Охота на медведя - Петр Катериничев

— Угости меня выпивкой, странник.

Олег подошел к стойке, взял бутылку, тарелку со снедью, вернулся. Мужчина заметно приободрился.

— Меня Константином Гуровым зовут. Местные так и называют — Гуру.

Словоблуден и непонятен. А как тебя величать, странник?

— Медведем.

— Ну и за знакомство.

Олег едва пригубил, Гуров накатил почти полный стакан, раздумчиво разжевал корочку:

— Медведь... Ну да, нездешний ты. Забрел к нам откуда-то и уйдешь в никуда. Есть в тебе какая-то одержимость. Но чтоб стать непобедимым, тебе нужно найти любовь.

— Любовь?

— Всю жизнь мы ищем любви, потому что боимся немощи. Даже не смерти, нет, немощи, когда одинокая, загнанная душа окажется в дряхлой оболочке... Мы ищем ту женщину, которая будет любить того, скрытого в нас, кажущегося слабым. Ведь слабость — оборотная сторона силы, и мы ищем женщину, которая сможет это понять. И простить.

Гуров плеснул себе еще, выпил, поморщился.

— Мне пора, — сказал Гринев.

— Пора? — поднял помутневший взгляд Гуров. — Пора — чего? Любви, доблести, угасания?

— Идти.

— Ты счастлив, странник. Тебе есть куда пойти.

— Это и называется счастьем?

— Да. Просто сейчас ты еще не знаешь об этом.

От выпитого Гуров затосковал тяжело и глухо, понуро опустил голову на руки.

— Пойду, — сказал Олег.

— Удачи тебе. Мир жесток к смелым.

Олег пошел пустой улицей вдоль тянущегося бетонного забора; поверху — проржавевшая колючка. Увидел провал, прошел, побрел по территории завода. В темноте видны были решетчатые, без стекол, ребра пустых цехов-ангаров, из-под снега торчали полуржавые остовы каких-то механизмов; Гринев перешагнул бурый ручеек, влажно и маслянисто переливавшийся в неверном свете дальних фонарей, и пошел по тропке вверх.

Глава 12

Оказавшись перед воротами небольшого особняка, Олег некоторое время помедлил, примерился и — разом перемахнул чугунную ограду и направился к дому.

В тот же момент вспыхнули галогенные лампы, заливая пространство неживым люминесцентным светом.

Когда Олег подошел к двери, у порога уже стоял высокий и широкоплечий мужчина и улыбался визитеру.

— Медведь-то ты медведь, а скачешь, как леопард.

Они пожали руки и прошли в дом.

— Леша, это и есть старая дачка? — спросил Олег.

— А то.

— Что в гараже?

— «Мерседес».

— Служебный?

— Свой.

— Растут люди. А ты раздобрел, Леший.

— Скорее раздался. Зато ты тощ, как дворовый кот.

— Порода такая. Ем мало, сплю еще меньше. Это в мою честь иллюминация?

— Сработали сенсорные датчики. Ты зачем через забор прыгал?

— Усомнился. Место вроде то, береза — тоже. А домик — другой. Решил убедиться.

— Убедился?

— Да.

Они прошли на второй этаж, устроились на просторном балконе. Стол был уже накрыт: коньяк, водка, холодные закуски.

— Когда тебя нет — охрана? — спросил Гринев.

— Нет.

— Значит, не пристрелили бы.

— Привычки детские забывать пора.

— Думаешь?

— Обидно словить пулю в Подмосковье в мирное время.

— А оно мирное?

— Брось, Олег. Ты же финансист, а не философ.

— Финансы без философии не финансы, а просто деньги.

— Сильно сказано. Но глупо. Всем милее то, что в кошельке. Тебе нет?

— Смысл ищу.

— Жизни?

— Не меньше.

— Не поздно?

— Это — как умирать или жениться: никогда не поздно.

— Лучше второе.

— Кто бы спорил.

— Ну что? За встречу? Они разлили, выпили.

— Что не похвастался, Леший? — спросил Гринев, поведя рукой.

— Я скромный.

— Воздух здесь — хоть пей.

— Да. Когда-то это было глушью, а теперь... Дорогу подвели, был бы на машине, заметил. Ты по делу?

— Нет. Просто.

— Я, вообще-то, так и решил. А потом подумал — мало ли... Все-таки давно не виделись.

— Очень давно. Ты поднялся.

— Одни люди падают, другие поднимаются. По второй? Они выпили. Повспоминали общих знакомых. Выпили по третьей. Поболтали о политике. Снова налили... И снова...

— Как-то странно себя чувствую, — признался Лешаков.

— С чего? Хороший дом, теплая ночь.

— Отвык общаться просто так. Совсем отвык. Умом понимаю: мы же знаем друг друга сто лет, и вообще... Пью и — не пьянею. Сверлом мысль: «Что ему от меня нужно?»

— Мне? Я же сказал: ничего.

— Я не о тебе, Олег. Я о привычке. И о времени. Оно меняет нас. И когда-нибудь изменит совсем. Общество свободных индивидуумов. Наверное, ты прав.

