Хочу съесть твою поджелудочную - Сумино Ёру

— Ну как же… Ты дружишь с [угрюмым одноклассником]?

— Да. Я так Рике и ответила.

Она повернулась ко мне и мягко улыбнулась. Улыбка, похоже, только усилила сомнения её подруги:

— Но она сказала, что ты пошутила!

— Так это [мой друг-одноклассник] соврал, чтобы его попусту не беспокоили! Рика поверила ему, а не мне. Что случилось с нашей дружбой?

Подругу Сакуры это подобие шутки не рассмешило. Наоборот, она смерила меня цепким взглядом. Наши глаза случайно встретились, и я отвесил лёгкий поклон. Вторя мне, она ответила тем же. Я понадеялся, что на этом всё, но лучшая подруга Сакуры, оправдывая своё звание, одними поклонами не удовлетворилась.

— Слушай, а я с тобой хоть раз разговаривала?

Если задуматься, вопрос оскорбительный, но вряд ли она задала его со зла, а, если и так, меня он не задел.

— Было дело. Ты вроде заходила в библиотеку, когда я стоял на выдаче.

— Это не называется разговором! — громко захохотав, встряла слушавшая нас Сакура.

«Только по твоей оценке», — подумал я, но непосредственный участник событий с ней согласился.

— Я тоже это разговором не назову, — пробормотала лучшая подруга.

Впрочем, нас с ней устраивали оба варианта.

— Кёко, тебя там друзья не заждались?

— Да, сейчас иду. Сакура, я же тебя не упрекаю, просто спрашиваю, — подруга пристально вглядывалась ей в лицо и лишь раз глянула на меня. — Вы гуляете вместе второй день подряд, к тому же сюда ходят только девушки или парочки. Вы настолько близки?

— Нет! — гордо отвергла её предположение Сакура. Я тоже собирался это сделать, но слова застряли в горле. Мне показалось, в такой ситуации всерьёз отбиваться вдвоём вредно.

Лицо подруги на секунду смягчилось, но его тут же исказила гримаса недоверия. Она перевела взгляд с Сакуры на меня, затем обратно:

— То есть вы просто знакомы?

— Я же сказала: мы дружим.

— Ой, хватит, опять твоя болтовня не по существу. [Угрюмый одноклассник], вы с Сакурой просто знакомые, верно?

Что значит лучшая подруга — она хорошо её понимала. Я прикинул, как бы половчее уклониться от прилетевшей шальной пули, и выбрал наиболее подходящие слова:

— Я бы сказал — мы дружим.

Я видел оба лица одновременно. Бессильное разочарование на одном и ликующую улыбку во весь рот на другом.

Подруга вздохнула — так, чтобы её непременно услышали, пронзила Сакуру испепеляющим взглядом, бросила на прощание: «Завтра я заставлю тебя сознаться» — и, помахав рукой только ей, удалилась.

«Так вот с кем она назавтра договорилась?» — сообразил я и с радостью осознал, что искры посыплются не на меня, а на неё. А со взглядами одноклассников, которые будут сопровождать меня и впредь, я решил смириться. Пока нет реального вреда, их можно не замечать.

— Вот уж кого не ожидала здесь встретить… — наполовину удивлённо, наполовину радостно произнесла Сакура, без спроса цапнула с моей тарелки одну лепёшку и тут же её слопала. — Мы с Кёко дружим со средних классов. Как видишь, она не привыкла уступать, и поначалу я её боялась. Но стоило нам поговорить, как мы тут же подружились. Она хорошая девочка, и ты тоже должен с ней поладить.

— Ничего, что ты утаила свою болезнь от лучшей подруги? — окатил я её холодной водой, понимая, что, скорее всего, это тотчас же смоет краски положительных эмоций, игравших в душе моей спутницы.

Я не имел склонности обижать намеренно. Мне действительно искренне хотелось разобраться, почему она проводит немногие оставшиеся дни со мной. Казалось бы, последние часы жизни разумней разделить с тем, кому она гораздо дороже. Редкое для меня проявление заботы и сочувствия.

— Ничего-ничего! Она слишком чувствительная. Если ей сказать, она будет плакать при каждой нашей встрече. Как тогда веселиться? Ради собственного спокойствия я решила молчать до последнего.

Она словно отразила вылитую на неё холодную воду усилием воли — с таким настроением и такими словами. Этого хватило, чтобы заставить меня умолкнуть.

