Жадный, плохой, злой - Сергей Донской

– А не архиереем? – предположил я.

– Какая разница? Ты не перебивай, а слушай сюда! – Дубов нетерпеливо прищелкнул перед собой пальцами и продолжил повествование: – В общем, предлагает мне поп этот в восстановлении храма поучаствовать. Как тут откажешь? Святое дело. Я его из кабинета в приемную выставляю, чтобы у него крыша не поехала, пока я буду при нем банкноты отсчитывать. А в приемной Ириша… – Дубов еле сдерживался, чтобы не расхохотаться раньше времени. – Поп глазами: хлоп! Готов. Стал Иришу в попадьи клеить. Житие, мол, у него без бабы тяжкое. Она ему: говорят, священники кастрированные все, чтобы от благих помыслов не отвлекаться… Он: поклеп!.. Ириша: ладно, проверим. – Тут рассказ прервался первым прорвавшимся наружу прысканьем. – В общем, когда я на шум вышел, поп об стены головой бился! Ириша ему рясу задрала и – о-хо-хо! – на голове узлом завязала. Попляши, святой отец! Верхняя половина как в мешке оказалась, а штаны с трусами – и-хи-хи! – до щиколоток спущены. Мальчики мои обхохотались. Поп целый час выход искал, пока с лестницы не загремел – у-ху-ху… – Наткнувшись на мой взгляд, Дубов вдруг стал серьезен, как перед телекамерой. – Учти, писатель, – сказал он, недобро прищурившись, – эта история не для широких масс. Быдлу нужна вера. Церковь нуждается в быдле. Умный политик этим пользуется. Я ведь денег этому попу все-таки дал. И на храм, и на лечение переломов. Он в обиде не остался.

– Еще бы! – воскликнул я. – Такая честь! Подачку из рук избранника народа получил, с его любимой дочерью пообщался. Она у вас, оказывается, шалунья. Жаль, у меня в молодости такой подружки не было. Уж я бы ей показал пару-тройку веселых приколов! Это ей не со священником развлекаться!

По мере того как звучала моя едкая тирада, лицо Дубова менялось к худшему, словно у него вдруг приключилось прободение язвы. Это означало, что внутри него произошло полное нарушение кислотно-щелочного баланса и душевного равновесия. Именно этого я и добивался. Оскорбленный в лучших чувствах папа Вова вполне мог выставить меня взашей и поискать себе другого придворного биографа, посговорчивей. Существовала также вероятность немедленной расправы надо мной, но была она мизерной, поскольку в Дубове сохранялось слишком много качеств шута горохового, чтобы считать его законченным деспотом. Итак, какую же кару он выберет для меня: позорное изгнание или казнь?

Не последовало ни того, ни другого. Посуровев до некоторого сходства со своими каноническими изображениями на плакатах, Дубов медленно процедил:

– Жалеешь, значит, что не познакомился с Иришей раньше? Что ж, это дело поправимое. Вот кликну ее сейчас и велю тебя тоже без штанов оставить. Гонору сразу поубавится.

Не знаю, какую там он кнопку нажал, а может быть, Ириша слушала наш разговор по громкой связи, но в кабинете она возникла незамедлительно. Сравнить ее с чертиком, выскочившим из табакерки, не позволяли лишь монументальные габариты.

– Тут у меня писатель совсем распоясался, – пожаловался Дубов. – Хорошо бы поучить его кротости и смирению, как залетного попика, помнишь? Я бы и сам его обломал, но он лично с тобой захотел поближе познакомиться. Уважишь гостя?

– Без вопросов, – откликнулась папина дочка Ириша, размашисто шагнув вперед.

Я поспешно вскочил, и отнюдь не этикет был тому причиной. В сидячем положении я ощущал себя перед Иришей жалким пигмеем. Оказавшись на ногах, превратился в маленького проказника, которого собирается отодрать за уши решительно настроенная тетенька. Несдержанный язык поставил меня в крайне неприятное положение. Как можно назвать мужчину, получившего взбучку от юной девицы? Да никак! После такого позора он никто. Дубов придумал наилучший способ указать мне мое место и заставить впредь держать свое недовольство при себе.

– Сам подойдешь или заставишь за собой гоняться по всей комнате? – осведомилась Ириша не предвещающим ничего хорошего тоном.

Из-за бесчисленных веснушек ее молочно-белая кожа казалась покрытой налетом ржавчины. Волосы, заплетенные в тугую косу, обтягивали череп так туго, что он выглядел неестественно маленьким в сравнении с остальной фигурой. При взгляде на ее эротическую амуницию мне вспомнилось выражение «чертова кожа», хотя я понятия не имел, что она представляет собой на самом деле. Золотистые заклепки на черном сверкали, подобно созвездиям в ночном небе. Ботфорты на массивной подошве не придавали Ирише особого изящества, зато позволяли ей горделиво возвышаться надо мной, заранее презирая столь жалкого соперника.