— В чем?

— В войне. Как сформулировал некогда Томас Гоббс: «Война всех против всех». А свобода — не что иное, как свобода подмять остальных.

— Может быть.

— Война... Она всегда за выживание. Если покатишься вниз, можешь не остановиться.

— Кто знает, Леший, где верх, где низ? Может, в этом и есть вся прелесть?

— В падении?

— Я же медведь. Работаю на падение для будущего подъема. Да и, как сформулировала одна милая девушка... по ощущениям полет от падения неотличим.

Лешаков посмотрел на Олега пристально и очень внимательно.

— Я не пьян, — улыбнулся тот. — Но и не трезв.

— Вид у тебя шальной. Словно ты собираешься прыгнуть с вышки в бассейн без воды.

— Почти что.

— А воду нальют, когда научишься прыгать?

— Надеюсь, раньше. — Олег помолчал, произнес раздумчиво:

— Иногда это приходится делать. Прыгать или...

— Или?

— Имитировать прыжок.

Лешаков погрустнел:

— Вот это и плохо.

— Что именно?

— Мы не виделись черт-те сколько времени... Сидим, умничаем, а каждый думает о своем. И ладно бы дети, жена, семья. Нет. Бизнес.

Олег встал, прошелся по балкону-террасе, вдохнул настоянный сосновый аромат:

— Почти рай.

— Мне тоже нравится. Вот только... Мы сидим здесь, видим кусочек леса и — друг друга... И приходит мысль такая, что дух захватывает... А есть ли остальной мир? Или он — мираж?

— Ты в поселке давно не был, Леша?

— С детства.

— Жаль.

— Почему?

— Завод там был.

— Сейчас разве нет?

— Пустые цеха. Ребра ангаров. Свалка. Лешаков пожал плечами.

— Сейчас невыгодно производить. Сейчас выгодно торговать. Никому нет дела до цеховых развалин.

— Тебе тоже?

— Мне тоже.

— Плохо.

— Чтобы эту рухлядь поднять, нужно вложить... даже не знаю сколько. Пусть экономисты считают.

— Продавать проще?

— Проще.

— Понятно. Товары и услуги. Ты, кажется, на инженера учился?

— Мы все учились понемногу... Ты же знаешь, Медведь, у меня охранное предприятие. Фирма.

— Которая веников не вяжет... А кого вяжет?

— Кого нужно, того и повяжем.

— Погоди, ты же был связист...

— Я и теперь он. Связи... куда без них? Что ты засмурнел, Медведь? Не Россию продаю. Ее без меня продали.

— Понятно. Услуги и... что еще?

— Олег, этот разговор «о птичках»... — Я не о птичках. Я о заводе. О людях. Об их детях.

— Ты все-таки пьян.

— Чуть-чуть.

— Я их на завод палкой не гнал.

— Просто им не повезло?

— Можно и так сказать.

— Нам с тобой повезло больше. Москва, родители по советским временам зажиточные и значимые...

— Да? А армия?

— Не знаю, как ты, а я дурак был. Хотел стать настоящим мужчиной.

— А я провалил первый экзамен. Вчистую. Я тебе рассказывал.

— Помню. Любовь. Безответная.

— Любовь всегда безответная, Гринев. Мы любим не женщину, а свое представление о ней. А с годами понимаешь... От баб — одни потери. После Эвелины ты, надеюсь, это осознал.

— Не вполне.

— Значит, все впереди, Медведь. Хотя мальчишкой ты давно не выглядишь.

— Всякому овощу — свое время.

— Если дадут созреть. Нет, ты не сбивай меня, Медведь. Вот ты говорил: родители, влияние... Как ты попал в Туркестан?

— Нарушал дисциплину. Характер такой.

— А я не нарушал. Но тоже попал. Разнарядка. План. Когда предки узнали — начали рвать и метать. А также звонить и перезванивать. Но — поздно. Я был уже далеко.

— И к чему ты это? «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз...» Система.

— Ты помнишь, что было потом?

— Подрались в части с туземцами.

— Это не драка была, Медведь. Быть московским пацаном и тогда и теперь... Нас очень не любят везде, Медведь.

— Были бы вместо нас рязанские или калужские — им бы тоже досталось. А вообще... Нам тогда просто повезло.

— Ты это называешь «повезло»?

— Да. Мы же отбились.

— А военная прокуратура, дело, угроза дисбата — это что? Тоже «повезло»?

— Конечно повезло. Мы же в него не попали.

— Зато попали в Афган. Под занавес.

— Очень повезло.

— Да?

— Мы — живы.

— Живы. — Леша задумался, вспоминая. Повторил:

— Живы.

Разлил. Они выпили молча.

— Вообще-то, жаль, что давно не виделись, — сказал Лешаков. — Очень жаль.

Может, все как-нибудь и по-другому вышло...

— Что — все?

— Не знаю. Жизнь.

— Это — вряд ли.

— И все же вид у тебя совсем шалый. Ты что-то задумал?