Но её воля пробудила сомнения, со вчерашнего дня таившиеся в глубине души, и я решил, что один-единственный вопрос я обязан задать.

— Скажи…

— М? Что?

— Ты правда умираешь?

Лицо Сакуры на секунду застыло. «Лучше бы не спрашивал», — заметив это, опомнился я, но проникнуться сожалением не успел: она вновь отдалась стремительному вихрю чувств.

Сперва улыбка, затем — смущение, кривая усмешка, злость, печаль, снова смущение, и, наконец, глядя мне прямо в глаза, она засмеялась и ответила:

— Умираю.

— Ясно…

Моргая чаще обычного, она улыбнулась ещё шире.

— Я ещё несколько лет назад узнала, что умру. Сейчас — за счёт достижений медицины, наверное? — болезнь почти никак не проявляется внешне, и мне продлили жизнь. Но я всё равно умру. Неизвестно, протяну ли ещё год. Так мне сказали.

Я не хотел об этом знать и не хотел этого слышать, но её голос беспрепятственно долетал до моих барабанных перепонок.

— Я никому не говорю об этом, кроме тебя, [мой друг]. Ты, наверное, единственный человек, кто привносит в мою жизнь правду и обыденность. От врачей я получаю только правду. Семья излишне ревностно откликается на каждое моё слово, отчаянно пытаясь облегчить моё существование. Друзья, узнав, наверняка поступят так же. И только ты, зная правду, ведёшь себя со мной как обычно. Поэтому мне с тобой весело.

У меня заболело сердце, словно его изнутри укололи иглой. Я знал, что не даю ей ничего из перечисленного. Если предположить — только предположить, — будто она что-то от меня получает, то, боюсь, это помощь в побеге от реальности.

— Как я уже вчера говорил, ты обо мне слишком высокого мнения.

— Ты лучше скажи: нас можно принять за влюблённую парочку?

— А почему ты интересуешься?

— Да так!

Наколов на вилку кусок шоколадного торта, она с аппетитом запихнула его в рот. Ничто не выдавало в ней человека при смерти.

Тут до меня дошло.

Никто из людей не выглядит так, будто когда-нибудь умрёт. Вчера были живы и я, и жертва убийцы, и Сакура. Никто не вёл себя как умирающий. Так что, вполне возможно, ценность сегодняшнего дня одинакова для всех.

Я задумался, а она, словно предостерегая меня, сказала:

— Не хмурься так. Ты тоже однажды умрёшь. Увидимся на небесах.

— И то верно…

Моё сентиментальное отношение к тому, что она жива, — лишь раздутое самомнение. Порождение высокомерной убеждённости, что я непременно проживу дольше неё.

— Так что давай, приумножай добродетель, как я.

— Хорошо. Умрёшь — стану правоверным буддистом.

— И запрещаю тебе подкатывать к другим женщинам после моей кончины!

— Прости, но мы встречаемся без обязательств.

— Ха-ха-ха! — засмеялась она своим обычным раскатистым смехом.

Мы доверху набили животы угощениями. Расплатились каждый за себя, вышли на улицу и решили, что на сегодня пора закругляться. От школы до «Десертного рая» пешком было далековато, лучше бы мы поехали на велосипедах, но Сакура пожалела времени и усилий на то, чтобы заходить за ними домой, и мы отправились в кафе как были, в школьной форме.

Обратно мы скорым шагом шли по тротуару вдоль шоссе, освещённые лучами солнца, миновавшего зенит.

— Хорошо, когда тепло! Для меня, наверное, это лето последнее, надо оторваться на всю катушку. Что будем делать в следующий раз? Что первое приходит на ум, когда ты представляешь себе лето?

— Арбузный фруктовый лёд.

Она засмеялась. Похоже, она всегда смеётся.

— А если не арбузный лёд? — Смешок. — Что-нибудь ещё? — Смешок.

— Ледяная стружка с сиропом.

— Опять лёд!

— А для тебя что такое лето?

— Конечно же, море, фейерверки и праздничные гулянья. А ещё летняя авантюра!

— Пойдёшь искать золотой клад?

— Клад? Зачем?

— Авантюра — значит приключения, так?

Она нарочито громко вздохнула, подняла обе ладони вверх и помотала головой. Наверное, жест означал разочарование, хотя больше походил на раздражение.