Умп-умп-умп – трижды протопали сапоги-скороходы, приблизив владелицу сразу на три с половиной метра. Она тут же попыталась схватить быка за рога, вернее, меня за волосы. Мне показалось, что я отреагировал молниеносно, но, когда я отпрянул, в Иришином кулаке осталась темная прядь, которая уже никак не могла считаться моей. Машинально проведя рукой по взмокшему лбу, я обнаружил на тыльной стороне ладони ярко-красные мазки крови. Оцарапать меня с равным успехом могли как Иришины ногти бронзового цвета, так и короткие шипы напульсника, который я увидел на ее правом запястье. Хрен редьки не слаще, подумал я, чудом увернувшись от нового броска противницы. При этом я налетел на стул, любезно предложенный мне хозяином кабинета, и с трудом устоял на ногах.

Дубов захлопал в ладоши и пьяно загорланил:

– Браво, писатель! Ты продержался десять секунд. Но на целый раунд тебя не хватит. Скоро останешься с расцарапанной рожей и без штанов!.. Давай, Ириша! Пусть знает наших!

Скверная заваривалась каша. Грозную на вид противницу можно было запросто уложить либо кулаками, либо каким-нибудь увесистым предметом, она бы и пикнуть не успела. Но Дубов умышленно стравил меня с девушкой, вместо того чтобы кликнуть своих желторотых орлов с дубинками. Избив или покалечив Иришу, я подписал бы смертный приговор не только себе, но и своей собственной дочурке. Как говорится, око за око…

Вот и получалось, что я был вынужден лишь обороняться, а наседавшая на меня дылда вела бой без правил. Уже не полагаясь на руки, которые дважды подвели ее, она принялась азартно лягаться ногами, обутыми в высокие ботфорты. Такого кордебалета я еще не видал!

Под восторженные возгласы папаши она загоняла меня в угол. Настоящая техника у Ириши отсутствовала, да она в ней и не нуждалась, поскольку ответных ударов я не наносил, а лишь блокировал те, что были адресованы мне. Ш-шух!.. Ш-шух!.. Черные голенища сапог да белые ляжки мелькали передо мной попеременно, а когда в лицо мне неслась подошва или унизанный кольцами кулак, я успевал подставить раскрытую ладонь, локоть или плечо. Пока успевал.

Свободного пространства для маневров оставалось у меня все меньше, а Ириша сатанела все больше. Едкий запах пота, исходивший от ее разгоряченного тела, кружил голову почище любых «шанелей» с «диорами». В результате энергичных отмашек ногами Иришины кожаные трусы почти исчезли между ее ляжками. Одного прицельного пинка по зажевавшим их губам хватило бы для того, чтобы эта свистопляска прекратилась, но я по-прежнему только оборонялся, поэтому продолжение все следовало и следовало, а хеппи-энд никак не намечался.

В итоге я уперся спиной в стену, и в этот момент – клац! – ботфорт раздробил стекло на одной из фотографий. Это произошло в нескольких сантиметрах от моей правой скулы – один из осколков чиркнул по моей коже.

Твердая преграда отбросила Иришу назад. Прежде чем она успела опустить нелепо задранную ногу, я поймал обеими руками подошву ее ботфорта и, разворачивая его носком к полу, одновременно толкнул от себя. Послушно крутнувшись в воздухе, Ириша понеслась прочь.

Знаете, что такое полет «ласточкой»? Теперь вообразите, что ласточка весит не менее восьмидесяти килограммов и ей придано внезапное ускорение. Ну а грохот, который наделала Ириша, приземлившись животом на письменный стол, превзошел всякое воображение. Это надо было слышать. И видеть.

Папаша взбесившейся кобылицы, только что ржавший, как мерин, досадливо вскрикнул. На пол посыпались канцелярские принадлежности и бутылки, которые Ириша достала ногами в полете. Сама она взвыла, как аварийная сирена, но ненадолго. Вопль прервался, когда Ириша перестала скользить по полировке и оглянулась на меня через плечо. Правильнее было бы написать: через задницу, потому что именно она маячила на переднем плане.

– Все. Теперь тебе… – прозвучало грязное словечко, иллюстрацией к которому послужило то, что раскорячившаяся на столе Ириша невольно выставляла напоказ.

Она принимала горизонтальное положение в несколько приемов. Движения ее были отрывистыми и неуверенными, как у поврежденной механической куклы. Застежка черного лифчика при падении лопнула, но Ириша не собиралась терять время ни на срывание с плеч бесполезных лямок, ни на стыдливые жесты. Позволив паре внушительных грудей болтаться как попало, она сразу направилась ко мне. Распахнутая жилетка, способная обогреть разве что домашнюю болонку, да ботфорты, в каждом из которых эту самую болонку можно было утопить, – вот и все, что осталось на девушке, спешащей ко мне на свидание. Трусы не в счет. Сзади они уже практически отсутствовали, а впереди съежились до размеров младенческой ладошки, которой было явно мало для того, чтобы прикрыть воинственно выставленный вперед лобок.