Красное ухо - Эрик Шевийар

Представьте себе дуэль между Триумфальной аркой и ее точной копией, выросшей на другом конце Елисейских полей. Утро. Восходит солнце, звучит тревожная музыка, дуэлянтки готовятся к поединку. Сейчас одна из них выстрелит, и вторая замертво рухнет на асфальт. Надо полагать, что Африке не удалось целиком и полностью поглотить Красное ухо, раз в перерывах между укусами комаров ему случается представлять себе подобные картины. В черном молескиновом блокноте все чаще появляются записи, не имеющие никакого отношения к Мали. Красное ухо с удовольствием сделает что-нибудь полезное для этой страны, он готов оросить ее почву и напоить ее овец из неиссякаемого источника своего таланта, но он не намерен ради этого отказываться от бескрайних просторов собственного внутреннего мира.

Из снеговиков получается отличный морковный супчик. Для его приготовления требуется лишь немного солнца.

Отточить оборотную сторону моей личности. Чтобы она стала как чеканный жест, сопровождающий меткое слово оратора.

Под Людовиком XIV течет Сена.

Страницы черного блокнотика пестрят такого рода мыслями. Можно подумать, что африканская эпопея закончилась и мы снова дома. В сером городе зима. Кто как может кутается. А ребенок как назло посеял рукавицы. Бедной его маме одна забота от этого юного рифмоплета.

Красное ухо — мужчина лет сорока, а именно столько в среднем живет самец гиппопотама, у которого, кстати, кожа тоже розовеет на солнце. Красное ухо больше не ощущает себя белой вороной. На встречу с тотемным животным везет его не умолкающий ни на минуту Тока, налегая на шест и ловко управляя шаткой пирогой. «Итак, — говорит Тока, — нам нужно добраться до залива, там река глубже, а гиппопотамы светлое время суток предпочитают проводить в воде. На поверхности видны только его глаза, ноздри и уши, которые неслучайно выступают как бугорки на его гладкой большой голове. — Выдержав паузу, Тока продолжает: — Гиппопотам — стопроцентный вегетарианец. Днем он поедает разные водоросли, но по-настоящему свой нешуточный аппетит утоляет ночью. Как только стемнеет, он выбирается из воды и отправляется на поиски пропитания, которые нередко уводят его на несколько километров от берега. Прожорливость гиппопотама, съедающего за раз порядка сорока килограммов травы и злаков, наносит немалый урон местному земледелию. Во время своих ночных вылазок стада гиппопотамов протаптывают от реки к полям дороги пошире настоящих, от которых во все стороны расходятся тропинки индивидуального пользования. В дальнейшем этой дорожной сетью пользуются другие животные саванны, когда хотят кратчайшим путем выйти к водопою». Тока вынимает шест из воды и указывает им на тропу, на которой и в самом деле появляется мужчина с двумя лейками.

Так скоро ли, Тока, мы их увидим, твоих гиппопотамов?

«В другой раз, — отвечает Тока, одним движением разворачивая пирогу против течения. — Сегодня я хотел только показать вам, где живут гиппопотамы. А теперь мне пора домой. Меня заждались мои младшие братья».

Теперь Красному уху ясно, откуда берутся пустыни и каково их назначение. На самом деле, довольно непонятный природный феномен, если не знать, что за ним кроется.

Ведь весь этот песок расползся по земле только потому, что намеревался и надеялся однажды ощутить прикосновение ног туарегской девушки Рукиату. В противном случае, он так бы и лежал себе кучей.

Однако он явно просчитался, ибо юная туарегская девушка не любит гулять. Рукиату предпочитает читать, и через ее руки уже прошли все книжки из нищей деревенской библиотеки.

Вот лучшая африканская подруга Красного уха: эта юная дочь кочевого народа, вместо того чтобы идти в Тимбукту[20], остановилась и улыбнулась ему.

Она расположилась в плетеном кресле на террасе библиотеки и не пошла в город песков Тимбукту.

Ветер сыплет песок ей под ноги: она усаживается по-турецки. Даже если ветер поднимет на воздух и бросит Тимбукту к ее ногам, ее ноги в нем все равно не будет. Рукиату беседует с Красным ухом, и эту беседу она не променяет ни на какие прогулки по Тимбукту.

Красное ухо одержал верх над Тимбукту. Он чувствует себя полководцем-победителем, с триумфом вошедшим в город песков.

Все эти слова и фразы писатель извлек на свет божий с единственной целью — рассмешить и растрогать Рукиату.

Если литература и существует, то лишь для того, чтобы смешить и волновать Рукиату.

Но какая литература способна запечатлеть Рукиату или хотя бы изящный след ее ноги?

Красное ухо исписывает страницу за страницей: безрезультатно.

Стратегия песка уже не кажется ему столь абсурдной. А что если действительно копать не вглубь, а вширь?

Однако, возможно, у Красного уха все же есть одно важное преимущество: ведь песок не смог бы поведать того, что Рукиату — дочь Аттайе, сестра Мими и кузина Зейны и Зинибы.

Все творческие силы писателя брошены на поимку кочевницы. На кону — ни много ни мало судьба великой поэмы про Африку.

Может он добьется своего, вооружившись качественными прилагательными? Если бы он умел сооружать такие капканы, его книги давно бы уже кители носухами, гномами и домовыми.

Красное ухо размышляет скорее о том, как бы поймать кочевницу ее же плетеным креслом.

Вместо этого он дарит девушке свои книжки с автографами. Ему за них немножко стыдно. Ему бы хотелось, чтобы они были попроще. Но потом, разглядывая косички ее подружек, он приходит к выводу, что в запутывании простых вещей есть все же очевидная прелесть. «Моя золотая рыбка так исступленно билась о стенки аквариума, что я решил окрестить ее Джемом», — ни с того ни с сего записывает Красное ухо в своем черном молескиновом блокноте.

— А когда же мы увидим вашу африканскую поэму?

— Да как вам не стыдно будить меня во время работы?! — возмущается потревоженный писатель.

Красное ухо раздумывает над заголовком для будущей книги. Половину его черного молескинового блокнота занимают рабочие варианты, один другого удачнее: «Накомарник», «Красное ухо», «Майга», «Причуды пейзажа», «Энрике в Африке», «Могото», «Бегство от невозможного», «Его святейшество Обычай», «Норвегия зимой»… Остается сделать выбор. А затем написать великую поэму про Африку. В отличие от Красного уха, местный сказитель Йайа — решительный парень: он всегда доводит до конца начатую историю. N’ya soro yoro min, n’ya bila yèn, — обязательно добавляет он в заключение, что означает: возвращаю эту историю туда, где ее взял.

Вот что он рассказывает нам сегодня.

Во всей саванне не было охотника коварнее Банты. Всякая живая тварь, пробегая в пределах досягаемости его копья, могла считать себя убитой, разделанной и зажаренной. Ее скелет уже белел на солнце, а кожа уже была натянута на праздничный тамтам, возвещавший о ее кончине. Банта презирал древнее поверье о том, что мужчина, поднявший руку на беременную самку или самку с детенышем, сам умрет, не оставив потомства. Тем более что дома его ждала жена и трое здоровых, веселых ребятишек. Каждый вечер Банта возвращался с охоты с добычею: с его шеи, связанные хвостами, свисали белки и лисицы, в пристегнутых к поясу сумках болтались зайцы и голуби, а из-за спины виднелся труп зебры или антилопы, который он волочил по земле. Банта убивал гораздо больше, чем мог съесть сам вместе со всеми своими домочадцами. Он убивал просто так, из кровожадности и ради собственного удовольствия. К тому же он был крайне хвастлив и не упускал случая поведать миру о своих кровавых деяниях.

И вот однажды все звери саванны собрались под манговым деревом держать совет. Нужно срочно придумать, как обезвредить душегуба, а не то очень скоро все мы погибнем, сраженные его копьем или задушенные в его силках.

Но кто же осмелится бросить вызов зарвавшемуся охотнику?

Лев опускает глаза, внезапно заинтересовавшись муравьем, ползущим между его лапами, словно задумав обогатить энтомологию своими наблюдениями. Носорог вспоминает о важной деловой встрече, от которой без малейших преувеличений зависит вся его носорожья карьера. Слон жалуется на слабость.

Не он один чувствует себя плохо. Мне тоже что-то нездоровится, должно быть, я простудилась, шипит змея. А я, наверно, отравился свежим мясом, вторит ей стервятник.

Одним словом, никто не желает связываться с Бантой, а значит, резню не остановить и кровь обитателей саванны прольется до последней капли.

И тут вдруг маленькая черепашка вызывается добровольцем. Единственное, о чем она просит остальных зверей, это получше спрятаться завтра и ни за что не покидать своих убежищ, нор и гнезд.

На следующий день Банта раздвигает куст за кустом, переворачивает камень за камнем, закидывает голову и всматривается в пустое небо. Саванна словно вымерла. Напрасно ищет он следы в пыли и на песке. Вокруг ни звука, ни вздоха, ни шелеста крыльев. Ни одного крокодила в заводи.