Слова, которые исцеляют - Мари Кардиналь

И вдруг неожиданно я решила сама перешагнуть через принципы своего окружения, через семейные предрассудки, через законы матери, нарушить запреты религии и заняться любовью с парнем, которого даже не любила, с которым не нужно было искать ни оправдания страсти ни оправдания рассудительности. Я просто пожелала заняться любовью и сделала это, потому что мне этого хотелось.

Как только появилась тревога, я сразу же ее опознала. Но тогда ее присутствие показалось нормальным и не очень меня озаботило. Я прекрасно знала, что вхожу в мир секса через неподобающую дверь, я ступила на путь тех женщин, которых принимал мой отец, я примкнула к их постыдной когорте. Мать обзывала их «бабенками», а воспоминание о вульгарности этого слова в ее произношении бросало меня в дрожь. Вскользь мне приходилось наблюдать за некоторыми из них какое-то время назад. Они выходили, как только я появлялась. Отец делал вид, что провожает их после обычного визита. Принужденно улыбался и делал слишком галантные жесты. Он умел контролировать себя. Что касается их, то, уходя, они как-то по-особенному двигали бедрами, говорили «до свидания», бросали ему многозначительные взгляды. Каждый раз я чувствовала безумную близость между ними и отцом, пугающее соучастие, следы невиданного удовольствия. Это меня волновало. Любовницы отца издевались над матерью, стоящей на коленях на скамеечке для молитвы. Ее добродетель… их порок… мой порок… ангел, дьявол. Все это присутствовало в ту ночь, мешая мне заснуть, но было и еще нечто, не знаю, что именно, сжимающее мне сердце, заставляющее его колотиться.

Окна моей комнаты выходили на улочку, где открылась фирма по аренде экипажей с лошадьми. Это было летнее помещение, не проветриваемое, отдающее плесенью, темное. Рано утром приходил человек и выстраивал животных вдоль тротуара, заводя их в оглобли старомодных экипажей, которые затем должны были возить туристов под пальмами вдоль морского проспекта. Я вспоминаю, как свет зари делил полосы жалюзи сначала на серые и черные, потом на желтые и черные. Копыта лошадей ударяли о мостовую, их удары становились все дробнее по мере того, как наступала жара, и мухи возобновляли свою дневную атаку. Запах свежего навоза доходил до меня. С бессонными ночами покончено. Я еще раз поправила кровать с чистым бельем. Ничего не видела, ничего не знаю – я ничего не хотела знать о причинах, по которым я его постирала. Я вышла и пошла на пляж, где песок уже нагрелся. Достаточно было лишь чуточку погрузить в него ноги, чтобы ощутить прохладу и влажность еще одной столь близкой ночи.

Все последующие годы (около десяти) сопровождались медленным вынашиванием безумия. По-видимому, я не осознавала этого. Просто мне все меньше хотелось двигаться, говорить, заниматься чем-нибудь или думать. Чем больше я старалась найти свой собственный путь, тем больше я теряла надежду, что найду его там, где он был мне предназначен по рождению. Я становилась тяжеловесной, неотесанной, переживала моменты тревоги, которую называли моей «пылкостью». Меня, однако, считали разумной и уравновешенной. В тот период я сдала экзамены, окунулась в сексуальную жизнь так, как окунаешься в воду, думая, что она холодная. Она не оказалась холодной, но я не дала себе воли плавать в ней, руководствуясь лишь собственной фантазией. Я вышла замуж. Преподавала в лицеях. Родила трех детей. Мне хотелось дать им счастье, тепло, внимание – все то, чего я никогда не имела, – любящего отца и любящую мать, которые всегда рядом с ними.

Вместо всего этого с каждым днем во мне больше и больше пускали корни медлительность, вязкость и абсурдность самого факта моего существования, пока все это не превратилось во внутреннее Нечто.

IV

Первая парижская зима. Блеклое солнце. Голые деревья. И, как повторяющийся припев, неотвратимые походы в глухой переулок. В расплывчатый туман, в пустынный холод, в монотонный дождь, в серые облака. Но там я наслаждаюсь теплом, грохотом белых улиц – отзвуками детства, взрывом юности. Меня сопровождает множество фантомов. По пропитанному водой переулку за мной бегут воспоминания, четкие, живые, трогательные, совсем незначительные. Они проникают к кушетке, проезжают там, как на параде, на карнавальных колесницах.

В моей юности не было ни одного мужчины. Обо мне заботились женщины: мать, бабушка, служанки, добрые учительницы-монахини.

