Два лебедя (Любовь, матрица и картошка) - Иван Сергеев

– Я действительно от ваших слов начинаю себя хорошо чувствовать, – восхищенно признался я. И все-таки в глубине души мне не верилось, что слово может исцелить меня.

– Ты заболел оттого, что в твоем подсознании засели ложные мысли. Именно они мешают тебе обрести уверенность. Я тщательно осмотрел тебя и не нашел никаких отклонений от нормы. Попробуй дать волю своей фантазии, и у тебя вырастут крылья.

– Мне хочется многого добиться в жизни. Стать известным писателем.

– Ты еще очень молод и можешь добиться всего, чего пожелаешь. Даже великие умы попадались на эту удочку, на которую ты попался.

– А еще я верю, что решу сложнейшую задачу.

– Какую задачу? – насторожился доктор.

– Задачу о лабиринте. Мне хочется узнать, что находится на самом верху?

– А по-моему, эта задача уже решена Чарлзом Дарвином: на вершине эволюции стоит человек.

– У меня задача о стремлении к совершенству. Человек, прошедший через лабиринт, станет самым совершенным на свете.

– А не проще ли все это выкинуть из головы, – сказал мне Сергей Иванович. – Живи, как все. Доведется прославить свое имя – хорошо. Не доведется – тоже неплохо. Главное в жизни – быть хорошим специалистом. – Врач все так доходчиво мне объяснил, что после разговора с ним, я почувствовал себя талантливым и смелым. Уже тогда, в девятнадцать лет, я думал о сложнейшей задаче лабиринта, которую мне предстояло решить в будущем. Что это было – гениальная интуиция или предначертание судьбы? Или я был избран Богом для познания Матрицы общения с тем, чтобы передать ее людям?

Улыбаясь, я шел по коридору. Мне захотелось, как можно быстрее поверить в себя, набраться сил, чтобы немедленно приступить к учебе, и еще захотелось съесть обыкновенную университетскую булочку.

Я настолько быстро пришел в себя, что решил позвонить матери. Трубку снял отец. Он наговорил мне столько приятных слов, которых так не хватало в детстве. Я прислушивался к его голосу и радовался за него. А отец все говорил и говорил, не давая вставить в разговор ни слова.

– Ты должен понять, что я очень люблю тебя и никогда не желал тебе зла. Ты мне веришь, сынок?

– Да, папа, очень даже верю.

– Прости меня за все свои переживания, если можешь.

– Я давно тебя простил, папа.

– У тебя было всегда доброе сердце, сынок, – сказал на прощание отец и повесил трубку.

С каждым днем во мне появлялось что-то новое. Я чувствовал, что опять становлюсь цельной натурой, а откровенные беседы с Верендягиным приближали меня к долгожданной победе.

Я думал, что Сергей Иванович не может быть жестоким. Эта черта совсем не вязалась с его гуманистическим мировоззрением. Но настал день, когда я узнал другого Сергея Ивановича. Узнал, что если потребуется, он мог поступить жестоко по отношению к больному (если был твердо уверен, что его пациенту от этого станет лучше). Но такова была мудрая методика Верендягина.

Лева Цвик

Меня пригласили в кабинет Верендягина неожиданно. В тот день мы не договаривались о встрече. Но эта новость меня скорее обрадовала, чем огорчила.

Сергей Иванович взглянул на меня, улыбнулся и расстегнул верхнюю пуговку на белоснежном халате. И тут он задал вопрос, который я давно ожидал от него услышать. Перед каждой встречей с Верендягиным я мысленно готовился к этому вопросу, но, когда он прозвучал, растерялся.

– Тебе не кажется больше, что кто-то преследует тебя? – шутливо поинтересовался Сергей Иванович и угодил в яблочко.

– Нет, не кажется, – нервно рассмеялся я. Как ни старался, я не смог скрыть своего замешательства.

– Вот и замечательно! – Врач явно не ожидал от меня такой эмоциональной реакции, тем не менее, решил, что его юный пациент достаточно окреп, чтобы выдержать это испытание на прочность.

– Но для меня тут нет ничего отличного, – живо промолвил я, – Я тоже совсем недавно боялся людей!

– Например, кого ты боялся? – невозмутимо спросил врач.

– Леву Цвика!

– У тебя был обыкновенный невроз.

– Но это такая зыбкая грань. Мне кажется, что я схожу с ума.

– Ничего плохого с тобой не случится, поверь моему опыту. Ты станешь только сильнее. – Сергей Иванович обнял меня за плечи, приблизив свои удивительно ясные и доброжелательные глаза. И я обратил внимание на необычную подвижность его зрачков – они сияли фосфористым блеском.

