Санаторий доктора Волкова - Сергей Давыдов

— Царапина.

— Царапина... — покачала головой мама. — Пожар у них там был. Я сразу догадалась, что он что-то скрывает.

— Пожар? А он мне не говорил. Как ты узнала?

— Как всегда! Пошла в Публичку и разыскала газеты, выходящие в Узбекистане. Отец спасал людей, гасил огонь. Он представлен к награде. Вот так, сынок. А мы ничего не знаем... Только молчи! Нечего меня утешать. Да... он велел тебе передать... Сказал, что все у тебя в столе.

— Что? Что у меня в столе?!

— Не знаю, — махнула она рукой. — Ваши там фокусы.

Он сразу узнал эту голубоватую толстую бумагу, испещренную мелкими цифрами. Пакет доктора Волкова! Олег почувствовал, как у него застучало сердце. Опять он ничего не понимал! Отец сам оставил ему пакет. Для чего? Чтобы Олег прочитал и начал поиск? Даже не верится!

Взяв пакет в руки, Олег заметил, что он стал гораздо тоньше и легче. И ничего не хрустело там, внутри. От бумаги чуть пахло смолой. Пакет стал меньше почти наполовину.

Олег хотел уже вскрыть пакет, но тут увидел в ящике стола свернутый вчетверо лист бумаги. Записка от отца. Она лежала под пакетом.

«Алька, — писал отец, — оставляю тебе дневник Волкова. Мне кажется, что он поможет тебе получше разобраться в людях и событиях. Записи здесь очень отрывочны. Разберешь ли? Дело происходило на заводе в Гавани, помнишь, где мы были? После войны я был там, но ничего выяснить не удалось. Кроме дневника в пакете была и связка писем, но они нас с тобой не касаются... Береги маму. Целую тебя, сынок».

Вместо подписи, как всегда, был нарисован забавный профиль носатого человечка с мухой на подбородке.

Итак, перед Олегом лежал довольно толстый самодельный блокнот, листы которого были скреплены медной проволокой, но не сбоку, а сверху, наподобие календаря. Бумага оказалась коричневой, плотной и пахла почему-то дегтем, запах которого не выдохся за столько лет. Листы нарезаны неровно. Чернила то синие, то красные и сильно расплылись. Разобрать действительно очень трудно. Всюду кляксы: перо у Волкова, по-видимому, было отвратительным.

Даты были не везде. В конце каждого листа стояла подпись. Блокнот исписан не до конца. На некоторых листках всего две-три строчки. Вот как здесь: «Жаворонков умрет... если...», а дальше совсем неразборчиво. Олег вытащил из стола большую лупу — давний подарок отца — и сумел разобрать остальное: «...если не оперировать... бредит... уеду с первой машиной...»

Кто такой Жаворонков? Кем он был?

Полистав блокнот, Олег еще раз встретил эту фамилию. Потом обратил внимание на слова: «Никогда не слыхал об операции одной рукой». Дальше шли какие-то цифры и слова, написанные, наверное, по-латыни.

Куда это Волков хотел уехать с первой машиной? Куда он уехал?

Не-ет! Так дело не пойдет! Надо начинать с первой буквы, внимательно все изучить. Ничего не упустить, вот что важно! Поудобнее устроившись за столом, Олег положил лупу на первую страницу и медленно прочитал вслух:

— «Еще в школе меня все звали «доктор»...»

Часть вторая

ДОКТОР ВОЛКОВ

Глава I

Я ВАС ЗНАЮ

Этот старый запущенный сад в дальнем конце Гавани по вечерам даже взрослые старались обходить стороной. Все фонари в саду были разбиты шпаной, все скамейки перенесены с дорожек в глухие закоулки. Вечерами сад целиком и полностью принадлежал шпане.

Как-то поздним летним вечером как ни в чем не бывало шел себе наискосок через сад щуплый парнишка лет пятнадцати-шестнадцати. Шел и даже насвистывал что-то веселое.

— Во дает! — изумленно пробасил хриплый голос в кустах. — «Трех поросят» наяривает, видите ли. А ну-ка, проверьте, мальчики, что этому свистуну в нашей Гавани нужно?!

Две здоровенные фигуры, пошатываясь, вылезли из кустов навстречу неосторожному парнишке.

— Гутен таггг... — просипела одна фигура. — Битте-дритте!

Обычно в таких случаях жертвы бледнели, пугались и начинали сразу же умолять отпустить их. Но парнишка сказал твердым голосом:

— В чем дело? Я спешу.

Обе фигуры мрачно засмеялись.

— Он спешит!

— К мамочке. Ха-ха-ха...

— Кушать сладкую кашку!

— Прошу вас объяснить: в чем дело?

— Ну, интеллигент!

— В чем дело? Ха-ха-ха...

В первый раз им такой попадается. Уж не псих ли? С этими лучше не связываться!

— Деньги есть?

— Гони рупь. А то башку откусим.

— Рубль? — переспросил парнишка. — Ага, вам нужен рубль... Понимаю. — Обе фигуры переглянулись: смотри, понимает! — А сдача у вас есть?

