Фантастический альманах «Завтра». Выпуск четвертый - Владислав Петров

— Значит, там метрополиец?

— Ну да.

Странно мы ехали: несколько раз поезд останавливался в тоннеле, а перед «Площадью Независимости» встал, казалось, намертво. Разговор понемногу угас. Молчать, однако, было тягостно, и я сказал:

— Я очень рад, что ты рада напоить меня чаем. Мне казалось…

— Зря казалось. Я же сказала — я нормальная.

— Разве я спорю? — ответил я.

— Но учти, — продолжила На-та, — насчет полетов я не шучу. Хочешь и тебя научу? Это легко, если захотеть.

— Хочу, — сказал я.

Вот тебе и стол, и дом. Квартиру, конечно, разгромят, но не поселятся же они там. Еленя, как наяву, возникла передо мной, но я отогнал ее взмахом руки.

— Ты чего? — вскинула брови На-та и осеклась, потому что один к одному повторилась ситуация получасовой давности.

— Опять шепчу? Это я стихи сочиняю, а рукой отбиваю ритм. У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса… Фантастика! И где это поп мясо доставал?

Поезд вполз на станцию. Светильники здесь не горели, из-за колонн пробивалось неяркое, наверное, аварийное освещение. Мы по-черепашьи ехали вдоль перрона, мимо длинных, как будто шевелящихся теней, поломанных скамеек, груд мусора — словно в батискафе, опущенном на большую глубину к погибшему кораблю. И несколько человеческих силуэтов между колоннами походили на прикованных к палубе утопленников, колышащихся в потоке донного течения.

«Скорее бы тоннель!» — подумал я.

— Скорее бы тоннель! — сказала На-та.

Батискаф вплыл в темноту, разогнался. В динамиках затрещало, и хриплый голос сказал:

— Включи микрофон.

— Включен давно, — ответил другой голос.

Опять затрещало, и первый голос, перейдя на инородческий, проорал вдруг:

— Внимание! Внимание! Поступил приказ: всем инородцам покинуть вагоны! Соблюдайте организованность и спокойствие!

Последние слова договаривались, когда поезд уже тормозил на ярко освещенной станции. Мы сидели, не шелохнувшись. Из соседних вагонов выходили люди: один, двое, еще двое. Снаружи просунулась бритая голова.

— Что, совсем здесь инородцев нет?

Захотелось глубоко вжаться в сиденье, невидимым сделаться и — одновременно — вскочить и закричать, торопя развязку: «Да! Да! Есть тут инородцы, берите меня, гады, сволочи!»

Но ничего этого я не сделал. Вспотели ладони, у меня всегда, когда волнуюсь, потеют ладони.

— Ну что, есть инородцы? — равнодушно повторил бритый.

Мы столкнулись глазами. Я представил: сейчас меня схватят за шиворот и поволокут к выходу — и понял, что сопротивляться не буду. Невозможно было дожидаться этого: я поднялся и пошел сам. Ноги не гнулись, брюки прилипли к голеням. Мерзкий позорный пот. Выйдя, я обернулся на На-ту — это из-за нее я ввязался, из-за нее! пусть запомнит, не увидимся больше! а она поедет дальше, у нее метрополийские черты, и документы могут не спросить!

— Не бойтесь, плохо вам не сделают, — сказал парень с десантным автоматом. — Идите к эскалатору.

Я послушно пошел, и тут мою мокрую ладонь сжала рука На-ты. Нас довели до неработающего эскалатора и приказали ждать.

Мы, десятка два инородцев, как овцы, сбились в кучу под громадным темным пятном. В стародавние времена стену здесь украшало панно, на котором люди с прямоугольными лицами укрощали атом. С учреждением Метрополии панно объявили плесенью соцреализма и скололи, а стену старательно забелили и белят с тех пор по три раза в год, но пятно все равно проступает.

За спиной хлопнула дверь, на которую я до сего момента не обращал внимания, и к эскалатору вышел инородец, торопливо дожевывающий на ходу.

— Жрать тоже надо когда-то, — словно ища у нас понимания, сказал он. — Ну, подходите по одному. У кого нет оружия, тех отпустим сразу.

Работал он виртуозно: руки мелькали, казалось, не касаясь идущих конвейером фигур. Мужчин ощупывал молча, женщин — проборматывая:

— Мне как врачу можно, как врачу…

Он напоминал экстрасенса. Предатель, гнилье!..

Обысканных отправляли вверх по эскалатору, к которому, как я заметил, не подпустили вышедших из поезда метрополийцев, — их вернули на перрон. Получалось, что выход наверх открыт только для инородцев. Странно это было. Странно и тревожно.

За два человека до нас выкрашенная хной матрона неожиданно стала задирать юбку — наверное, желая показать, что там нет крупнокалиберного пулемета.