Не сказав больше ни слова, Верендягин повел меня по коридору. Мы быстро дошли до лестницы и спустились по ней в подвал. Определенно, я уже видел эти ярко разукрашенные стены. Со звездами и луной. И тут я вспомнил, что из приемного покоя меня провели через этот подвал, и по лестнице я поднялся наверх. Движение по лестнице вверх мне показалось тогда очень занимательным, словно я уже видел этот подвал с нарисованными звездами и луной, двигаясь в лабиринте. Я удивился, что в лабиринте не было Минотавра. В данный момент он бы одержал надо мною легкую победу. Но таковы были правила игры, предложенные господином Вельзендом. Минотавр появлялся только тогда, когда я достигал вершины совершенства.

У стены стояла скамейка. На ней сидел молодой человек. Он встал при моем приближении. Приглядевшись, я узнал Леву Цвика. Я ожидал увидеть кого угодно, но только не его. Но Лева Цвик был менее опасен, чем грозный Минотавр. Я очень обрадовался своей реакции – его я больше не боялся. В следующее мгновение на моем лице родилась счастливая улыбка: уверенной походкой я подошел к Леве Цвику и крепко стиснул его руку.

– Как вам живется на воле? – живо спросил я.

– У нас все нормально. Вот экзамены сдаем, – бодро ответил Цвик.

– И, тем не менее, ты выкроил время для нашей встречи. Я бы сказал незабываемой встречи.

– Почему незабываемой? – усмехнулся Цвик.

– Потому что я стал другим человеком. Ты видел этого врача? Это – гений!

– Но лучше с этим гением больше не встречаться.

– Помнишь, как мы пили шампанское за свободу слова!

– После чего мы стали друзьями. Леня Петухов, Юра Пых, ты и я.

– Ты говоришь в прошедшем времени. Сдаваться я не собираюсь.

– А я думал, что ты возьмешь академический отпуск.

– Ребята знают, почему я здесь?

– Леня Петухов знает. Он предлагает тебе свою помощь.

– Фантастика! И ты веришь, что мне удастся наверстать упущенное?

– Конечно, верю, – убежденно произнес Лева Цвик, скорее, для того, чтобы подбодрить меня в эту минуту. Собственно, если выздоровление пойдет такими стремительными темпами, ничто не может помешать мне сдать пропущенные экзамены. Эта мысль захватила меня настолько, что я перестал чувствовать себя скованно. И тут Лева достал из новенького дипломата толстую книгу в синем глянцевом переплете и протянул ее мне.

– Что это? – с восхищением спросил я, разглядывая дорогую книгу. То была книга Жана Эффеля «Сотворение мира» с его изумительными рисунками.

– На память о нашей встрече, – лукаво улыбнулся Цвик.

– Совсем, как в старые добрые времена, – звонко рассмеялся я. Мы еще долго непринужденно говорили с Левой, и я не чувствовал больше над собой его превосходства. Я перестал быть серой мышью, став талантливым и обаятельным молодым человеком. Когда Сергей Иванович зашел за мной, ему было, чему порадоваться за своего пациента.

Очутившись в своей палате, я первым делом раскрыл подаренную книгу. На титульном листе было написано ровным мальчишеским почерком: «Виктору просто так. Лева».

Я несколько раз перечитал эту надпись, и слезы радости полились из моих глаз. Уткнувшись в подушку, я беззвучно заплакал. Я не думал, что Лева Цвик и Леня Петухов отнесутся ко мне с таким дружеским участием. Успокоившись, я попытался разобраться в своих эмоциях.

Определенно, Верендягин сыграл со мной жестокую шутку, рассказав байку о душевнобольных. Да, я получил жесточайший удар по своей психике. Но затем произошло то, что и должно было произойти с молодым крепким организмом. Мое сознание справилось с наплывом новой информации. Благодаря чему Сергей Иванович всего за одну минуту сделал меня совершенно здоровым человеком.

Находясь в приподнятом настроении, я не думал, что его методика может мне когда-нибудь пригодиться. Но на всякий случай ее запомнил. А на другой день Верендягин выписал меня из клиники, обняв на прощание.

Я вышел на пятнадцатую линию в ясный морозный день и, не торопясь, направился домой. Я не знал, что меня ждет в потемках лабиринта, именуемым жизнью. Но то, что сделал для меня Сергей Иванович, буду помнить до конца дней.

И вот его не стало. А мне было необходимо увидеться с ним.

Происходящее со мной, я не считал болезнью. Я успешно прошел первый круг Ада. Сил и веры в себя у меня было предостаточно. Я знал, что надо делать и как вести себя дальше. Меня окрыляла любовь настоящей женщины, делающая меня непобедимым. Поэтому я решил не посвящать Верочку Клюге в свои проблемы. Но то ли писательский зуд проснулся во мне, или это был зов предков, среди которых было много писателей, поэтов и ученых, – оставшись без мудрой поддержки Сергея Ивановича, я решил коротко записывать свои интересные мысли в ежедневник. Так я начал вести дневник, не думая, что его могут прочитать Верочкины родители.