— Что, что-о?.. — Они растерянно переглянулись. — Как это... сдачи?

— У меня только три рубля. С трех рублей у вас есть сдачи?

— Псих!

— Точно! Из больницы сбежал... Смотри, пырнет... Обе фигуры двинулись назад в кусты.

На другой день историю о том, как Борис Волков шпану испугал, откуда-то узнал весь дом. И с тех пор его отец, когда Борису предстояло решить какое-нибудь трудное дело, говорил, приободряя:

— Простите, а сдача у вас есть?

Еще в школе его звали Доктор. Не дразнили, а звали. Большая разница. Когда он был маленьким, и его, конечно, спрашивали:

— Кем будешь, Боренька?

— Доктором, — убежденно отвечал он.

— Как папа?

— Как папа.

Но потом он стал отвечать иначе:

— Папа — кардиолог. Я буду хирургом-травматологом.

В их доме на Среднем проспекте все знали его отца, невысокого, узколицего, прячущего добрый взгляд за чеховским пенсне. Ходил он бочком, словно бы старался пройти, никому не мешая или сам боясь, что его отвлекут от вечных дум о своих пациентах, от трудно прошедшей операции. Борис обожал отца за фантастическое трудолюбие и огромную культуру. Все чаще и чаще после уроков Борис появлялся у отца в клинике. Иногда отец даже позволял ему присутствовать на операциях. В эти дни они возвращались домой вместе. Отец любил свернуть к Неве, посидеть молча на теплом бугристом граните возле Горного института. Зеленоватая, остро пахнущая свежестью волна плескалась у ног. Отец начинал читать вслух Шекспира, Байрона, Блока и спрашивал сына, нравится ли ему. Сын отвечал честно, что не всё. А отец ворчливым голосом шутливо цитировал Шекспира:

Вы оскорбили вашего отца,

Коль я тогда не прав был, вы теперь,

Венец надев, должны мириться с мыслью,

Что сын ваш будет обращать в ничто

Веленья ваши...

А тебе какие стихи нравятся? — спрашивал отец своим тихим голосом. — Чем увлекается молодежь?

— Шекспира я тоже люблю!

— Допустим... а все же?

И Борис читал то, что нравилось ему:

Он был пастух, он пас коров,

Потом пастуший рог разбил.

Он юнкер был.

Из юнкеров я Лермонтова лишь любил!

— Хорошо, — загорался отец. — Лермонтова нельзя не любить. Такой был молодой... — Он замолкал, глядя в зелень воды, добавлял с грустью: — Выстрелили в него и сбежали... Он лежал, возможно, еще живой... один... под дождем.

— А если бы там врач оказался? Вот если бы ты, папа? — запальчиво спрашивал Борис. — Ты бы его обязательно спас!

— Пошли, — говорил отец. — Посмотрим нашу Гавань!

Отец любил Ленинград, хорошо знал его, но больше всего любил и знал Васильевский остров. Часто он подводил сына к какому-нибудь дому.

— Смотри!

Дом был неказистым, один этаж кирпичный, другой деревянный. Рядом высились семиэтажные громады, но отец разглядывал именно его, молча, покачивая головой и посмеиваясь.

— Все эти громады купчина один построил. А сам жил вот здесь. Боялся, что большие дома упадут и раздавят его. Шизофрения, — ставил он купцу диагноз.

В теплый ясный день середины июня 1941 года Борис Волков вместе с отцом любовались Ленинградом с высоты Исаакиевского собора. Рядом проплывали розовые облака, цепляясь за золотой палец Петропавловки, внизу широко раскинулся Ленинград, Нева с белыми пароходами, площади, парки. На узкой площадке вокруг купола собора было тесно. Какая-то женщина, крепко держащаяся за перильца, сказала:

— Монетка лежит! Вон на куполе. Никому не достать.

— Какой город... — Отец словно очнулся от голоса женщины. — Какой город! И наш Васильевский самый лучший, самый красивый район. Вот Стрелка, разве это не чудо? Академия художеств! Университет! Линии...

Отец смотрел на все словно бы впервые. И не знал, что любуется Ленинградом в последний раз.

Вечером отец вместе с матерью Бориса уезжал в Киев. У Бориса были еще дела в институте, он заканчивал четвертый курс. Только в самом конце июня — начале июля он сможет приехать к родителям.

— Пора, — с сожалением сказал отец. — Другим тоже посмотреть хочется, надо уступить место. — Он вынул из кармана две монетки и протянул сыну. — Брось к тому пятачку. Примета.

22 июня вечером Борис увидел во дворе толпу. Прибыли грузовики из военкомата за первыми добровольцами. Борис не стал долго раздумывать. На сборы хватило пяти минут. Война продлится недолго — это общее мнение. Следует взять только справочники, инструменты отца, кое-что из одежды. Все это поместится в одном чемодане... Под крики и слезы провожающих грузовики выехали на улицу. Волков ехал на последнем грузовике. Шофер задержался во дворе, поэтому включил третью скорость, чтобы догнать колонну. Но не успели выехать на набережную, как что-то случилось с мотором.