Блеск и коварство Медичи - Элизабет Лоупас

Неужели принц и правда сделает с ней что-то плохое в случае, если она не пройдет проверку?

— Я помогаю тебе, — произнес он наконец, — потому что очень хочу получить Lapis Philosophorum. Именно поэтому я нахожусь у принца при дворе. Кто еще обладает такими неограниченными возможностями, как не он? И если принц решил, что ему непременно нужна sorror mystica, я должен позаботиться о том, чтобы она у него была.

— Но если я не пройду испытания…

— Должна пройти. Принц сделал свой выбор, а уж если он что-то выбрал, то не согласится ни на что другое.

Кьяра глубоко вздохнула.

— Хорошо, я постараюсь. Мне тоже нужен философский камень. Я хочу помочь своей семье, и сама хочу исцелиться от этих головных болей, — тут она осеклась. Не стоит рассказывать ему о проломленном черепе и голосах, живущих в ее голове.

Он промолчал.

— А вам зачем камень, магистр Руанно? Неужели ради него вы готовы на предательство принца?

При слове предательство в его глазах промелькнула искра, а лицо заметно напряглось. В образовавшихся складках вокруг рта читались ярость, жестокость и мстительность.

— Никто не говорит о предательстве, — отчеканил он. — Я просто хочу дать ему то, к чему он так стремится.

— А чего хочет принц?

— Власти. Еще большей власти, чем была у его отца.

— Понятно. Но вы так и не сказали, чего хотите вы?

Он взглянул на нее. Если он расскажет ей, будет ли это значить, что он принимает ее как участницу алхимических опытов принца Медичи? Или скорее ждет, что она погибнет в ходе этой странной инициации, и поэтому не так уж важно, знает ли она его тайну или нет?

После недолгого молчания он наконец произнес все тем же холодным и расчетливым тоном:

— Мне нужен Lapis Philosophorum из-за золота, которое он мне принесет. Золото и ничего больше. Лишь оно поможет мне изгнать человека, который незаконно завладел чужим поместьем, и стереть его род с лица земли.

Глава 4

Руан держал только двух слуг: конюха, ухаживавшего за Лоуреном в конюшнях великого герцога, и лакея, который смотрел за его нехитрым гардеробом и небольшой библиотекой. Никаких других личных вещей у него не было: вся простая мебель, стоявшая в его покоях в Казино ди Сан- Марко, была получена из кладовых герцога, куда же в один прекрасный день ей и предстояло вернуться. Руан был справедлив со своими слугами, но не поощрял фамильярности. Все время ощущая себя чужаком в незнакомой стране, он держался особняком и общался разве что с принцем. Все его внимание было приковано к лаборатории, рудникам великого герцога и плавильным цехам, потому что однажды…

Однажды он вернется домой в Корнуолл[14].

Эта худенькая остролицая девушка, дочь алхимика, невинная и беспомощная, с глубоко посаженными живыми глазами, — ее появление всколыхнуло давнишние воспоминания о том, как он, несчастный мальчишка шести лет от роду, вынужден был работать на корнуолльских рудниках. Он таскал в своих израненных руках куски породы и смотрел, как медленно и мучительно умирает его мать, но был не в силах ей помочь. Руан Пенкэрроу, а именно так его звали на самом деле, был сыном Марка Пенкэрроу, законного владельца поместья Милинталл Хаус, а также прилегавших к нему земель и самого рудника Уил Лоур, пока однажды народное восстание[15], охватившее Корнуолл, не изменило всю его жизнь.

Подобно малахиту Руан Пенкэрроу вошел в огонь будучи одним человеком, а вышел совершенно другим. Теперь его имя — Руан Англичанин, Руанно дель Ингильтерра[16] — флорентийцы не видели большой разницы между Англией и Корнуоллом, и ему это было на руку, коль скоро он хотел скрыть свое истинное происхождение. По-латыни он писал свое имя как Роаннес Пенкарианус — алхимик, металлург, ученый, а также единственный человек во всей Флоренции, которого можно было действительно назвать поверенным принца Франческо де Медичи. В голове у двадцатичетырехлетнего Руана царило причудливое слияние различных языков: корнского[17], английского, немецкого, латыни и итальянского. Обрывки различных голосов и фраз составляли его мысли, и это многоголосье вызывало в нем смешанные чувства любви, ненависти, страха и восхищения.

На его груди под камзолом лежало письмо — две строчки на тонкой полоске бумаги, отрезанной от другого письма. Оно было без подписи, но он знал посланника, который принес его в личные покои Руана в Казино ди Сан-Марко, а кроме того, письмо было написано знакомым почерком. Она не сомневалась в том, что он узнает его, и была уверена, что он придет. Ей было страшно, и для этого у нее были веские причины.

Под негромкий стук копыт Лоурена о каменную мостовую — знакомый с детства звук, когда он целыми днями работал на руднике, стуча железной киркой по камню, — Руан подъехал к дворцу. Но вошел он в него не через парадные ворота, а через конюшню в задней части дворца, где и оставил Лоурена на попечение конюху, дав ему несколько серебряных монеток в залог молчания.

Как он и ожидал, тайный вход во дворец был не заперт. Войдя внутрь, он увидел слугу, который вышел к нему навстречу и без лишних слов взял у него из рук плащ. Руан коротко кивнул и устремился вверх по мраморной лестнице. Дойдя до третьего этажа, где находились спальные апартаменты, он почти без стука открыл знакомую дверь.

Женщина, сидевшая за туалетным столиком, замерла. На ней было лишь свободное домашнее платье из бледно-розового шелка, расшитое золотой нитью. Ее кожа, присыпанная перламутровой пудрой, слегка мерцала при свете двух канделябров, на каждом из которых стояло по три свечи. Всего было шесть свечей.

Были времена, когда она любила окружать себя десятками и даже сотнями свечей, радуясь их свету. Но за те годы, что Руан ее знал, она родила двоих детей, злоупотребляла жирной едой и вином и пережила слишком много страстных любовных интриг. Она была старше его — уж он-то постарался узнать дату ее рождения, чтобы составить ее гороскоп — разница между ними составляла семь лет, восемь месяцев и шесть дней. Но если бы не жизнь, полная излишеств, эта женщина могла бы сохраниться гораздо лучше.

За ее спиной стояла камеристка и расчесывала ей волосы гребнем, украшенным драгоценными камнями. Ее шикарные золотисто-рыжие локоны мягко струились по плечам. И если цветом волос она отчасти была обязана различным краскам и осветителям, то она была не одна такая во Флоренции. Перед ней стояла еще одна служанка и поправляла угол круглого зеркала на серебряной ножке, инкрустированной аквамаринами.