Том 68. Чехов - Наталья Александровна Роскина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Меня оберегали от труда. Только едва ли удалось оберечь, едва ли! Пришло время, надвигается на всех нас громада, готовится здоровая, сильная буря...»
И после тирады о надвигающейся буре: «Я буду работать». И это решение изменить свою судьбу делает предчувствие надвигающейся бури интимной, заветной, глубоко продуманной мыслью о неизбежности общественных сдвигов и бурь: если ты не хочешь, чтобы эта буря вместе с ленью и скукой смела бы и тебя самого — измени жизнь, начинай какое-то общественно полезное дело. Новая фраза чЯ буду работать» подготовляет решение Тузенбаха выйти в отставку, о котором мы узнаем во II акте.
В роли Чебутыкина до третьего акта нет значительных исправлений. В третьем же акте, в монологе опьянения, добавлена важная деталь: «В прошлую среду лечил на Засыпи женщину — умерла, и я виноват, что она умерла». Врач, который убил пациентку! Это уже посерьезнее, чем не знать, кто такой Добролюбов и не читать Шекспира и Вольтера. Это — тягчайшая вина, много прибавляющая к моральному облику Чебутыкина.
В этом же монологе добавлена фраза: «В голове пусто, на душе холодно». И, как бы в развитие этих страшных слов, в ответ на замечание Ирины, что разбитые им часы — часы их покойной мамы, Чебутыкину даны слова, полные цинизма и душевной опустошенности: «Может быть. Мамы, так мамы» — это о женщине, которая была его единственной любовью.
В четвертом акте Чебутыкин еще раз, в ответ на прямой вопрос Маши, признается в своей любви к матери Прозоровых, и он же произносит циничные слова о женихе Ирины, любимой им больше всех из сестер Прозоровых: «Барон хороший человек, но одним бароном больше, одним меньше — не все ли равно? Пускай/»
В текст роли Вершинина внесены поправки, усиливающие безразличие к собеседнику и его мыслям. В ответ на слова Тузенбаха «об известном нравственном подъеме, которого уже достигло общество», Вершинин вместо «Пожалуй, это правда» (по ялтинской редакции) произносит «Да, да, конечно/», что, являясь безразличным вежливым согласием, не содержит и следа внимания к словам собеседника и раздумья над ними, как в первом варианте.
То же и в других случаях: внимание Вершинина к словам собеседника уменьшено до предела. Его краткое, почти рассеянное «Да-с» всюду служит водоразделом между непосредственной реакцией на чужие слова и собственным монологом, перейти к которому Вершинину явно не терпится. (В первоначальной редакции эта черта Вершинина была лишь намечена в эпизоде второго акта, когда на слова Маши, рассказывающей ему о своем неудачном браке, он отвечает: «Мне пить хочется. Я бы выпил чаю».)
«Много, очень уж много я говорил, — и я а это простите, не поминайте лихом»,— добавлено Вершинину в четвертом акте. И это признание своего недостатка примиряет нас с Вершининым.
Некоторые правки служат одновременно и более глубокому раскрытию образа говорящего, и характеристике того, о ком говорят. Так, слова, добавленные Тузен- баху — «... жена, теща и две девочки. При том женат во второй раз» — вносят еще одну черту для характеристики нелепой, неудачно сложившейся семейной жизни Вершинина.
Прием такой косвенной характеристики широко использован Чеховым для раскрытия образа Соленого.
Ялтинская редакция
Соленый. Все это философисти- ка, эта ваша софистика, мистика, извините, не стоит гроша медного. Все это брандахлыстика.
М а ш а. Что вы хотите этим сказать?
Беловая рукопись
Соленый. Если философствует мужчина, то это будет философистика или там софистика; если же философствует женщина или две женщины, то уж это будет— потяни меня за палец.
Маша. Что вы хотите этим сказать, ужасно страшный человек?
Измененная реплика Соленого и три слова, добавленные к реплике Маши, ярко дополняют образы их обоих. Соленый хочет казаться циником и знатоком женщин; Маша же в иронических словам «ужасно страшный человек» снижает его позу и его напускную демоничность.
Переделанная и расширенная реплика Тузенбаха: «Странный он человек. Мне и. жаль его, и досадно, но больше жаль. Мне кажется, он застенчив... Когда мы вдвоем с ним, то он бывает очень умен и ласков, а в обществе он грубый человек, бреттер»— много прибавляет, с одной стороны, к образу Тузенбаха, еще раз подчеркивая его доброжелательность и проницательность; с другой стороны, раскрывается некоторая двойственность натуры Соленого; и, наконец, слово «бреттер» подводит к теме дуэли.
Соленому придана в беловой рукописи важная черта — его претензия походить на Лермонтова. Этот мотив раскрывается и словами Чебутыкйна в четвертом акте: «Соленый воображает, что он Лермонтов, и даже стихи пишет», и словами самого Соленого: «... У меня характер Лермонтова. Я даже немножко похож на Лермонтова». В четвертом акте он цитирует Лермонтова: «А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой».
Реплика Соленого в четвертом акте, в сцене перед дуэлью, в первоначальной редакции была такой:
Соленый. А барон что делает, пишет завещание? Прощается с милой, клянется ей в вечной любви, или уже на месте сражения? (Пауза.) Я его все-таки подстрелю, как куренка... (Уходят. Слышны крики: «Гоп-гоп! Ау!»)
В беловой рукописи Чехов переделывает эту реплику:
С о л е н ый. Старик волнуется... Я его все-таки сейчас подстрелю, как вальдшнепа. (Пауза.) А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой. Черт [его] [меня знает... Я не Соленый, а Мятежный в сущности... (Уходит с Чебутыкиным; слышны крики: «Гоп-гоп! Ау!»)
Чехов зачеркивает «его», пишет сверху «меня», зачеркивает все и пишет реплику заново:
Соленый. Старик волнуется напрасно. Я позволю себе немного, я только подстрелю его, как вальдшнепа. (Пауза.) Помните стихи? А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой...
Чебутыкин. Да. Он ахнутьне успел, как на него медведь насел... (Уходит с Соленым.', слышны крики: «Гоп-гоп! Ау!»
Правка касается и второстепенных персонажей. У Анфисы — медленные, старческие движения, неторопливая, ласковая речь; все правки углубляют ее речевую характеристику, создавая «уютный», неторопливый ритм.
«Пойдем, батюшка Ферапонт Спиридоныч. Пойдем...» (Уходит с Ферапонтом.)
«Милые, полковник незнакомый! Уж пальто снял, деточки, сюда идет. Аринушка, ты же будь ласковая, вежливенькая...»
В ее наставлении Ирине — забота о благовоспитанном поведении своей питомицы, забота, проистекающая от непривычки к тому, что Ирина уже
