100 великих казней - Елена Авадяева

Однако основной целью Андроника по-прежнему была поимка и казнь его давнего противника Ангела. 11 сентября 1185 года, получив сведения о его местонахождении, он послал людей схватить недруга. Спасаясь от погони, тот сел на коня, бросился с обнаженным мечом на врагов и в отчаянии кинулся искать убежища в храме Святой Софии. Преследователи не решались ворваться в храм. Вокруг Ангела тотчас же стал собираться недовольный императором народ, и утром 12 сентября 1185 года Ангела провозгласили императором. Весь город вооружился, заключенных выпустили из темниц, и с патриархом во главе население города двинулось во дворец. Малочисленный отряд стражи вяло оборонялся против рассвирепевшей толпы. А когда толпа сломала ворота, Андронику оставалось лишь одно: поспешно снять с себя все знаки царского достоинства и бежать. Он намеревался переправиться через Черное море в Россию. Когда же встречный ветер отогнал его лодку обратно к берегу, он попал в руки посланных за ним в погоню людей Ангела, и бывшего императора связанным привезли в столицу. Бесчисленные враги, которых он сам себе создал, точно голодные волки жаждали его крови, а Ангел не хотел избавить его от смертных мук. Когда Андроника в цепях привели из места заключения к новому царю, он допустил, чтобы в его присутствии всевозможным образом ругались над старым царем и били его. Затем Ангел приказал отрубить ему руку и отвести обратно в темницу, а через несколько дней выколоть глаз.

Затем Андроника посадили на верблюда и повезли по улицам… Грубые жители Константинополя, сбежавшиеся на это зрелище, совсем не думали о том, что это — человек, который недавно еще был царем, что его все прославляли, приветствовали низкими поклонами и благими пожеланиями, присягали ему в верности. С бессмысленным гневом напали они на Андроника, и не было зла, которое бы не сделали ему. Некоторые поносили срамными словами его отца и мать, иные кололи вилами в бока, а еще более наглые бросали в него камнями и называли бешеной собакой. Одна женщина, схватив из кухни горшок с кипящей водой, выплеснула ему в лицо. Словом, не было никого, кто не надругался бы над Андроником! Наконец подле скульптурной группы, представляющей львицу и гиену, на ипподроме, его повесили на двух столбах вниз головой, и тут он испустил дух. Несмотря на страшные мучения, он не издавал ни малейшего стона, и только повторял постоянно: «Зачем ломаете вы поломанный тростник».[6] Мы согласны, что глумления черни над поверженным титаном — дело насколько мерзкое, настолько же и обыденное. Точно так же народ издевался над всеми низвергнутыми властителями всех времен и народов — от античных тиранов и кесарей до современных самодержцев.

Одно лишь примиряет нас с этим фактом — у народа всегда имелись на это весьма веские основания.

ИВАН ВЕЛЬЯМИНОВ И НЕКОМАТ

«Мамай дышит яростью на нас, — говорили тогда, — если мы спустим тверскому князю, то он, соединившись с Мамаем, наделает нам беды»

В истории становления российского государства одним из наиболее тягостных и беспросветных периодов была эпоха княжения Димитрия Донского. Несмотря на историческое значение сражения на Куликовом поле, следует признать, что роль этой битвы в немалой мере была приукрашена потомками. Для простого же русского народа она была всего лишь еще одной резней в череде постоянных и беспросветных драк, в которые их водили хозяева — князья. По большому счету суздальскому или рязанскому мужику-дружиннику было все равно кого резать и грабить — своего ли собрата москвича, новгородца или татарского мурзу — национальное самосознание в те времена пробуждалось, только когда перед лицом начинала маячить веревка палача.

В XIV веке не существовало еще русского государства в том понимании этого слова, к какому мы привыкли, и русская нация, объединенная языком и верой, но не единой властью, являла собой сообщество племен, которые поминутно готовы были начать войну против того из соседей, с которым в тот момент пожелал бы воевать князь. В этом отношении Димитрий Донской, молодой тридцатилетний правитель Московскою княжества, не являл собой исключения. В малолетстве он был посажен на великое княжение боярами, и они же, по-видимому, оставались у власти до последнего вздоха князя, который умер на сороковом году жизни.

