повсеместно и постоянно прав, знает всех, знает всё на свете, о чем ни заговори. Они похожи с Мельником, но Мельник обходительнее, уважительнее, потому что сам дело делает и от многих зависит, а Гриша ничего не делает, ни от кого не зависит, зато всем другим обеспечивает и дело, и взаимозависимость. Он советовал, консультировал, провоцировал, поджигал, гасил, сводил, разводил и за всё получал. Чистой воды захребетник. Он никого не грабит, упаси боже, он всего лишь учит, как иметь прибыль на законном основании. Гриша — юрист от Бога, он и сам Бог-устроитель и вседержитель. К примеру. Играл человек на гармошке, ну и пусть бы себе играл — нет, нельзя, надо ему дирижера хотя бы на полставки, надо музыковеда, бухгалтера, оплатить труды, ревизора, закрутить гайки, и юрисконсульта, чтобы гайки ослабить. В любом из этих звеньев могут быть недоразумения и конфликты, нужен закон для порядка. Отсюда первая заповедь Гриши Голубя — нет такого закона, с которого нельзя снять навар. И посему, чем больше законов, тем лучше всем, и массе, и отдельным лицам.

Шибаев хотел встретить их на пороге, но, увидев Голубя в окно, раздумал и махнул Васе рукой — иди, встречай.

Три года назад Шибаев не знал, два года назад начал догадываться, а сейчас уверен, что Ирму тогда посадили Голубь вместе с Колесом, директором «Бытмебели», чтобы спасти главного бухгалтера, с ним они были в доле. Отвели удар от своего, навели на чужую, чтобы, опять же за взятку, добиться ее оправдания. Наверное, любовь настоящая и началась после того, как Шибаев выложил за Ирму крупный куш, и она из заложницы стала наложницей. Стоило ему вспомнить эту историю, как он распалялся, дымился, пристрелить ему хотелось Голубя, а не то, что в доле держать, на него вкалывать. Ему не только Ирму жалко, но и себя тоже — ни за что, ни про что вымели тогда из его кармана 10 тысяч наличными.

Однако нет худа без добра, не будь того дела с Колесом, не быть бы ему сейчас директором, именно тогда он стал своим в кругу Гриши Голубя, через него к Мельнику устроился, так что все в жизни связано настолько тугим узлом, не разберешься, где порядочное, где подлое.