Об отце, которого я знала слишком мало, так как он жил отдельно и умер, когда я была подростком, я сохранила память как о щеголе, носящем гетры, шляпу и трость. Короткие усы, красивые руки, ослепительная улыбка. Он наводил на меня страх. Я ничего не знала о мире, в котором живут мужчины. У него дома была ванная, в которой на полке лежала бритва с помазком, была комната, в которой стоял шкаф с выдвижными ящиками, где он держал рубашки и запонки для манжет, – все это притягивало и тревожило меня. Мое особое внимание приковывала к себе просторная кровать холостяка, покрытая шкурами пантер.

Он называл меня «мой маленький волчонок». Считал меня скорее маленькой женщиной, нежели девочкой, и это смущало меня.

В детстве я приходила к нему в сопровождении гувернантки. Затем несколько раз приходила одна – на обед между утренними и послеполуденными занятиями. Мне было не по себе на этих обедах. Когда он не внушал мне страха, он наводил на меня скуку. Я все время должна была следить за своими движениями, за своими словами. Он часто делал мне замечания, и я понимала, что своими упреками мне он хотел ранить мать – мать, которая растила меня, одевала, воспитывала. Но я чувствовала, что он любит меня и не желает причинить мне зла.

Отец придавал большое значение моей учебе. Говорил, что я должна учить все: латынь, греческий, математику, все… Я никогда не показывала ему ни дневник, в котором преобладали хорошие оценки, ни тетради. Поступая так, я знала, что защищаю свою мать, которая обладала исключительным правом контроля, так я становилась на ее сторону. Мой портфель была закрыт для отца, он был моим сейфом, сокровищем, самой большой ценностью. Таким образом, я держала своего отца на расстоянии, запрещала ему вход в собственный мир. Я это делала осознанно.

Я видела своих родителей вместе всего трижды. Впервые – по поводу праздника моего первого причастия. Они находились в одном помещении, за одним столом, но не рядом. В тот день нежность отца смущала меня. Я бы предпочла, чтобы только мать нацеливала на меня свой строгий взор, когда я резала огромный торт со множеством слоев из орехов и крема. Думаю, тогда я справилась бы с этим лучше.

Второй раз, когда мне было двенадцать лет, они встретились на церемонии французского скаутского движения. Событие происходило на свежем воздухе, присутствовали и другие родители. Мои родители стояли рядом и не разговаривали друг с другом – следили за церемонией. Я вспоминаю, что в тот день было ясное осеннее небо.

Третий раз – это было к концу его жизни – мне было почти пятнадцать лет. Он страдал кровохарканьем, думал, что умирает, и позвал мать.

Туберкулез! Грозный монстр моего детства. Дед скончался от чахотки, дядя жил в санатории, моя сестра умерла в одиннадцать месяцев от туберкулезного менингита, у брата были положительные пробы на туберкулез, что вело к сколиозу.

БЦЖ, бацилла Коха, торакопластика, пневмоторакс, френисектомия, каверна, плевра, мокрота, Лейзин, рентген, вакцина, Кальметт и Герен. Все эти слова, все эти несчастья – из-за отца, из-за его болезни, его сгнивших от газов войны 1914 года легких.

– Мог бы лучше следить за собой, перед тем как жениться на мне. Даже не предупредил. Стыдно, неприлично.

Война, траншеи, отец – под грудой задохнувшихся солдат. Он избежал смерти только благодаря толщине пласта трупов, но остался с изъеденными легкими.

– Я видела его рентгеновские снимки, у него легкие просто как губка.

Я всегда должна была соблюдать меры предосторожности, когда приходила к нему и когда уходила от него!

– Не разрешай ему слишком долго тебя обнимать. Никогда не пользуйся его носовыми платками. Возьми бутылочку с девяностоградусным спиртом и вату. Протри себя, когда выйдешь. Хоть ей и сделали БЦЖ, но у девочки нет положительной кожной реакции, непонятно почему, это ненормально. Я уже потеряла одну, хватит.

Микробы. Тревожное присутствие микробов.

– Это очень маленькие, невидимые животные. Они повсюду. Каждый раз, когда твой отец кашляет, он распространяет их вокруг себя, таких опасных. Послушай и поверь мне, ведь твоя сестра умерла от них. Старайся поменьше находиться рядом с ним.

Итак, я увидела их вместе в третий раз.

Он позвал мать по телефону: «Приходи, прошу тебя. Приходи, это конец».

Мать положила трубку, затем заявила, что он притворяется, и взяла меня с собой. Зачем? Чтобы защищаться?

Он лежал в своей большой кровати, с тазиком под подбородком, кругом разбросанные полотенца, розовая пена в углах губ. Я никогда не видела его в кровати, никогда не видела его в пижаме. Постельное белье и подушки, измятые после ночи, маленькие детали, выдающие его пристрастия, смущали меня. Он начал говорить с матерью, сказав ей, что любит ее. Она отвергла его слова: «Ты смешон, думай, что говоришь. Опомнись, ты говоришь в присутствии ребенка».