Надо сказать, что в то время народы Руси страдали от засух, недородов и неурожаев. Летописцы отмечают значительное количество эпидемий, скорее всего, чумы и холеры, которые опустошали целые города. Ко всем этим бедам добавлялись войны. То новгородские пираты-ушкуйники отправлялись вниз по рекам грабить прибрежные городки. То литовский князь Ольгерд со своей бравой дружиной шел на Русь и Москву, то рязанский князь пускался грабить суздальского, то наоборот… Напрасны попытки некоторых новомодных историков представить татаро-монгольское иго чем-то вроде идиллического симбиоза восточной и западной культур. Покорив Русь и периодически предпринимая на нее набеги, монголы, увы, не повысили свой культурный уровень и не сыграли никакой просветительской роли в деле становления русской культуры. Напротив, скорее Русь повлияла на них. К середине описываемого века Орда разделилась на ряд независимых друг от друга ханств. Ханы номинально подчинялись одному Великому хану, но на самом деле то была чисто номинальная фигура, выставляемая то одной, то другой группировкой. Русь татар интересовала лишь постольку, поскольку каждое княжество платило в ханскую казну дань. Каждый князь получал от хана ярлык на княжение. При этом некоторые, наиболее отличившиеся данники (читай взяткодатели), пусть даже родом из мелкопоместных князьков, могли рассчитывать получить от хана ярлык на княжение. Впрочем, ярлык сам по себе еще ничего не значил. Старый князь вполне мог перерезать новому ханскому любимчику глотку, а потом послать хану подарки в знак покорности и примирения.

То же самое примерно произошло и с тверским князем Михаилом. Вражда Москвы с Тверью вошла в анналы русской истории. Москвичей терпеть не могли за столичное высокомерие и надменное обхождение с провинциалами. Михаил претендовал на звание великого князя и даже купил себе ярлык у ордынского хана. Да и приехал он княжить не один, а привез с собой татарского посланника Сарыходжу. Каковы же были его ярость и изумление, когда Сарыходжа вскоре отправился к Димитрию в гости и там заявил, что лучше Димитрия государя на Руси нет и быть не может. Учитывая, что чуть позже Димитрий за 10 000 рублей серебром выкупил у татар сына Михаила, Ивана, удержанного в Орде за долг (эта сумма соответствовала 2 тоннам серебра), можно себе представить, в какую астрономическую сумму обошлось расположение татарского посланника.

Как знать, отпусти он тогда молодого человека восвояси, может, и наступил бы тогда с Тверью вечный мир. Но княжича держали в заложниках, взаперти. Разъяренный Михаил кинулся искать помощи у родственника — литовского князя Ольгерда, у князя рязанского… Тем временем и в Москве назрела смута. Там умер тысяцкий Василий Вельяминов. Ему суждено было быть последним тысяцким на Руси. Димитрий, а скорее всего, правившие вместо него бояре, решил упразднить этот древнейший титул вечевой Руси. Вольно избираемый народом тысяцкий был главой народного ополчения, предводителем земской рати, опорой вечевого строя. По сути дела, это был представитель народа при княжеском дворе, он же осуществлял контроль за деятельностью князя от имени народа. В таком качестве тысяцкий не устраивал правящую элиту, и умерший народный избранник не получил преемника. Это вызвало возмущение народа. И наиболее явными выразителями этого возмущения стали старший сын покойного Иван Вельяминов и его друг и соратник купец Некомат. Первый, вероятно, лишался привилегий, на которые рассчитывал, будучи избранным на этот пост, второй, скорее всего, радел за интересы своего купеческого сословия, которое тоже оставалось совершенно бесправным перед лицом княжеского произвола. Мы не сомневаемся, что тем и другим двигали самые благородные намерения, когда они явились пред очи тверского князя с предложениями посодействовать его выдвижению на московский престол. Михаил тем временем пребывал в дурном расположении духа. Войско князя Ольгерда не дошло до Москвы. Его в районе Калуги встретила дружина Димитрия. Ни у кого не было особой охоты драться. Москвич с литовцем заключили перемирие. Димитрий обязался не беспокоить Михаила в Твери, тот обещал возвратить все награбленное в землях Димитрия и не искать более великого княжения.

Прибывшие московские ренегаты вдохнули новые силы в утомленного и разочарованного тверского князя. Что могли предложить Михаилу Иван Вельяминов и купец Некомаг? Первый, скорее всего, помощь московского простого люда, оскорбленного утратой вольностей и разгоном вече. Второй, полагаем, мог оказать значительную финансовую поддержку. «Значительную» говорим мы не потому, что располагаем сведениями о состоянии Некомата, но в связи с тем, что он явился делегатом от всего московского купечества, рассчитывавшего получить поблажки от нового великого князя.