— Иди, иди, свободна! — добродушно хлопнул ее по заду наш экстрасенс.

Матрона, вытянув руки по швам, отошла к стене. Она была в шоке: на деревянном лице неподвижные зрачки.

— А мне наплевать, — сказала На-та. — Я с таким даже в темный туалет пойти могу и попрошу его посветить. Слушай, да он на стульчак похож.

— Мало приятного, когда тебя стульчак щупает.

— На войне как на войне.

Пока мы дожидались очереди, я лихорадочно соображал, что делать, если этот мерзкий тип начнет ее лапать. Я даже представил, как врежу ему справа в подбородок, и знал, конечно, что ничего такого не сделаю. А она проблему просто решила: на войне как на войне.

Экстрасенс, дыша перегаром, равнодушно скользнул по нам пальцами и кивнул: топайте, мол, отсюда. Пластина, вшитая в мою куртку, и та его не заинтересовала.

Колени устали сгибаться, когда мы добрались до верхнего вестибюля. Там толпились инородцы, извлеченные из метро, и не видно было обычно многочисленных муниципальщиков. Мы протиснулись к автобусному коридору, и на миг мне показалось, что все обошлось, но я ошибался. Стоило войти между двумя рядами мешков с песком, как стало ясно: ничего хорошего ждать не приходиться. В коридоре всегда не продохнуть, и люди, вжатые в спины друг друга, медленно дрейфуют к противоположному его концу, куда подкатывают автобусы с закрашенными окнами; а сейчас здесь стояло несколько растерянных стариков, да сидела на чемодане заплаканная женщина, у ног которой копошился ребенок. Люди привыкли, что метро охраняется как зеница ока, и чувствовали себя в относительной безопасности, но… ох, не понравилось мне все это!

— Пойдем пешком, — сказал я. Свинья не съест.

— Если Бог не выдаст, — ответила На-та.

Мы вышли на пустынную улицу. Ненормально пустынную после битком набитого вестибюля. Сначала пошли обычным шагом: я намеренно сдерживал себя, не желая показать, что трушу — и не трусил я вовсе! — и пытался рассказывать что-то смешное про Орлосла. Но потом, когда позади, там, откуда мы шли, раздались слаженные автоматные очереди, мы, того не заметив даже, вдруг побежали. Бродячие собаки шарахались от нас, и мы сами бросались в тень подъездов, когда по улице проезжали редкие автомашины.

Мы прошли-пробежали полдороги, когда я сообразил, что прямо по курсу дом Вовадия, и это, как скоро выяснилось, оказалось весьма кстати. Впереди засветились фары, и мы прижались к стене; но грузовик не проехал мимо, а остановился неподалеку. К счастью, рядом был подъезд, открытый и — совсем уж невероятно — проходной. Мы проскочили в квадратный двор-колодец, перебежали к воротам и очутились на параллельной ушице.

Показалось, что кто-то преследует нас, я слышал голоса. Мы помчались по улице, свернули в переулок, чуть было не попали в тупик, но судьба нас хранила, потому что в последний миг обнаружился проход вдоль стены. Мы бежали, и сердце выпрыгивало из груди. Голоса или гнались за нами, или звучали только в нас — не знаю. Или только во мне.

— Ты не устала? — спросил я, глотая вязкий воздух. Будто я мог что-нибудь изменить в этом беге.

— Нет, я ведь лечу, — сказала На-та.

Стена неожиданно закончилась, по инерции мы выбежали на открытое место. Налево за деревьями желтел уличный свет, направо нечетко проступали из темноты гаражи. Я бросился направо и провалился куда-то, упал, наткнувшись бедром на что-то острое.

Это была заброшенная глубокая канава, полная грязи и всякого хлама. На-та непостижимым образом не упала со мной, а перескочила на другой ее край. Она наклонилась сверху:

— Ты не ушибся? Хватайся за руку!

Я взглянул вверх. Крупные звезды висели над нами.

— Не удержишь, — сказал я.

— Удержу.

Правой я взялся за протянутую руку, левой ухватился за чахлый кустик на краю канавы. Маленькая рука На-ты напряглась — кто бы подумал, что у нее такие сильные руки! — так напряглась, что вот-вот оборвутся тонкие жилы, но выдержала. Я выкарабкался наверх, проелозив грудью по влажной земле, встал на ноги и теперь лишь ощутил боль.

— Я идиот! — сказал я, пробуя стереть, но только размазывая грязь, густо покрывшую ладони. — Никто за нами не гнался.

— Ты молодец! — сказала На-та. — Ты очень быстро бежал. За нами потому и не гнались, что поняли: не догнать!

Я подумал: она издевается надо мной. Но нет: она была серьезна. Но нет: она положила руки мне на плечи и поцеловала меня. Но нет: она сказала: