ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА - Дзюнъитиро Танидзаки

— Жалко эту Шлемскую, надо помочь ей. Она была графиней, а теперь так низко пала… Ну, как же ее не пожалеть? Хамада-сан говорит, что она преподает не только салонные танцы, но и классические. Она отличная преподавательница… — расхваливала Наоми эту женщину, ни разу ее не видев.

Мы записались в клуб. По понедельникам и четвергам Наоми после урока музыки, а я — прямо со службы, отправлялись к шести часам на улицу Хидзиридзака. В первый день Наоми встретила меня в пять часов на станции Тамати, и мы вместе отправились на занятия. В лавке было тесно, она была сплошь заставлена пианино, фисгармониями, граммофонами и другими музыкальными инструментами. Во втором этаже, вероятно, уже начались танцы. Слышалось шарканье ног и звуки граммофона. На лестнице, как сельди в бочке, теснились несколько студентов университета Кэйо. Они таращили глаза на меня и Наоми. Мне это не понравилось.

— Наоми-сан, — громко, дружеским тоном окликнул Наоми один из них, державший под мышкой мандолину, — здравствуй!

— Что же ты, Матян, не танцуешь? — развязно и не по-женски ответила Наоми.[9]

— Не хочу. — Мужчина, которого звали Матян, рассмеялся и положил мандолину на полку. — Танцевать? Ну нет, слуга покорный! Шутка ли, двадцать иен в месяц! Слишком дорого!

— Ничего не поделаешь, надо же научиться.

— Зачем? Все научатся и меня научат. Для танцев такой учебы вполне довольно. Что, здорово я придумал?

— Какой ты хитрый, Матян. Слишком хитрый… А Хама-сан наверху?

— Да. Ступай туда.

Как видно, в этой лавке собирались все студенты, жившие поблизости, и Наоми тоже сюда заглядывала. Продавцы тоже все ее знали.

— Наоми-тян, кто эти студенты? — спросил я, когда мы поднимались по лестнице.

— Они из клуба гитаристов университета Кэйо. Грубоваты, но неплохие люди.

— И все они твои приятели?

— Ну, не то чтоб приятели… Я ведь иногда прихожу сюда за покупками, вот и познакомилась…

— И танцами занимаются, в основном, они?

— Право, не знаю… Да нет, наверное, большинство — люди постарше. Сейчас сами увидим.

Танцевальный зал помещался на втором этаже. В зале несколько человек двигали в такт ногами, приговаривая «раз, два, три». Пол в обеих комнатах был дощатый, поэтому при входе можно было не снимать обуви.[10] Хамада, бегая по залу, сыпал какой-то порошок, наверное для того, чтобы сделать пол более скользким. Жаркий сезон еще не кончился, и в обращенные на запад окна с раздвинутыми бумажными створками ярко светило вечернее солнце. На фоне красноватых лучей стояла женщина в белой шелковой блузке и синей юбке. Несомненно, это и была Шлемская. Судя по тому, что у нее двое детей, ей было не меньше тридцати пяти — тридцати шести лет, но по виду нельзя было дать и тридцати. Лицо у нее было аристократическое, гордое, наверное потому, что в жилах текла холодная голубая кровь. Глядя на ее надменное лицо, элегантный костюм и драгоценные камни, сверкавшие на груди и на пальцах, никак невозможно было поверить, что эта женщина находится в тисках нужды.

В руке она держала хлыст и, строго сдвинув брови, следила за ногами своих учеников, тихим, но повелительным тоном отсчитывая «раз, два, три». Считала она по-английски, но «три» выговаривала с русским акцентом. Выстроившись в шеренгу, ученики старательно перебирали ногами. Все это выглядело так, будто женщина-офицер обучает солдат шагистике. Мне вспомнился фильм, демонстрировавшийся в кинотеатре «Кинрюкан» в Асакусе, «Женские войска идут в поход». Трое молодых людей в синих пиджачных парах, по всей видимости, не были студентами, двое остальных — девушки, — по-видимому, лишь недавно окончили женскую школу; скромно одетые, они усердно старались выполнять все движения. Они производили приятное впечатление, чувствовалось, что это приличные барышни. Когда кто-нибудь ошибался, Шлемская сейчас же строго говорила «No!», подходила и показывала, как надо двигаться, а если кто не понимал и ошибался, восклицала: «No good!» — и то и дело ударяла хлыстом об пол, а то и без всякого снисхождения по ногам учеников.

— Она занимается с увлечением. Так и надо!

— Действительно, Шлемская любит свое дело! Японским учителям до нее далеко, а европейцы, даже женщины, очень строги. Это очень приятно! И посмотрите — она занимается без передышки и час, и два… В такое жаркое время это утомительно, я предложила ей мороженое, но она отказалась: во время занятий ей ничего не нужно…

— Удивительно, как это она не устает?!

— Европейцы прекрасно закалены физически, не то что мы. Но мне так жаль ее!.. Она была графиней, жила беспечно, а теперь вынуждена заниматься вот этим!

Так восторженно болтали между собой две дамы, сидя на диване и глядя на танцующих. Одной было лет двадцать пять — двадцать шесть, рот у нее был большой, губы тонкие, глаза на круглом лице выпуклые, как у китайской золотой рыбки, а волосы все зачесаны кверху; скрепленные огромной черепаховой булавкой, они торчали на макушке, как иголки ежа Оби был шелковый с египетским рисунком, украшенный нефритовой пряжкой. Это она расхваливала и жалела Шлемскую. Другая женщина, беспрестанно кивавшая в знак согласия, из-за жары вспотела; наложенные густым слоем белила на лице рассыпались, открывая грубую, в мелких морщинках кожу, — очевидно, ей было уже лет под сорок. Курчавые волосы с рыжеватым отливом были уложены узлом. Нарядно одетая, она тем не менее всем своим видом напоминала больничную сиделку.

Кроме этих двух женщин, еще несколько человек послушно ожидали своей очереди, другие уже кружились в танце. Распорядитель Хамада, то ли заменяя Шлемскую, то ли сам возложив на себя такую миссию, танцевал с ними, ставил пластинки в граммофоне и вообще проявлял необычайную активность. Женщины меня не интересовали, но, глядя на мужчин, я старался угадать, кто эти люди, специально пришедшие учиться танцевать. Как ни странно, нарядно одет был, пожалуй, только Хамада, остальные по большей части выглядели как мелкие, невзрачного вида служащие в синих безвкусных пиджачных парах. Правда, все они казались моложе меня, только одному можно было дать лет тридцать. На нем был смокинг, золотые очки с толстыми стеклами, и еще носил он старомодные, удивительно длинные усы. Ему никак не давались танцы, и Шлемская чаще, чем другим, кричала ему: «No good», — и ударяла хлыстом. Каждый раз он как-то глупо улыбался и под счет «раз, два, три» принимался повторять те же па.

Зачем понадобилось этому мужчине в его возрасте учиться танцам? Впрочем, разве я сам не похож на него? Когда я представил себе, как эта иностранка в присутствии этих дам ударит меня хлыстом, меня прошиб холодный пот, — ведь мне никогда не приходилось бывать в таком шумном обществе. Я со страхом ждал, когда очередь дойдет до меня.

— Входите, пожалуйста, — сказал Хамада, утирая платком вспотевший прыщеватый лоб. — Рад снова видеть вас… — На сей раз он вежливо поздоровался со мной и повернулся к Наоми. — Какая невыносимая жара! Нет ли у тебя веера? Быть ассистентом не так рк приятно!

Наоми вынула из-за пояса веер и подала ему.

— Зато Хама-сан искусен в танцах! Вы вполне можете быть ассистентом! Давно вы начали заниматься?

— Я? Уже полгода. Но ты способная и научишься быстро. В танцах ведет мужчина, а женщина должна лишь следовать за ним.

— Скажите, кто эти мужчины? — спросил я.

— Эти? — Хамада перешел на вежливый тон. — Большинство служат в акционерной компании «Тоё Сэкию». Родственник учительницы Сугидзаки — член правления этого общества, он их рекомендовал.

Служащие акционерного общества — и салонные танцы! Я вспомнил о странном человеке в очках и спросил:

— А что, джентльмен с усами тоже служит в этой компании?

— Нет, не совсем. Он врач.

— Врач?

— Да, он постоянный консультант фирмы. По его мнению, танцы полезны для здоровья, лучше всякого спорта.

— Как, Хама-сан, — вмешалась в разговор Наоми, — неужели танцевать так полезно?

— Конечно, если усердно заниматься танцами, так и зимой пот так прошибет, что рубашка насквозь бывает мокрой. Как спорт, танцы очень хороши. Особенно под руководством госпожи Шлемской, она тренирует учеников до упаду…

— Она понимает по-японски? — Я спросил об этом, потому что эта мысль уже некоторое время меня тревожила.

— Нет. По-японски почти ничего не понимает. Она говорит по-английски.

— По-английски… не знаю, как же мне… Я ведь говорю плохо…

— Не важно. Все знают одинаково. Шлемская сама говорит на ломаном английском, не лучше нас. Не беспокойтесь, во время занятий разговаривать не понадобится. «Раз, два, три!..» Все остальное вы поймете по жестам.

— О, Наоми-сан, когда вы пришли? — обратилась в это время к Наоми женщина с белой черепаховой булавкой, похожая на китайскую рыбку.